Река моя Ангара - Мошковский Анатолий Иванович - Страница 3

— А кто это такой?

И тут я понял, что они и не знают о существовании моего брата по имени Борис, который гораздо лучше Степана и всегда держит мою сторону.

— Это брат мой, — сказал я, — родной.

Марфа открыла, и на пороге кухни появился Борис, высоченный, улыбающийся, в синей ковбойке с закатанными по локоть рукавами. Волосы на его макушке торчали вихром, ворот рубахи был небрежно распахнут чуть ли не до самого живота.

С минуту он жмурился от яркого света. Потом, увидев Марфу, стал быстро застегиваться и приглаживать вихор.

Вначале я было удивился, откуда он узнал, где я, но потом вспомнил, что сказал Варе, куда пойду.

— Простите за позднее вторжение, — сказал он очень вежливо, — я родственник вот этого типа. — Он указал пальцем на меня, и я подумал, что он мог бы выразиться и помягче.

Хорошо, хоть Марфа не придала этому никакого значения, а только рассмеялась, и лицо у нее стало очень оживленное, совсем как у девчонки, хотя она уже, по словам Кольки, была почтовым работником, и не простым почтальоном, а куда важнее: она продавала марки и принимала заказные письма…

— Садитесь, пожалуйста, — сказала она.

— Спасибо.

Он вел себя не так, как всегда. Нельзя сказать, чтоб «спасибо» было его любимым словом, а здесь он повторил его раза три за две минуты. Вообще-то Борис страшно безалаберный, легкомысленный и какой-то весь непричесанный.

Он снова сказал свое «спасибо» и все равно не сел. И я понимал его. Он привык махать руками, двигать во время разговора ногой, хвататься за голову, выделывать пальцами черт знает что. Хорошо себя чувствуешь стоя. А как сядешь, тебя словно скует что. По себе знаю.

Сидя и смеешься по-другому, и мысли в голову идут не так охотно, и делаешься более робким, вялым и вообще совсем иным человеком. Уж можете поверить мне.

— А домой ты идти думаешь или нет? — спросил у меня Борис, а сам смотрел в пространство между Колькой и Марфой.

— Придется, — сказал я.

— А что они у вас такое делали? — спросил он у Марфы.

— На Луну собираются. Из консервных банок ракету сооружают.

Тут Колька не выдержал.

— На Луну нам неинтересно. Мы с ним на Марс.

Серьезно так ответил, и я едва удержался, чтоб не прыснуть.

— Ого, — сказал Борис, сунув руки в карманы своих мятых брюк и покачав плечами, — вы, я вижу, дельные ребята.

— А чего нам, — сказал Колька.

Дальше Борис стал просто издеваться над нами.

— Только я очень прошу вас, — обратился он к Марфе, — пожалуйста, не пускайте их дальше Марса, а то далековато, домой не докличешься.

Я слушал его, и мне хотелось улыбаться: все же мы с Борисом родные братья и устроены немножко похоже, нрав у нас довольно смешливый, не то что у этого Кольки… И все-таки, глядя на Колькино насупленно-серьезное лицо, я из чувства солидарности решил сохранять строгость, до боли сжал зубы, и, как говорится в романах с приключениями, ни один мускул не дрогнул на моем лице.

Когда Борис попросил Марфу не пускать нас дальше Марса, она, разумеется, прыснула, как девчонка, и сказала:

— Постараюсь.

— Уж в этом можете быть уверены, — мрачно заявил Колька, — она свое слово сдержит.

— Ну! — воскликнул Борис и опять пригладил вихор, который, как проволочный, тотчас вскочил, лишь он убрал руку. — Строгая?

— Жуть!

— Непохоже что-то.

Борис пристально посмотрел на Марфу.

Она куснула губу, досадливо опустила плечи и посмотрела куда-то вниз, на мои ноги. Мне стало неловко: они были черные, корявые, с коркой грязи, словно короста. Я ведь только сделал вид, что мыл их, а сам плеснул разика два водой, и все.

Я быстро убрал ноги под стол, в тень.

— Ну что ж, нам пора, — сказал Борис, — еще раз извините.

— Что вы! — сказала Марфа. — Пожалуйста!

Я никогда не видел таких вежливых людей, словно лорды какие-то, а не люди.

— Спокойной ночи, — сказал Борис.

— Спасибо. И вам спокойной ночи.

Брат вывел меня на крылечко террасы так быстро, что я даже не успел попрощаться с Колькой.

За нами звякнула щеколда. На террасе горел свет, и я оглянулся, чтоб хоть рукой помахать Кольке. Но его не было там. На фоне белой занавески я увидел лишь черный неподвижный силуэт Марфы. Ей махать мне было ни к чему.

Борис закрыл на деревянную вертушку калитку, и мы пошли по тихой ночной улице.

— Это его сестра? — спросил Борис.

— Да.

— А как ее зовут?

— Марфа.

— Ну, пошли быстрей, а то не выспимся.

4

Проснулся я ровно в двенадцать дня. Вставать все равно не хотелось. Есть тоже не хотелось. Хотя мой живот и уменьшился в размерах, все-таки вчерашний обед и ужин еще давали себя знать.

На спинке стула висели мои пыльные штаны с добрым десятком дыр, с бахромой внизу и пятнами от голубой масляной краски. И вдруг я вспомнил вчерашний день, схватил штаны и сунул руку в левый карман. Там, конечно, был горох, мой любимый, вкуснейший горох!

Я вытряхнул его вместе с крошками и двумя гайками на одеяло и принялся быстро есть. Вот находка так находка! Стручки за ночь немного завяли, но зеленые ядрышки по-прежнему были крепенькие и свежие.

Я в десять минут, как заяц, уничтожил стручки и опять решил немного вздремнуть. День был серый, и на улицу не тянуло.

Но всему помешала Варя. Она такая высокая, худющая, костистая и неимоверно злая. Варя работает швеей в ателье индпошива, а не может заштопать мои штаны и все время кричит, что я жалкий лоботряс и должен сам себя обслуживать, слуг в доме нет…

Не хватало мне еще возиться с нитками-иголками, девчонка я, что ли? К тому же штаны порваны в таких местах, где не очень заметно. Пожалуй, до осени пробегаю, а там надену школьную форму: в форменных штанах только две дырки, и они совсем не заметны.

Варя сорвала с меня одеяло, смахнула на пол кожуру стручков и еще заставила подбирать ее. Я быстро натянул штаны и выбежал из дому, злой, как черт.

Варя что-то кричала мне в спину по поводу таза, который я должен отнести в мастерскую. Пусть покричит, голос у нее зычный, не убудет его.

Я побродил по улицам, попугал кошек в бурьяне. А потом… Потом поплелся в другой конец города…

Колька меня встретил не очень дружелюбно.

— Чего на работу опаздываешь? Иди за консервными банками… Ну?

Что мне оставалось еще делать? Я взял у него огромную, растянутую до размеров мешка авоську и пошел по свалкам.

В этот день мы заготовляли стройматериал, а говоря попросту, обрезали у банок донца и выпрямляли листы будущей обшивки ракеты…

А потом мы обедали, а затем явилась с работы Марфа, и я уже не был удивлен, когда мы снова стали таскать воду и кормить все тех же кроликов.

Когда чуть стемнело, лязгнула калитка и во двор вошел… Кто бы вы думали? Мой Борис. Он подошел к крыльцу насквозь пропахший одеколоном: черные отглаженные брюки, белая рубаха с закатанными рукавами, затылок свежеподстрижен, а начищенные остроносые туфли поблескивали даже в сумерках…

Ай да Борис! Даже не все артисты, наверное, так одеваются!

Но зачем он явился? С огорода пришла Марфа, босая, все в том же стареньком бордовом сарафане, с растрепанными от ветра волосами.

Увидев Бориса, она так и осталась стоять с двумя лейками в руках, сконфузилась, словно провинилась в чем-то.

Борис поздоровался с нею, и голос у него как-то захрипел, осекся, будто он язык нечаянно прикусил. Потом он отвернулся от нее, ссутуленный и тоже какой-то не такой, как всегда, отвернулся, заметил меня и вдруг ни с того ни с сего как заорет на меня бешеным голосом:

— Ты куда забросил мой учебник по электротехнике? Сколько я буду бегать сюда?!

Я опешил. Губы пересохли, а в животе что-то оборвалось.

— Я… Я… Я не брал его.

— Не брал? Знаю я тебя! Еще раз затеряешь — отлуплю.