Двое с лицами малолетних преступников (сборник) - Приемыхов Валерий Михайлович - Страница 2

Некрасов. Так было в его мрачные времена. Но сейчас — как мы живем?

— Прогрессивно! — хором сказали отцы.

— Правильно, — оттаяла учительница. — И это должно отражаться на названиях места, где мы живем. Придумавшему лучшее название будет вручен приз. Каждый ученик может стать автором названия улицы, деревни, получить приз и прославиться. Каждый, но только не эти двое.

— Ты приз не хочешь? — накинулся на Винта дядя Володя. — Отвечай!

— Да, — говорит Винт с мучением.

— Что «да»?

— Хочу получить приз.

— А ты? — меня мой спрашивает.

— Хочу получить приз.

На фиг мне сдался этот приз. Вон у нас Симакин все хотел приз получить на математической олимпиаде, даже не он хотел, а больше его родители. Уж как он старался! Очки стал носить, чтобы эти цифирки лучше видеть. Два года победить не мог — все из других школ побеждали. Потом получил в этом году. Вы думаете, магнитофон или велосипед? Как бы не так! Вазочку ему дали — приз называется. Мы с Винтом специально ходили смотреть. Обыкновенная вазочка. Что он с ней делать будет? Цветы ставить или стекла для очков вытачивать?

— Громче! — говорит мой отец.

Громче? Пожалуйста:

— Я хочу получить приз за лучшее название улицы!

— Не надо кричать! — поморщилась Лина Романовна. — Дети придумали много чудных названий: улица Дивная, Свободы, Процветания, Демократии. По этим названиям видно, как дети думают, смотрят на окружающий мир. А эти двое назло делают наоборот. Цитирую: «Хорошее название Кукуевка: легко запомнить и веселое… Когда скажут: «Я кукуевский», то не лезут драться, потому что у нас самые лихие ребята… А если все начать переиначивать, то люди совсем запутаются, где ихнее (ихнее!) место. Вперед надо прикинуть, сколько денег уйдет на новые таблички на каждый дом. Одна девочка хотела переделать себя из Ани в Аннету. Ее стали называть Нюрочка-Дурочка-С-Переулочка…» — Лина Романовна отложила тетради. — Теперь вы понимаете?

Отцы не ясно, чего там поняли, но закивали наперегонки.

— Убогость, серость. На месте вашей Кукуевки будет построен микрорайон, высотные дома с горячей и холодной водой, канализацией. Дом торговли, фонтан. Вот о чем надо мечтать! А вы хотите прожить кротами в своих частных домах без удобств, разрозненные и отсталые, как ваши дедушки и бабушки.

— Мы не хотим, — сказал дядя Володя Елхов. — Что ж мы, совсем уж эти… валенки?..

— Дети — обезьяны. Они копируют ваши разговоры, идеи, мечты…

— Ни в коем случае, — заерепенился папаня. — Мы правильно думаем и мечтаем. Это они нас неправильно понимают…

— Мы их научим свободу любить, — пообещал дядя Володя Елхов. — Они у нас замечтают, как положено в школе… не беспокойтесь…

— Верю. Надеюсь, мы встретимся в другой обстановке. Может, когда Виталию и Всеволоду будут вручать приз за лучшее название для нового микрорайона.

Она для подбадривания говорила это. Не верила в нас с Винтом ни на копейку.

Отец мой, правда, на пороге приостановился и говорит робко:

— Скажите, а что, опять другая установка? В Москве вроде к старым названиям поворот…

— Москва… — сказала Лина Романовна с мечтой в голосе. — Когда вы будете Москвой…

Никогда мы ничем не будем, по выражению ее лица.

— Когда у вас будут Остоженки, Красные ворота, Бронные… тогда поговорим… Привет!

Мы думали, наши родители нас поймут. Ни за что! Я говорю: взрослые, даже если один негр и живет в Африке, а другой вообще чукча, всегда договорятся быстрее, чем два мальчика из одного класса.

— У меня руки опускаются, — начинает мой. — Неужели трудно придумать?

— Им всыпать надо! — говорит дядя Володя. — Мой-то живо нормально заговорит, я ручаюсь.

— Вы сами-то, — съехидничал Винт, — тоже не очень-то по-русски умеете.

— Мы школу уже кончили, — сказал дядя Володя. — Зачем нам?!

— Когда надо, мы знаем, где, как и что говорить, — не отстал мой папаня.

Наша жизнь стала походить на бесконечный урок русского языка. У папы в его библиотеке был зальчик для местного общества любителей чтения. Шкафы, полные книг, по всем стенам. Столы, стулья. Одно окно и портреты писателей в золотых рамках.

Мой положил перед нами стопку книг:

— Кто первый?

— Может, мы дома лучше? — дернулся я напоследок.

— Дома за вами следить некому, а тут я с документами посижу.

— Мы тебе мешать станем.

— Перетерплю.

Папаня разложил свои бумаги. Я взял первую сверху книгу. Помню, в детстве так хотелось научиться читать. Я думал, это удовольствие, а не учеба. А уж чтение вслух просто наказание. Я, правда, не пытался читать вслух про сыщиков, но любого, самого лучшего классика вслух лучше не читать — нехорошие мысли лезут в голову. Например, начинаешь завидовать немым. «Кому случалось из Волховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти…» И так дальше. Летали шумные осенние мухи, отец шуршал бумагами, Винт вздыхал, как больная корова. Слушали меня, наверное, одни классики в желтых рамах. Потом у меня пересохло во рту, но тут зачесалась спина. Я почесал, прошла сухость. Зато я начал зевать. Стали путаться строчки — один глаз видел ту, что я читал, второй — следующую. Пришлось один глаз закрыть. О чем я читал, понятия не имею.

Пришла очередь Винта. Он взял другую книгу, думал, другая будет повеселее. Ничего подобного.

— «Любите ли вы театр, — начал он бодро, вздохнул, — так, как я его люблю…»

Пришла сотрудница. Была надежда — она заберет папу работать. Но они поговорили, и женщина ушла. Люди за окном ходили на свободе, смеялись, разговаривали. Здесь, в мышеловке для читателей, гудел Винт, скрипел под отцом стул. На все это глядели писатели. По разному. Пушкин, в общем, не обращал внимания, Толстой смотрел поверх головы, а вот уж Некрасов никуда не отвлекался, впился в меня глазами. Я думал, привиделось, отклонился вправо, влево, сел пониже, привстал. Никак было не уйти от его сердитых глаз. Это мне не показалось. Попробуйте сделать опыт. Поставьте портрет Некрасова в угол и старайтесь, чтоб он вас не видел. Не получится.

Я взял да и закрыл глаза. Некрасов отстал, но в темноте стало казаться — моя голова растет вширь. Только казалось, я потрогал ее руками — нормальная моя голова. Я опять закрыл глаза. Винт читал, читал, потом вдруг начал орать. Никогда не думал, что у него такой противный голос.

Заговорил отец. Я проснулся. Оказывается, я уснул, а Винт громким голосом хотел меня разбудить.

— Спишь, что ли? — спросил меня отец.

Я даже говорить разучился, помотал головой, и все.

— А ты что кричишь?

— Да вот, — говорит Винт обычным голосом, — уж больно книга… это… забирает…

— Русский язык, как ты хотел?

Вышли мы из библиотеки, нас шатает. Ходят люди, объясняются кое-как, и никто их не ругает за просторечие.

— Знаешь, Кухня, — говорит Винт, — мне сейчас английский какой-нибудь — тьфу! Не зря говорят за границей, что наш язык самый трудный…

— Давай помолчим, — говорю, — а то из меня весь воздух вышел, честное слово…

Не дали нам помолчать. Привязался какой-то приезжий.

— Эй, пацанва, — кричит, — где тут у вас базар?..

Молчим.

— Вы что, по-русски не понимаете? — говорит дядька, — Я кого спрашиваю?

— Наша русски плохо. Ноу! — говорит Винт с английским акцентом.

Дяденька попался сердитый, хвать Винта за ухо.

— Школьник?! — кричит.

— Школьник, — затрепыхался Винт. — Школьники мы!

— Так что же ты свой родной язык коверкаешь?! Ты кому подражаешь, а?! Вот я сейчас милиционера позову, чтоб он тебя русскому обучил. Сопляк!

Куда податься бедному крестьянину, как говорится. Лучше б мы десять контрольных написали, лучше б сбежали на неделю с уроков, дневник потеряли, лучше б в класс живую лягушку притащили или дохлую мышь, подрались, выбили окно в школе. Только бы не русский! Ведь он на каждом шагу тебя преследует: в школе, дома, на улице — везде.