Раскинулось море широко - Белоусов Валерий Иванович "Холера -Хам" - Страница 61

Ha «Петропавловске», где держал свой флаг начальник эскадры, настроение было еще более подавленное.

- «Точно покойник в доме», – невольно мелькнуло y меня в голове.

Флаг-офицеры и другие чины штаба и судового состава радостно пожимали руки, наперерыв расспрашивали о случившимся, чрезмерно интересовались дорогой, не такой уж и дальней, хоть из самого Дальнего, но решительно уклонялись от всякого разговора o положении настоящего момента.

Флаг-капитан был, по-видимому, занят еще больше, чем адмирал Витгефт. Он просто и без замедления провел меня к начальнику эскадры.

3а три (Примечание автора – опечатка. Две) недели, что я его не видел, адмирал мало изменился.

Все та же фигура старого морского волка, но уже – уставшего, даже седины немного прибавилось, но только добродушно-проницательный взгляд серых глаз сделался каким-то сосредоточенно-усталым, словно обращенным куда-то внутрь.

Казалось, что, произнося ласковые слова приветствия, отдавая приказания, он делает это чисто механически, по привычке, что мысли его заняты чем-то совсем, другим, что, разговаривая со мною, он слушает не меня, а какой-то тайный голос, подымающийся со дна души, и с ним ведет свою беседу.

- «… Да, да… говорят есть надежда… Может быть… но не обещаю!»

Я попытался попросить разрешения использовать меня теперь же на чем-нибудь… – на миноносце, на портовом баркасе.

Адмирал сначала, как будто, согласился.

- «Да, да… конечно…»

Потом вдруг, словно что вспомнив, усталым голосом промолвил:

- «Впрочем, нет… все равно… вряд ли…» – и, круто повернувшись, даже не прощаясь, тяжелой походкой направился из приемной в свой кабинет.

Выйдя на набережную, я нашел дом (или, как говорили, «дворец») наместника, расписался в книге являющихся и направился домой, т. е. к приютившему меня товарищу. Следовало бы еще явиться к младшим флагманам эскадры, но я решил отложить это на завтра, не все ли равно?… Мне было так тяжело… Так хотелось быть одному…

Хозяин еще не вернулся со службы. Сбросив мундир, я сел y окна и стал глядеть… Прямо передо мной возвышался массив Золотой горы, увенчанной брустверами батарей, над которыми высоко в небе гордо вился по ветру наш русский флаг. «Где однажды поднят русский флаг, там он уже никогда не спускается», – пришла на память знаменитая резолюция Hикoлaя I на донесении o занятии Уссурийского края.

Еще вчера, еще сегодня утром, я верил в ее непреложность. Нy, a теперь? Я не смел дать себе никакого ответа. Может быть, даже хуже, – я не хотел слушать того ответа, который шептал мне какой-то тайный голос. Налево, в восточном углу бассейна, в доке, виден был «Боярин», а из-за серых крыш мастерских и складов поднимался целый лес стройных, тонких мачт миноносцев, скученных здесь борт о борт; в легкой мгле, пронизанной лучами вечернего солнца, темнели громады «Петропавловска» и «Севастополя»; правее, в проходе на внешний рейд, через здания минного гoродка, видны были мачты и трубы стоящего на мели «Ретвизана»; еще правее, за батареями, постройками и эллингом Тигрового Хвоста, обрисовывались силуэты прочих судов эскадры, тесно набитых в небольшое пространство Западного бассейна, которое «успели» углубить.

Нeбо было все такое же безоблачное; солнце – такое же яркое; шум и движение на улицах и в порту, кажется, еще возросли. Ho это смеющееся, голубое небо не радовало, a мучило, как насмешка; яркое солнце не золотило, не скрашивало своими лучами уличной грязи и лохмотьев китайских кули, a только досадно слепило глаза; шум и движения, казались бестолковой суетой. Почему?

Старая, в детстве читанная, сказка Андерсона вспомнилась вдруг. В театре фея Фантазия нашептывает зрителю: «Посмотри, как хороша эта ночь! Как, озаренные луной, они живут всей полнотой сердца!» – а в другое ухо долговязый черт Анализ твердит свое: «Вовсе не ночь и не луна, a просто размалеванная кулиса, за которой стоить пьяный ламповщик! А эта вдохновенная певица только что ссорилась с антрепренером из-за прибавки жалованья».

Я, кажется, задремал…

Вечером пошел в Морское собрание. Строевых офицеров, как наших, так и сухопутных, почти не было. Изредка вбегали штабные или портовые. Преобладали чиновники и штатские обыватели. Сплетни и слухи, один других невероятнее, так и висли в воздухе. Одно только признавалось всеми, и никто против этого не спорил: если бы японцы пустили в первую атаку не 4, a 40 миноносцев и в то же время высадили хотя бы дивизию, то и крепость и остатки эскадры были бы в их руках в ту же ночь.

Курьезно, что разговоры на эту, казалось бы, наиболее животрепещущую тему носили какой-то «академический» характер суждений o материях важных, но в будничной жизни несущественных.

Существенным, наиболее важным вопросом, являлось: «Как-то Наместник вывернется из этого положения?»

Что он вывернется (и притом без урона), никто не сомневался. – Но как? – Просто талантливо отыграется, или за чей-нибудь счет, т. е. кого-нибудь выставить «козлом отпущения?»

- Hесдобровать Старку! Хороший человек, а несдобровать! Прямо скажу – жаль. А ничего нe поделать! -хриплым басом заявлял грузный (и уже изрядно нагрузившийся) портовый чин.

- Напрасно так полагаете! – отозвался с соседнего стола некий «титулярный». – Не так-то просто скушать! Документик y него есть в кармане такого сорта, что «сам» на мировую пойдет! И не только на мировую -ублажать будет, к награде представит! Это все нам, в штабе, точно известно.

- А ты молчал бы лучше! – резко оборвал его сосед-собутыльник. – Документ-то y Старка, а не y тебя! Смотри, дойдет до… куда следует, – от тебя только мокрое останется.

И «титулярный» вдруг присмирел.

На другой день, 24 февраля, (Примечание автора. Описка, 23 февраля, потому что следующий день имеет точную временную привязку) еще до подъема флага, я был уже на «Петропавловске». Печальные вести: «Енисей» подлежит разоружению. Приходилось искать места, куда бы пристроиться.

По моему служебному возрасту это было не так-то просто. Помогли старые друзья по эскадре. Место нашлось чисто случайно. Опасно заболел и подал рапорт o списании командир минного транспорта «Амур», лейтенант Б.(Примечание автора. Опечатка – капитан второго ранга)

Для назначения меня на эту вакансию требовалась канцелярская процедура, которая обычным порядком заняла бы дня три, но тут ее обделали в несколько часов: по докладе начальнику эскадры его штаб должен был запросить штаб Наместника не встречается ли препятствий к моему назначению; штаб наместника, по докладе его высокопревосходительству, должен был ответить, и в случае благоприятного ответа, доложенного начальнику эскадры, этот последний мог отдать приказ о временном моем назначении, которое получало формальную санкцию после утверждения его приказом самого Наместника.

Дело оборудовали блестяще. Я сам служил за рассыльного и носил бумаги из одного учреждения в другое.

- Нy, братец, теперь дело в шляпе! – говорил старый товарищ, y которого я поселился, – вечером выйдет приказ по эскадре, a o приказе Наместника не заботься, он в эти мелкие перемещения не входит. Это предоставлено Вильгельмy Карловичу, a он ответил – «препятствий нет». Поднесем «самому» корректуру подтвердительного приказа – пометка зеленым карандашом – и кончено!

- «Спасибо, дорогой! Сердечное спасибо! За обедом ставлю Мумм, а теперь пойду повидать Б. Может быть, сдача денежной суммы…»

- «Так я позову к обеду кого-нибудь из наших?» – вскричал он мне вслед.

- «Зови! Зови! Спрыснем!»

Я нашел Б. в запасных комнатах морского собрания, лежащего в постели, в сильном жару (Лейтенант Б. был эвакуирован, но доехал только до Харбина, где скончался… ) Одно, что он твердо помнил, это отсутствие на его руках каких-либо денежных сумм.

- «Только что начали кампанию, а потому денег никаких. Снабжение, припасы… там должно быть… в книгах… Вы найдете…» – он, видимо усиливался вспомнить, привести в порядок мысли, лихорадочно теснившиеся в голове, но его жена, бывшая тут же, исполняя роль сестры милосердия, так красноречиво взглянула на меня, что я заторопился покончить деловые разговоры, пожелать доброго здоровья и уйти.