Звездочка моя! - Уилсон Жаклин - Страница 17

— Я ничего не умею, мистер Робертс, — вздохнула Ханна. — Ни петь, ни танцевать.

— Может, присоединишься к Натали и ее друзьям? Найдется и для тебя роль.

— Играть на сцене я тоже не умею, — ответила Ханна.

— А можно фокусы показать, мистер Робертс? — спросил Фаред. — Отец мне их столько раз показывал, я даже умею доставать кролика из шляпы. Почти умею.

— Прекрасная идея! Ханна, будешь помощницей Фареда? Рядом с фокусниками всегда работают очень красивые помощницы.

— Ага, Фаред, распили ее заодно пополам, — захохотала Ангелина и поймала мой взгляд. — И сделай так, чтобы Доля исчезла! Навсегда!

Я с презрением ухмыльнулась и сделала вид, что мне все равно. Ни за что на свете я не покажу этой Ангелине, что я, как и все остальные девчонки, страшно ее боюсь.

Мистер Робертс посмотрел на меня.

— Кстати, Доля, а с чем выступишь ты? — обратился он ко мне таким же фальшивым голоском, как и к Ханне Безнадежной. Наверняка принимает меня за скучную тупицу. Но мне на это наплевать.

— Наверное, ты не хочешь ни петь, ни танцевать. Как тебе предложение прочитать что-нибудь наизусть?

А, ну конечно. Стишочек. Пусть народ повеселится. Поорет мне «Вон со сцены!», закидает помидорами. Класс.

Но он же этого не поймет.

— Я помогу тебе подобрать текст. Необязательно учить большой отрывок. Ты даже можешь зачитать его вслух, если учить будет трудно. Ты очень выразительно читаешь, Доля, — серьезно сказал он. — Просто тебе не хватает немного уверенности в себе.

— Я спою, — ответила я, просто чтобы он заткнулся.

Он удивился. Я никогда не хожу на его тупые уроки музыки. Ненавижу эти скаутские гимны и отрывки из мюзиклов. Я даже рта не открываю, чтобы хотя бы изобразить пение.

— А ты знаешь какие-нибудь песни?

Что за тупой вопрос? Я знаю наизусть все записи выступлений Дэнни Килмана, от студийных до любительских, начиная с ранних песен в составе рок-группы «Опиумный мак», которая давно развалилась, до последних, шестилетней давности.

В ответ я неопределенно кивнула, но он мне не поверил:

— Какие?

Ну это же очевидно!

— Я спою песню Дэнни Килмана «Сладкая ты моя доля», — ответила я.

Кто-то хихикнул от неожиданности. Они, наверное, о Дэнни Килмане никогда не слышали. А мистер Робертс посмотрел на меня с удивлением и радостью:

— Ну конечно! Отличный выбор! Я сам большой поклонник Дэнни Килмана.

Боже.

— Слушай, хочешь, я тебе подыграю на гитаре? Там в середине такой грустный проигрыш…

Нет!

— Я как раз хотела выкинуть эту часть, — быстро ответила я. — И спою только слова. Если можно.

— Конечно. Конечно можно, — закивал он, но было видно, что расстроился.

Мне стало стыдно, но не могу же я по его милости завалить песню, написанную в мою честь, хоть я и решила сегодня утром, что Дэнни мне больше не отец.

Я ничего не рассказала маме, но она чуть не с порога увидела сорванный постер. Охнув так, будто на полу не постер, а настоящий Дэнни, она опустилась на колени и расправила бумагу, сморщившись при взгляде на рваные края. Принесла узкий скотч и аккуратно склеила постер с обратной стороны, чтобы спереди сверкающие ленты не пересекали лицо. Потом она принесла непочатую упаковку специального пластилина, поднялась на стул и снова прилепила постер на место, следя, чтобы, не дай бог, он не висел криво и нигде не сморщился. Все это время она не сказала мне ни слова, только губами шевелила. Наверное, что-то шептала Дэнни.

Выглядит она просто ужасно. У нее не было времени вымыть волосы, и они, забранные в жидкий хвостик, неаккуратно разметались по спине. Лицо у нее серо-белое, под глазами тени, словно синяки. Может, это из-за тугого хвоста, но взгляд у нее испуганный, глаза вот-вот выскочат из орбит. Когда она вскинула руки, я увидела ее острые локти и ребра, выступающие под майкой.

Я пошла на кухню, поставила чайник, поискала в пакете, который она принесла, нет ли чего поесть. Положила две большие картофелины в духовку. Сделала бутерброды с маслом, принесла их в гостиную на подносе с чаем.

Мама сидела на диване, просматривая почту. Наверное, снова счета. Руки ее дрожали.

— Мама, вот, я чай приготовила, — и я поставила поднос ей на колени.

— Спасибо, милая, — ответила она. Она потягивает чай, но к хлебу с маслом не прикасается.

— Мам, поешь.

— Чуть позже, дорогая.

— Нет, у нас попозже запеченная картошка с сыром и, может, еще бобы. Тебе надо поесть, мам. Ты выглядишь ужасно, как будто вот-вот умрешь от голода.

Она вздрогнула.

— Прости, не хотела тебя волновать, но ты меня пугаешь. Поклянись, что это не анорексия.

— Что? Нет, конечно.

— Но ты страшно похудела. Ты превратишься в скелет, если не начнешь питаться как следует.

— Хорошо, родная, я ем. Смотри!

И откусила большой кусок от бутерброда.

— Вот, видишь? Какой вкусный чай ты приготовила. Садись рядом, поешь со мной.

И она похлопала по креслу. Я уселась рядом. Краем глаза смотрю на письма. Да, это снова счета. Я скривилась.

— Ничего, справимся, — утешает меня мама. — Ради того, чтобы жить здесь, придется затянуть пояса, но оно того стоит. Только представь, что сейчас мы бы ютились в той грязной квартирке в Лэтчфорде. Дела у нас в последнее время пошли лучше, правда, Доля? У нас есть собственный дом!

— Да, мам, — делано бодро ответила я. В этом доме еще столько работы, что невольно думаешь: в Байлфилде так же погано, как в Лэтчфорде, плюс еще надо постоянно уворачиваться от встречи с Плоскими или Быстрыми.

— Просто очень бы хотелось, чтобы хоть кто-нибудь нам помогал, — сказала мама.

— Нам никто не нужен. Мы сами о себе позаботимся, — возмутилась я.

— Да, не нужен, но было бы легче, если бы на горизонте появился хоть какой-нибудь отец. Я хочу сказать, что мы-то знаем, кто твой настоящий отец…

Мы посмотрели на постер, и мама вздохнула:

— Ты не представляешь, как он хотел встретиться с тобой, дорогая. Я уверена, что он гордился бы такой очаровательной дочерью.

— Мам, прекращай. На премьере он прошел мимо меня.

— Он же не понял.

— Зато Сюзи поняла… и поэтому так тогда разоралась. Я ничего не хочу слышать про Дэнни Килмана и его семью. Все это было неправильно.

Мама изо всех сил зажмурилась:

— Это я виновата. Я все испортила, а мне хотелось, чтобы все получилось. Вечно я так. Все порчу. Взять хотя бы Стива. Ты помнишь его дом, помнишь, как хорошо все было? Помнишь эту кровать под балдахином?

— А как же! И как он тебя бил, как боксерскую грушу, тоже помню.

— Это потому, что я часто действовала ему на нервы. Не надо было с ним ругаться, вот и все.

— Что?! Мам, прекращай. Еще бы вы не ругались! Он же вел себя как свинья.

— Зато заботился о нас. И тебя любил. Серьезно. Он просто злился, если ты дерзила в ответ.

— Мам, ты совсем с ума сошла! Он и меня бил. Он вел себя ужасно. Что с тобой творится? Тебе не нравится жить так, как мы живем сейчас? Снова решила с кем-нибудь познакомиться?

— Нет-нет. Я просто беспокоюсь. Тебе нужна настоящая семья.

Мама снова и снова наматывала на палец выбившуюся из хвоста прядь.

— А к бабушке съездить не хочешь?

— Ну все, точно крыша съехала.

Мать моей мамы, то есть моя бабушка, — злобная старая карга, она вышвырнула свою дочь из дома, когда та забеременела. Эта бабушка ведет себя не как все нормальные бабушки. Когда мы были у нее в последний раз, она налила нам чаю и смылась в паб со своим приятелем. Ей ничуточки не были интересны ни я, ни мама.

— Напомни-ка, что обо мне тогда сказала моя бабуля? — спросила я, изображая раздумье. — Вспомнила! «Наглая девчонка, задирает нос, хотя на самом деле полная деревня и зубы у нее кривые». А?

— Да, ужасные слова, но сейчас она бы увидела, как ты изменилась. Ты уже совсем выросла. Кроме того, она же наша родня.

— Не нужна мне такая родня. Мы с тобой сами родня друг другу, ты да я. Так, все, прекращай ерундить. Лучше помоги мне подготовить домашнее задание.