Черный завет. Книга 2 - Булгакова Ирина - Страница 62

Она ответила тем же. Потому что падая, со всего маху ударилась головой о словно нарочно выступающий камень.

— …вот об этом я и говорю. Жалость — плохой советчик. Долго думал, видит Тьма, долго. Как заставить тебя делать то, что мне надо. Любовь — штука ненадежная. Завтра ее сменит другое чувство и тогда бейся лбом о стену — а толку? Сгоревшие угли ростки не пустят. Так и решил остановиться на жалости. Рекомендовал бы тебе как беспроигрышный вариант, но тебе советы не понадобятся.

Голос шел издалека. По дороге отдельные слова терялись, другие приобретали новый смысл. Суть, скрепляющая надежнее клея одну фразу к другой оставалась за гранью понимания.

Роксана долго щурилась, пытаясь разлепить веки, но они, казалось, намертво срослись. Когда наконец маленькая щелка позволила ей видеть, яркий свет напугал ее. Глаза наполнились слезами, примиряя с резким переходом от тьмы к свету. Девушка хотела вытереть слезы, но не смогла пошевелить рукой. Резко дернулась, еще не понимая, что может ее удерживать, и тут же боль обожгла руки.

— Не дергайся, — посоветовал ей тот же дребезжащий старческий голос. — Ты, ведьмочка, заставила меня поволноваться. Теперь не могу отказать себе в удовольствии.

Боль скорее привела в чувство, освежила память и прояснила мысли. Время — хлестнула тревога по обнаженным чувствам. И тут же вывернутые руки, так знакомо стянутые железными обручами на запястьях незамедлительно объяснили — да, прошло много времени. Кочевник — вдогонку за предыдущей мыслью полетела следующая. Две мысли соединились и возникло короткое слово "смерть".

Все кончено. Так зачем вглядываться в огромный зал, опоясанный многочисленными колоннами, держащими на своих плечах каменный свод? В мраморные плиты, отражающие свет множества факелов? В столбы, с намертво вбитыми железными цепями, на одном из которых она и висела, едва касаясь носками пола, как пойманная в силки добыча — такая же глупая и бессловесная.

Девушка зажмурилась, стараясь втянуть открытым ртом воздух и не смогла. Тряпка, крепко стянутая на затылке впилась в губы, разрывая рот.

Длинные кисти черного балахона трепетно гладили мраморные плиты. Роксана не могла от них оторвать глаз, потому что боялась заглянуть в лицо тому человеку, который надвигался на нее с неизбежностью разбушевавшейся стихии.

— Видит Тьма, — старческий голос неприятно резал слух. — Сколько раз я спрашивал себя: почему не мне, а тебе, нелепое, глупое создание, досталось столько сил? Нет на свете человека, который не задавался бы вопросом, к примеру: а почему у соседа закрома богаче? Смешно, на самом деле… когда это не касается тебя. Как в той притче. "Почему богатство досталось ему, а не мне?" — кричал человек и не мог остановиться. "Почему красивая женщина досталась не мне, а ему?" Кричал, и вопросам не было конца. "Почему одним достается быстрая и легкая смерть?"… И договорить не успел — в кои-то веки ему повезло. Так бывает, Роксана. Я тоже кричал, пока не понял: не вопрошать нужно, а придти и взять то, что принадлежит тебе по праву. Узнаёшь?

Человек остановился на уровне ее глаз.

Роксана узнала его. Пусть и постаревшего лет на пятьдесят. То ли в насмешку, то ли так было задумано природой — от прежнего Леона остался настороженный, загнанный взгляд, надежно укрытый в тени опущенных век. И непослушная прядь волос, теперь седых, по-прежнему падала на лоб.

Сердце бухнуло в груди и полетело вниз, оставив после себя пустоту и холод. Преображение Леона не вызвало у девушки тех чувств, на которые он рассчитывал. Нет, она не мучила себя мыслями о том, почему не распознала в нем колдуна, заманивающего в ловушку. Перед глазами стояла страшная картина — на перепутье лежал кочевник, а вокруг стояли степняки, попирая ногами мертвого льва.

— Тебя вряд ли согреет, но могу признаться: ты тоже вызываешь у меня чувство жалости. Да что там, — постаревший Леон махнул рукой и черное крыло балахона с готовностью повторило жест, — у меня всегда вызывали чувство жалости те, кто драгоценным оружием, доставшимся по наследству, режет хлеб. Только в умелых руках оружие заиграет в полную мощь. Взять хотя бы нашего степняка…

В отличие от самого Леона, ведущего негромкий монолог, его руки жили собственной жизнью. Неспешно подобрались к Роксане и единым махом, без видимых усилий, разорвали рубаху.

— Любопытный был экземпляр. Этакое орудие для убийства. А посмотри, как легко сломала его эта пресловутая любовь. Сильный человек, особенно тот, кто не привык с детства гнуться, ломается легко. Надо же — степняк — а против земляков пошел. Отдал бы тебя тому маленькому — жив бы остался. Да что там против земляков — он за тебя жизнь с легкостью отдал. Я, признаться, даже позавидовал — встряхнули детки напоследок забытые чувства… Но со своей ролью степняк справился. Насколько сложнее пришлось бы нам вдвоем. Тем более, что мне не хотелось бы раньше времени обнаруживать свои качества… Ты не знаешь, сколько раз я заносил над тобой нож, когда терпенье оставляло меня. И не степняк останавливал меня — сама мысль о том, что без этих священных стен, — он развел руки в стороны, — какой-нибудь малости могло не хватить. Глупо, долгие годы идти к цели и поторопиться в последний момент… Даже сказочка, придуманная мною, прямо скажу — так себе сказочка. Но тебе нужна была не сказочка, в тебе зрела готовность подтереть кому-нибудь сопли. Я угадал. Сама видишь, на жалости прочнее завязывать отношения чем на любви.

В обрывках балахона запутался нож. Знакомое изогнутое лезвие прорезало путь к свободе. Блеснуло на миг чистым, зеркальным блеском и окрасилось кровью.

Роксана содрогнулась. Пронзительно лязгнули железные цепи, сдерживающие тяжесть ее тела. Горячая кровь, выступившая из раны обожгла бок.

— Мне нужна твоя жизнь, Роксана. И я ее возьму. Быстро. О, поверь, я знаю что такое боль. Долгие годы я готовился к боли, для того, чтобы властвовать. Для того, чтобы получить все. А тот, кто мне все это даст, придет сюда позже. Я видел его, — он приблизил лицо и ей пришлось заглянуть в глубину его души. — Тогда, на хуторе, когда висел на перекладине.

Старческие руки, покрытые темными пятнами, затряслись. На морщинистом лице зажглось подобие мечтательной улыбки.

— Ты, милая, даже не знаешь, что он может дать, — на нее повеяло кислым запахом старости. — Он может дать все. И бессмертие… Все…

Чем тише он говорил, тем ярче блестели его глаза, выбирающиеся на свет из покрытых морщинами век, как личинки майского жука с приходом весны.

— Я начну с бессмертия. А чем закончу… Кто может это знать? Но начну с бессмертия. Сколько раз, — он вдохновенно поднял руки, крыльями черной птицы плеснувшие по сторонам, — сколько раз я пробовал вызвать… слугу. Они не слышат меня. С уходом последнего Повелителя демонов, что-то важное было потеряно. И вот удача — ты явилась мне в пророческом сне! В тебе столько природной силы, что не заметить может только слепец… Был, не спорю, был последний страх, что вызовешь ты демона уже здесь, в подземелье, для степняков. Вызвать-то вызвала бы, а загонять назад так и не научилась. Видел я, как он кружился над хутором, после того как всех разбойников… такая красота! Такая мощь! Но ты умница. Испугалась, да? — он участливо заглянул ей в глаза. — Что твой Хан после этого не примет тебя? Правильно. У степняков с этим строго. А уж он не постеснялся бы тебя сабелькой полоснуть.

Колдун взмахнул рукой и так же вдохновенно, как говорил, нанес ей еще одну рану. Кровь полилась рекой. Будто почувствовав, что ей недолго осталось, он заговорил быстрее.

— Когда ты будешь умирать, он — Он — приползет ко мне на коленях. Я возьму его как долгожданного младенца… А боль, так что же? К боли я готов. Можно даже сказать, я готовился к ней всю жизнь.

Роксана его уже не слышала. Красные круги расходились перед глазами, как от брошенного в воду камня. Сознание угасало. Немыслимо, до боли в онемевшем теле, захотелось спать. Она закрыла глаза. Оттуда, из глубокой тьмы поманила старческой рукой долгожданная тишина.