Черный завет. Книга 2 - Булгакова Ирина - Страница 38

Он обернулся и долго смотрел на нее. Так долго, что она всерьез испугалась утонуть в бездонном омуте васильковых глаз.

— Хочешь, — его голос стал глухим, как шорох ветра в степи. — Буду строить и создавать.

— Я знаю продолжение: "Только позови меня". Раз, другой… А может, третьего и не понадобится? Не успею оглянуться, как внутри меня вместо души будет сидеть холодный демон. Прекрасно, что ты сильный. С тем большим удовольствием я уйду из этой жизни и обрету покой…

— Да, — на безволосой голове вздулись синие жилы. — Ты уйдешь из жизни. Только на покой на твоем месте я бы не рассчитывал.

— Ты все врешь! — крикнула она.

— Это обычные люди, проклятые при жизни становятся Отверженными, — как ни в чем не бывало, продолжал он. — Что ждет тебя после жизни, не могу даже предположить. В любом случае — это будет первый опыт на этой земле. Мир падет к твоим ногам. Но лишенная жизни и души, ты будешь диктовать ему другие условия.

— Врешь! Мерзкая тварь! — сила негодования подняла ее с холодного пола и бросила вперед.

Роксана застыла в шаге от демона, в ярости сжимая кулаки. Она смотрела на него в упор, разжигая огонь праведного негодования, но так и не смогла заставить себя коснуться смуглой кожи. Демон встретил ее прямым взглядом — в нем не читались ни равнодушие, ни тоска.

— Кто меня убьет? — наконец, Роксана наступила себе на горло.

— Он скоро будет здесь. Осталось немного подождать.

Демон отвернулся. Его рука легла на стену. Железные когти крошили камень как изъеденную червями труху. Вот большой камень, не выдержав напора, вывалился из кладки и в открывшуюся дыру хлынули потоки дневного света.

Роксана лежала ничком на истлевших тряпках. Она проснулась от собственного стона, когда неловко повернулась, задев локтем острый камень.

Сон медленно перетекал в явь. Те же стены, лишенные окон, закрытая дверь, обитая железом, та же свеча, истаявшая почти до конца. От тяжелого сна не осталось ничего, кроме тревоги и воспоминания о том, что она опять разговаривала с демоном.

Отчаянно хотелось пить. От роскошного платья оторвалось кружево и жалко повисло на тонких шелковых нитках. Обнаженные плечи не чувствовали холода. Больше чем холод камней, ворующих тепло, пугала тьма, что крадучись подбиралась к ней из темных углов, обнимала за плечи и шептала тоскливые слова. Роксана попыталась отгородиться от нее светом одинокой свечи, но колеблющийся мрак оказался сильнее.

Девушка следила за тем, как оплывала хрупкая свеча, и готовила себя к последнему испытанию. Когда зашипит, умирая, крохотный огонек и тьма скроет ее, как раковина песчинку. Ей чудился звон колокольцев — тихий, чувственный, зовущий. На некоторое время она забылась, вслушиваясь в далекие звуки.

Так, что не сразу обратила внимание, как с коротким шипением умерла свеча. В темноте, кромешной после слабого света послышался лязг отворяемой двери.

Яркий свет свечей, вставленных в гнезда подсвечника разогнал приготовившийся к охоте мрак. Иначе Роксана не разглядела бы, как в сопровождении призраков в душный склеп вошел граф. На сей раз он не стал баловать ее обилием белого цвета — черный плащ, скрепленный на груди серебряной застежкой подчеркивал бледность породистого лица.

Призраки исчезли, будто не было их вовсе и лишь с грохотом закрывшаяся дверь доказывала обратное. В углу тяжело качнулся подсвечник, устраиваясь удобнее. При ярком свете Роксана подробно рассмотрела склеп, в котором оказалась волею судьбы. Сводчатый высокий потолок, каменную, нарочито грубую кладку стен и ворохи тряпья по углам, в которые совершенно не хотелось вглядываться.

Граф молчал, сложив на груди руки, скрытые перчатками. Его тусклый взгляд, пронзив Роксану насквозь, зацепился за что-то за ее спиной.

— Где мои друзья? — первой не выдержала она. Что ему, мертвецу? Он привык молчать.

— Уже и кочевник тебе друг? — хрипло спросил граф и звук его голоса царапал слух.

— Ты тоже не стал разбираться, посадил всех за стол, — вздохнула пленница. Она не испытывала желания продолжать разговор, даже перед угрозой полной темноты, но ответы графа были предпочтительней мертвого лица, на котором против воли останавливался взгляд.

— Я. Я другое дело. После смерти все для меня стали равны.

— Ты не ответил на мой вопрос.

Вдруг что-то яркое мелькнуло в его глазах.

— Хорошо сказала. Твоя мать имела дурную привычку переспрашивать "как это?".

— Я устала тебе объяснять, — она опять вздохнула. — Вряд ли ты был знаком с моей матерью.

— Ах, Роксана, и рад был бы ошибиться… Рад? Я оговорился. Знал бы кого благодарить за такой подарок, пусть и после смерти, непременно отблагодарил бы. Наверное, был в прошлой жизни добрый поступок, который мне зачли.

— Ты хотел успокоить меня, что с моими друзьями все в порядке, — напомнила она.

— Правда? — В его глазах мелькнула ирония. — Тогда успокойся: они в безопасности.

— В безопасности на том свете или еще на этом?

— Они в безопасности. Можешь мне поверить. Я ведь кажется, еще не обманывал тебя? А мог бы.

— Слишком дорого мне обойдется моя вера, — зло сказала она.

— Однако, тебе придется поверить мне.

— Ты так думаешь?

— Не сопротивляйся, Роксана. Нам с тобой предстоит разделить вечность. Стоит ли портить ее недоверием?

— Я не собираюсь ничего с тобой делить.

— Хорошо, оставим эти надоевшие уговоры. После смерти ты станешь сговорчивей.

— После чего? — в горле пересохло.

— Ты слышала, что я сказал. Тебе отсюда не выйти. И уже очевидно — ни живой, ни тем более мертвой. И лишь от тебя зависит, сделаешь ты свою смерть долгой и мучительной. Или, — он стремительно шагнул к ней. — Я помогу тебе. Один миг…

Руки, сведенные на груди, разошлись. Затрепетало в отблеске света длинное лезвие ножа.

— Нет, — она вжалась в стену, — я не приму смерть из твоих рук. Ты — Отверженный!

— Да. Я Отверженный. Но видит Тьма, всю жизнь я мечтал стать героем, — он шагнул к ней и Роксана вскочила: ей не хотелось лежать у его ног. — Думаешь, я мечтал лежать на поле боя, прижимая руки к остывающей ране? Мечтал чувствовать, что мои глаза — не более, чем пища для ворон? Как вваливаются щеки и стылая кровь обращается в пыль? В то время, когда как черви впиваются в мое тело сотни загубленных мною же душ! Веррийцев, кочевников… Как рвут плоть, пытаясь добраться любой ценой до того, что вернет их к жизни!.. Я мечтал стать героем, а стал Отверженным. Я Душегуб и имя дано мне за дела. Когда обрекаешь на смерть сотни людей, меньше всего думаешь о поражении. И даже когда начинаешь понимать, что победы тебе не видать, ты надеешься на чудо. Как? Тебе, такому удачливому, покорившему сотни женщин, с легкостью ведущему за собой людей — разве тебе не должно повезти? Но неизбежно наступает момент, когда от всех мыслей — о победе, удаче — остается одна. Все сотни жизней не стоят одной. Твоей. И ни грана сожаления о том, что поле завалено трупами и виноват в этом ты. Ни грана!

Отверженный стоял рядом с ней. Лицо к лицу. Твердой рукой сжимал нож и в мертвых глазах пылала ярость.

— А потом приходит смерть. А вместе с ней наказание. И страх. От того, что у наказания не будет срока давности и все, что тебе осталось — вечность и имя Отверженного. Знаешь, Роксана, — он приблизил рот к ее уху и она приложила усилие к тому, чтобы удержаться на месте. — Они все во мне. Все убитые тогда у Черного Оврага. И кочевники, и веррийцы. Каждая часть моего тела — чье-то сердце, чья-то душа. Я чувствую их постоянно и каждый молит о своем…

— Берт, — пленница дышала открытым ртом. Ей казалось, стоит принюхаться — и она почувствует запах разрытой могилы. И бесполезно объяснять себе, что нет у Отверженных могил и скорее всего лежит Берт на том поле, погребенный под грудой мертвецов, им же обреченных на смерть.

— О такой радости я не смел и мечтать, — шептал он и от холода у Роксаны онемела шея. — После смерти я много думал. Заново проживал прошлую жизнь и пришел к выводу: твоя мать была тем переломом, после которого все пошло не так. Если бы тогда, под Славлем, я не сыграл бы в благородство и не отдал бы ее твоему отцу, она осталась бы со мной. Она — единственная — удержала бы меня.