Река моя Ангара - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 7

— Плохо у нас? — спросила Марфа. — Нам с тобой комнату дали.

— Я не говорю, что плохо, — сказал Борис, — а не по мне все это. Снимем лучше в городе…

— Мы еще за свадьбу не расплатились, а ты — «снимем».

— А еще лучше — уехать, — сказал Борис. — Так и состаришься при этом огородике и ничего не увидишь… Давай уедем, а?

— К чему? И куда? От добра добра не ищут.

— Махнем куда-нибудь на Ангару или на Енисей, чего тут киснуть.

Мне даже страшно стало, когда Борис сказал это. Я никуда не уезжал из нашего городка — правда, в Смоленске был однажды, когда с пораненным глазом меня возили в больницу, — и не мог представить себе, как это можно уехать куда-то за тысячи километров от дома.

— Поедем, если хочешь, — как-то безучастно сказала Марфа, — только я знаю, мама будет против, да и нас там не ждут кисельные берега…

— Маму уломаем, — сказал Борис.

Тут Марфа подавила вздох и замолкла, Я стоял за кустом и ждал, что она ответит. Только сейчас понял я, что это такое для меня — остаться одному.

Я громко кашлянул, потопал об землю ногами, точно шел от калитки, подошел к крыльцу террасы и поздоровался с ними.

— А где Коля? — спросил я.

— Где ж ему быть, в огороде сидит, наверное, — не очень ласково сказала Марфа.

Я обежал дом и в самом деле увидел Кольку в огороде.

— Колька, — сказал я, — ты ничего не знаешь?

— А что я должен знать?

— То, что твоя сестра собирается на Ангару?

На него мои слова не оказали никакого действия.

— Ну и правильно. Целый день сидеть на почте, взвешивать бандероли и штемпелевать письма — от этого окочуриться можно. Я бы тоже уехал.

Я внимательно посмотрел на него. Теперь я окончательно убедился, что не ошибся, когда впервые подумал, что этот ракетостроитель не совсем в уме.

— А я бы не поехал, — сказал я, — мне больше нравится тут.

— Ну и оставайся. Они ведь тебя не приглашают с собой. Тебе там делать нечего.

— Это почему?

— Там нужны люди с характером.

— А я чего, бесхарактерный, по-твоему?

Я просто разозлился на Кольку. Или он думает, что, став моим родственником, может говорить мне всякие гадости?

— Конечно, — серьезно сказал он, — я вообще не знаю, зачем ты живешь.

Я с трудом заснул в эту ночь. Вообще с тех пор, как одна койка стала в нашей комнате пустовать, сон у меня был неважный.

Неужели брат все-таки уедет? А я? Что я тогда буду делать один? Или моя голова специально предназначена для щелчков Степана, а уши — чтоб слушать ворчание Вари? Кто тогда за меня заступится? Даст деньги на кино?

Вечером к нам вдруг нагрянул Борис, наверное, прямо с линии, потому что на плече были «когти», а на монтажном поясе бренчала стальная цепь.

— Батя, — сказал он, — уезжаем.

Отец опять-таки выслушал его очень спокойно, словно его сыновья только и делали, что уезжали.

— А куда, не скажешь?

— Почему не скажу, пожалуйста. На Ангару.

— А-а-а, — протянул отец. — В Сибирь, значит. Ну, что ж, уезжайте. Сибирь — большая и хорошая земля. Я там в госпитале лежал, в Омске; посмотрите на свет, пока, молоды…

Скажу по совести, отец разочаровал меня. Ну зачем так легко отпустил их? Сказал бы «нет» — и дело с концом. Ведь это так далеко и опасно, и там, наверное, холодно. Волки в тайге задерут.

Не нужно их никуда пускать. И у нас хорошо.

Этот день и другой день я ходил как потерянный. Я хотел только одного; чтоб они никуда не ездили. То жили мирно-ладно, а то вдруг им понадобилась Сибирь.

На третий день я прибежал к ним и насилу дождался прихода Бориса, а когда он явился, сказал:

— Борь, возьми и меня.

— Тебя? — Глаза у брата сузились.

— Меня.

— Зачем?

— А вы зачем?

— Мы будем строить ГЭС.

— Ну, и я буду строить, — сказал я.

— Что, интересно?

Я промолчал.

— Марфа! — крикнул Борис жене. — Ты слышишь, и Вовка просится с нами.

— Нет уж, — сказала Марфа, выходя на террасу с половой щеткой, — за ним еще придется ходить, ведь он ничего делать не может и не хочет. Я против.

И тут только я понял до дна всю коварную сущность Марфы. То казалась такой добренькой и щедрой, а то говорит такое и не краснеет!

— Неправда, — сказал я, — я уже не маленький и за мной ходить не надо.

— Вот как! — сказала Марфа.

— Точно, — ответил я.

— А ну, иди покажи уши…

Я не помнил, мыл ли я их двое последних суток, и, конечно, подойти не мог.

— Все в порядке, — сказал я, — возьми, Боренька, ну что тебе стоит, а?

— Проваливай, — ответил брат. — Подумаем.

— Я буду вам помогать, делать все, что скажете, вам будет легче со мной… — тут Марфа громко фыркнула, — а не трудней…

— Проваливай! — крикнул Борис.

Меня взяли. Это я узнал на следующий день. Оставалось только отпроситься у отца. Ведь я на его иждивении, он отвечает за меня…

Я сам не решался поговорить с отцом. Скажет «нет» — и все. Об этом должен был поговорить Борис. До прихода брата я всячески старался угодить отцу: подал полотенце после умывания, нарезал перед обедом хлеб, заглядывал в глаза…

— Пусть езжает, — сказал отец Борису, — не возражаю, что ему со стариком жить…

Мне стало немного грустно. Ну пусть бы хоть сделал вид, что ему жаль со мной расстаться. Тогда бы ребятам можно было честно писать в письмах, что я поехал вопреки запрету отца, насилу уговорил его, едва не сбежал. А то все вышло до обидного просто и обыденно: «Пусть езжает…»

Я долго буду помнить день прощания с родным городом, когда Борису оформляли в райкоме комсомольскую путевку, а Марфа носилась по магазинам, делая последние закупки…

Я ходил в новом костюмчике по окрестным улицам и прощался с ними. Я прощался с колодцем, отполированную ручку которого крутил, наверное, миллион раз, я с грустью смотрел на пыльные лопухи у заборов и мураву посреди нашей окраинной улочки.

Я бродил и думал, что теперь, наверное, долго не услышу грохота подвод на булыжной мостовой центральной улицы и не увижу синюю вывеску над часовой мастерской «НЕТОЧНОЕ ВРЕМЯ» («не» я вывел мелом) и эту извилистую теплую речушку Мутнянку, в которой ловил с ребятами плотичек и раков. Мне даже жаль было расставаться с вредным Витькой Хромовым и Нинкой Голубевой, тонконогой и худенькой, как Буратино, с которой я часто играл в мяч.

Все это вдруг показалось таким родным, привычно милым, даже собачий лай, раздававшийся из глубины Витькиного двора, не пугал меня больше. Я уеду сегодня вечером от всего этого…

Пока!

9

Поезд мчался, задыхаясь от скорости, бешено колотил в рельсы, наливал лихорадочной дрожью вагонные полки, окна и столик нашего купе. Кроме нас, в купе был дядя Шура, геолог, он показал мне карту и нашу дорогу на ней.

Я расстилал карту на коленях и смотрел. Судя по ней, поезд вообще стоял на месте. Только наутро я замечал, что мы не стоим на месте, и мой палец на несколько сантиметров передвигался по карте на восток. Как пояснил дядя Шура, наш экспресс «Москва — Владивосток» отмахивал за сутки добрую тысячу километров.

Я хватал Марфу за локоть.

— Ты посмотри, где мы!

Она вытягивала голову и довольно вяло говорила:

— Далеко заехали…

Я просто не узнавал ее. Куда девались ее деловитость, уверенность и грозные покрикивания? Она сидела в углу, подперев кулаком подбородок, и смотрела в окно.

Первый день Борис то и дело спрашивал у нее:

— Тебе нездоровится?

— Нет.

— А голова не болит?

— Нет.

— Может, ляжешь на верхнюю полку, полежишь?

Марфа молчала.

Тогда Борис подсаживался к ней, особенно если дядя Шура выходил покурить в коридорчик, осторожно обнимал Марфу и, положив на ее крепкое плечо подбородок, что-то тихонько говорил ей. Щеки ее мгновенно вспыхивали, упрямо и скорбно сжатые губы неожиданно улыбались, и в купе как-то сразу становилось светлей и легче, и я старался особенно не засиживаться с ними.