Жемчужная бухта - Лоуэлл Элизабет - Страница 19

– Все ясно, – оборвал ее Арчер, уводя от опасной темы. – Итак, мы имеем зародыш и кусочек мантии, который фактически определяет цвет жемчужин.

– Да, – пробормотала Ханна, – Большинство людей теряют около двадцати процентов, мы только семь.

– Хорошие руки?

– Лучшие.

Арчер усомнился. Вряд ли даже фантастически умелый работник, хорошо знакомый с техникой своего дела, мог снизять потери с двадцати процентов до семи. Правда, «Жемчужная бухта» производит больше жемчуга, чем другие подобные фермы, но… Ханна, конечно, не лжет, она, видимо, чего-то не знает, Лэн просто задурил ей голову. Там, откуда он приехал, ложь необходима для выживания.

– И качество жемчужин у нас всегда неплохое. Брак меньше шести процентов. Лэн постоянно работал над этим и все равно считал, что показатели недостаточно хорошие.

Арчер рассеянно кивнул, глядя мимо нее. Ханна попыталась вспомнить, о чем бы еще сказать.

– Район выращивания, – тихо подсказал он.

– О, да… Выращивание. Клетки висят на длинных веревках, там моллюски свободно растут, пока мы вылавливаем дикие жемчужницы. В январе и феврале.

– Дикие жемчужницы. – Он улыбнулся. – Вы сказали это так, словно должны гнаться за ними и бросать лассо.

– Почти, – засмеялась Ханна. – Мужчины тянут за кораблем длинные веревки, не достающие несколько футов до дна. Хитрость в том, чтобы не поднимать их слишком высоко и увидеть дикую раковину, ведь жемчужница может посоперничать в искусстве маскировки с хамелеоном. А если веревка слишком низко, то взбалтывается ил, и тогда вообще ничего не видно.

– То есть вы просто выходите в море и хватаете, что сможете?

– Нет. – Ханна перестала смеяться. – Правительство разрешает фермерам вылавливать определенное количество диких жемчужниц и выращивать определенное количество домашних. Некоторым это количество увеличивают в соответствии с формулой, известной лишь правительству.

– Политические махинации.

– Но это же правительство.

– Получается, что разрешения на отлов могут быть использованы в качестве кнута или пряника.

– Чиновники это отрицают.

– У «Жемчужной бухты» были трудности с получением разрешения на отлов диких жемчужниц? – спросил Арчер.

– Мы зарабатывали очень мало, иной раз не хватало даже на жизнь. О выращивании речь идти не могла. Вот почему Лэн искал другие пути.

– Почему правительство мешало вам?

– Они думали, что Лэн утаивал лучшие жемчужины и продавал их сам, минуя австралийско-японский картель.

Арчер пожалел, что затронул эту тему, но прервать разговор или вдруг перевести на другое – значит вызвать подозрение у того, кто их подслушивал.

– Он действительно так поступал? – Арчер сжал ей руку: будьте осторожны!

– Нет.

Он тут же ослабил хватку.

– Правительства всегда подозрительны.

– У них имелись основания. На продажу шло меньше половины наших раковин, остальные были экспериментальными. Эксперименты чаще проваливались.

– А как вы поступаете с дикими раковинами? – спросил Арчер, чтобы перейти к безопасной теме.

– Позволяем им «отдыхать» месяц или два, прежде чем поместить их на новое место. За раковинами нужно присматривать, чистить их. А посеянные год назад просвечиваются рентгеновскими лучами, мы должны увидеть, отторгнута ли бусинка. Если да, мы сеем опять.

– Одна раковина, одна бусинка, одна жемчужина?

– Некоторые фермеры используют несколько бусинок, но результат почти всегда хуже.

– Почему?

– Японцы занимались этим. – Ханна ощущала легкое прикосновение его рук, и голос у нее сорвался. – Они действительно могли вырастить в одной раковине несколько жемчужин, однако все низкого качества. В одной раковине невозможно вырастить хотя бы пару отборных жемчужин. Только одну. Иначе то перламутр оказывается слишком тонким, то бусинки отторгаются. Над этой проблемой работали и Лэн, и правительство. Никто не добился успеха.

– Итак, вы вылавливаете дикую устрицу, холите ее, сеете. Что дальше?

– В конце марта – начале апреля вода перед наступлением зимы спадает, и раковины отдыхают. В это время проходит техосмотр приборов, тщательно проверяется оборудование плотов. В мае чистятся раковины. Мы переворачиваем их, готовимся к сбору урожая, а в июне начинаем собирать. Таков полный цикл.

– Да, расслабляться некогда.

– Так и есть.

– Вам нравится?

Ханна пожала плечами. Это была ее жизнь.

– Выращивание жемчуга – нелегкая работа, но она дает мне возможность не сойти с ума. И пожалуй, нравится.

Арчер заметил, как дрогнул у нее голос, почувствовал, как напряглись под его пальцами ее руки. Ему захотелось прижать Ханну к себе, обнять, успокоить и наконец поцеловать.

Но он только посмотрел на эллинг, где кто-то прятался и теперь осторожно двигался прочь, видимо, считая, что их голоса покроют все звуки.

Арчер слышал подобное вороватое шарканье уже много раз во многих местах, где насилие кралось в тени цивилизации. Он поклялся не возвращаться туда.

И вернулся.

Полный цикл.

– Покажите мне эллинг, где окупалась ваша тяжелая работа.

Взглянув на него, Ханна быстро отвернулась. Она услышала голос Лэна, голос из ее ночных кошмаров, абсолютно равнодушный, лишенный каких бы то ни было человеческих эмоций. Она споткнулась, но удержала равновесие и поспешила дальше. Оглядываться не имело смысла, она знала, что Арчер идет за ней. Он как Лэн. Ничто не отвратит его от того, чего он хочет.

Ему нужен убийца Лэна, а не его вдова.

Ханна усмехнулась. Вот бы сейчас применить метод Коко: толкнуть Арчера на землю, прыгнуть на него сверху, а потом отряхнуться и как ни в чем не бывало продолжить разговор, прерванный нетерпеливым желанием. Увы, она не беззаботная таитянка и всегда была женщиной, у которой только один мужчина. Это ее выбор, поэтому нужно смириться. Она заплатила за побег из бразильского леса своей невинностью. Поначалу секс был источником захватывающих ощущений, но имел и другую сторону. Грязную.

Ханна опять споткнулась, теперь о сломанную доску, и укорила себя за то, что не догадалась взять фонарик.

– К чему такая спешка? – поинтересовался Арчер. Она вдруг осознала, что почти бежит в темноте к разрушенному эллингу, будто ее преследуют совершенные в жизни ошибки.

Она замедлила шаг.

– Здесь была дверь. – Ханна указала на пролом в стене.

Арчер прикинул расстояние от эллинга до того места, где они нашли погнутую стальную дверь. Немалое.

– Буря и впрямь была ужасной, – заметил он.

– Да, такой мне еще не доводилось видеть. Правда, видеть не то слово. Когда начался ливень, я не могла ничего рассмотреть. Но могла чувствовать. Дом содрогался и раскачивался, словно таитянский танцор.

Ханна вошла в пролом, бывший когда-то дверью, и хотя большая часть крыши и один угол отсутствовали, она почувствовала себя как в гробу.

Снова приступ клаустрофобии. Она замерла, не в силах идти дальше.

Однако Арчер принял ее внезапную остановку за сигнал опасности, а потому шагнул вперед, загородив ее собою и изготовившись к любой неожиданности. Темнота. Ни шороха.

– Все в порядке, – сказала Ханна, поняв его поведение.

– Черт побери, вы застыли, как подстреленная.

– Нет. После смерти Лэна у меня клаустрофобия.

Арчер мгновенно представил то, о чем она не сказала вслух. Пережитого ею за несколько дней хватило бы другим на всю жизнь. Страшная буря, раздавившая «Жемчужную бухту», гибель Лэна, поиски трупа, уверенность, что убийца покончит и с ней, как с ее мужем, если узнает про ее неосведомленность о выращивании экспериментальных жемчужин.

– Продержитесь здесь еще несколько минут? – тихо спросил Арчер.

– Конечно.

Она всегда делала то, что от нее требовалось. Арчер погладил ее по щеке и сразу отступил во тьму. Луч фонарика пробивался сквозь тропическую ночь, и, чего бы он ни коснулся, все было поломано, разбито, испорчено водой.

– Опишите, как выглядел эллинг до бури.