Раскинулось море широко - Белоусов Валерий Иванович "Холера -Хам" - Страница 48

«Могу ли я сем -нибуть помось пелволаждённому?»

Маленький Сунь вырос, как из-под земли… в своей левой маленькой руке он сжимал за перпендикулярно приделанную рукоять длинную, потемневшую от времени, деревянную палку…

Острейшее – даже на вид – лезвие покачалось у самого носа абсолютно невозмутимого Суня… а потом взметнулось вверх, и с ужасающим свистом обрушилось на голову портного!

Не изменив предельно вежливого выражения лица, Сунь неуловимым движением выбросил левую руку вверх – причём длинная часть его палки – оказалась прикрывающей предплечье…

Лязгнув, стальное лезвие безвредно скользнуло по палке вниз – а Сунь, крутанув своё странное оружие, провернул его вокруг зажатой в кулаке рукоятке – так, что его худенькая рука удлинилась на полметра… и резко ткнул нападавшего в горло!

Потом снова крутанул палку в кулаке, сделал шаг на встречу врагу – и, поворачиваясь левым боком, всем телом, резко двинув вперёд согнутую, прижатую к своей впалой груди левую руку, нанёс захрипевшему противнику удар локтем по переносице… чвякнуло, будто коровье копыто ступило в прибрежный ил у водопоя…

Сунь снова крутанул палку в кулаке, и со стуком, похожий на тот, что производит кий, ударяющий бильярдный шар, врезал упавшему перед ним на колени, схватившемуся за мгновенно залившееся чёрным лицо злодею по бритому черепу…

Шкуркин, поражённо покачав головой, опустил к земле ствол выдернутого из -за пояса «Бульдога»…

«Это что же за оружие у тебя, Сунь Ятсен?»

«Не олусие, совсема не олусие… это плосито палка, для лусной мельнисы… желнов клути-велти… совсема-совсема не олусие…»

«Хорошенькая палка! Надо будет её у тебя конфиско… эй, эй, потише, аспиды! Увлеклись!»

Выскочившие из фанзы мастеровые старательно месили азиата подкованными на сорок четыре гвоздика, яловыми сапогами…

«Что же вы делаете, православные? За чем вы его так-то?» – проявил гуманизм Семёнов…

«Да как же его не метелить, вашбродь, когда он Ваньку Мокина заруб…»

«Чего-чего? Так это, оказывается, ОН? А ну, колитесь, маслопупы!»

«Ой-ой-ой… никак спалился…»

«Говорил же тебе, Серёга, что он на пол-аршина под тебя видит… наш грех, барин… соврамши…»

«Так зачем же ты, садовая голова, убийство на себя брал?»

«Дык… энто… Моисей то-итсь, Соломоныч… тебе, говорит, по-первой ничо не будет, окромя церковного покаяния… а начальству что – главно дело, штоб всё было шито да крыто!»

«Понятно, кому охота – чтоб по его околотку маньяк с саблей бегал… Моисей!»

«Тут я…»

«Головка от ху… морковки… И давно ты преступления скрываешь, голубь сизый?»

«Да какие это, вашбродь… ведь мне бы ничего за это не было…»

«Да, ничего, кроме церковного покаяния…»

«Ну, дык я и говорю…»

«И ещё от двух до четырёх лет – за совершение не запрещенного законом действия, от которого нельзя ожидать последствий, но которое является явно неосторожным, повлекшим смерть по неосторожности, статья 1465, в Уложении о наказаниях 1903 года…»

«Ча-а-аво?»

«Ничаво… тьфу, ты, прости, Господи… тюрьма бы тебе, следовала, братец…»

«Э-э-э, не-е-ет, шалишь! Мине в тюрьму нельзя… не согласный я!»

«Так кто Ваньку порешил?»

«Вот этот чёрт косорылый… прости, Сунька, не об тибе чичас речь… шли это мы из депо, с вечерней – а этот как выскочит, как выпрыгнет… саблюкой хрясть! Башка у Ваньки секим! Кровищща брызь! Да Вы, барин, по Леволинейной пройдите – там, напротив чайной „Общества Трезвости“, почитай пол стены забрызгано… а потом он и убежал, ходя, то исть… а Ванька стоит, руками перед собой шарит… потом пошёл-пошёл, спотыкнулся да и сел…»

«А вы что же, олухи?»

«Испугались мы, барин…»

«Вот супостат нас на испуг и берёт…»

«Ничо… тело заплывчито, душа забывчита… мы ему тоже хорошо отоварили…»

«Ну дела… а кто это такой у нас злобный-то? Прямо имам Шамиль, не к ночи будь помянут… Сунь, ты его знаешь?»

Сунь Ятсен во время этого интересного разговора, вытащив из воротника своего ватного халата иголку с шелковинкой, сев на корточки, быстро и аккуратно пришивал на место лицо потерпевшего…

«Канесно, насяльника, моя знать, шибко -шибко знать! Люй Фанчи, холосая китайса, какакска по фанса мало-мало собилай, оголодника плодавай, лапса стеклянная покупай, вали и плодавай, потом опять какаска по фанса узе много-много собилай…»

«Ага, понятно… круговорот дерьма в природе… а что же он с мечом по улицам бегает?»

«Засем бегати? Люй Фанси ходя-ходя, ни бегати… Люй Фанси телеска ходя-ходя, катай – туда какаска, сюда лапса…»

«А, так ты про потерпевшего…»

«Потелпевсего, моя говоли, ой, шибко-шибко потелпевсего…»

«А это тогда кто такой?»

«Сёлт снаит… хунхуза нелусский…»

«Да, видно, без князя здесь не обойдёшься… А ты, Моисей премудрый… я т-т-тебе… Во! Нюхай у меня!»

«Ваше Благородие, на што обижаете… тридцать лет, Верой-Правдой…»

«За то и милую, что тебе пять годков до пенсии… детей твоих, шестерых, жалко! Смотри у меня! Ещё только единый раз…»

«Христом-Богом клянусь, век за Вас будем молиться…»

«Ну, хватит соплей-то… хватай бусурмана, тащи в участок… а я домой… Владимир Иванович, не сочтите за труд, пойдёмте со мной – высвистайте князя! А то я сейчас домой… мне как-то неудобно будет…»

… Когда шумные длинноносые варвары утащили поверженного злодея в амбань русского дубаня, худенький, тихий и скромный портной Сунь осторожно подставил плечо под руку тихо стонущего многостаночника-универсала Люя и повёл его в свою выстуженную фанзу, где на остывшей лежанке одиноко пребывал в покое обезглавленный Вань… Он тоже нуждался в дружеской заботе – голову требовалось -таки пришить… но сначала Люй. «Прекрасно там, где пребывает милосердие. Разве можно достичь мудрости, если не жить в его краях?»

…«Ой, кто там?»

«Виссариона Иосифовича можно?»

«Это Ви, Владимир Иванович? Уже иду…»

«Ой, да чего ж Вы в дверях-то… проходите, проходите, пожалуйста…»

«Да я на минутку, Ольга…»

«Да просто Ольга! Ничего, у нас здесь по простому… как там мой обормот?»

«Супруг Ваш, Ольга, душевно страдает…»

«Ещё бы ему не страдать! Сколь я его ждала, дьявола… и пока за китайцами своими гонялся, и пока в Восточном Институте все вечера на лекСиях своих высиживал…»

«Да что же плохого в Институте?»

«Знаем, знаем, чем там господа студенты-то занимаются… ишь ты, на „золотую доску“ его записали, фу-ты, ну-ты… небось за время занятий все кабаки изучил!»

«Зря Ви, Ольга Константиновна… Паша очеН хорошо говорит на великоханьском… с мандаринским диалектом!»

«Вечно Вы его покрываете… уж Вы на него повлияйте, Владимир Иванович – Вы человек обстоятельный…»

«Да откуда Вы знаете?»

«Земля слухом полнится!»

«Да я приехал всего третьего дня!»

«Чтобы узнать вкус окорока, не обязательно есть его целиком! Это Конфуций китайский сказал… а у нас люди приглядливы… так что уж пожалуйста, Вы воспитайте моего…»

«Э-э-э, Ольга Константиновна, мужчина воспитывается до трёх лет… а потом только – костенеет…»

«Ох, беда мне… у меня ведь мужиков полна хата – Олежек да Володинька, пять да как раз три… что же я с ними делать буду, сорванцами… все – вылитый папаша!»

Когда запахивающий на ходу шинель князь выбирался, осторожно ступая, чтобы спящих детей не потревожить из своего чуланчика, Ольга метнулась к чугунной плите, и передала Семёнову тёплый свёрток:«Вот, пожалуйста… я тут пян-се напекла… как он любит, на пару, с капустою, луком и мясом… отведайте и его, негодяя, покормите… а то небось избегался весь, некормленный…»

…«И что ж ты будешь делать-то, а? Фюлюганы! Как есть фюлюганы…»

«Здравствуй, Грищенко! Это ты о чём-то конкретном или ты просто – общественные нравы клеймить стал?»

«ЗрЛЖел, ВашБрдь… Клеймить! Именно! Заклеймить бы, как в старопрошедшие времена, выдрать бы кнутом… да и на Соколий Остров…»

«Кого драть собрался, Грищенко?»

«Не знаю точно кого, а только драть – надо… ведь оне над самим Невельским надругались!»