Миры Роджера Желязны. Том 6 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 4

А еще я помню, как мы ели апельсины, расположившись под стенами водоочистительной станции, под стенами, некогда блиставшими белизной, а ныне от воздействия климата и под натиском непомерно разросшихся кустов сирени и глицинии обветшавшими и имевшими по-монастырски мрачный вид, и я гладил Джулию по голове, а она сорвала бледно-зеленую метелку чемерицы, растения, которое в древности применялось как лекарственное средство от безумия, и воткнула ее в мои волосы. Но мысли мои были в этот момент не здесь, они, если можно так выразиться, покинули пределы черепной коробки и вознеслись выше утопавших в сирени стен, потому что механический и монотонный гул работающих водозаборных установок, всасывающих, очищающих и через систему подземного трубопровода пропускающих черт знает какое количество морской воды ежесуточно, навел меня на размышления о двойственной сущности Герберта Стайлера — парня, который согласился стать подопытным кроликом в экспериментах компании «Доксфорд индустри» на некой планете Альво, расположенной так далеко от нашего голубого шарика, что и представить себе это расстояние было жутковато (Джулия на сей раз не заметила моей задумчивости и не произнесла свое обычное: «Что с тобой?»). И вот я недоумевал: считать ли этого малого, подвергнутого операции по удалению нервных окончаний, каковая, кстати, на Земле была уголовно наказуемой, но каковая же и позволила напрямую подключить его к сети гигантского компьютерного комплекса, считать ли, значит, этого беднягу, пожертвовавшего собой во благо интересов своей компании и, понятное дело, ставшего препятствием на пути «Коза Инк.» к одной из ключевых позиций в сфере ее влияния в иных мирах, считать ли его машиной, наделенной человеческим разумением, или же человеком, у которого вместо мозга компьютер, и как вообще называть задание, которое мне предстояло выполнить: человеко- или кибероубийство?

Вот о чем я раздумывал, прислушиваясь к гулу водозаборных установок и вдыхая соленый морской воздух, пронизанный запахом цветущей сирени.

Поль обещал, что мне предоставят необходимые условия для подготовки, не говоря уже о самых современных средствах. Но сначала предложил попутешествовать.

— Отдохнешь, развеешься, — сказал он, — заодно обмозгуешь все как следует.

Глядя в ночь и поеживаясь от холода, я пытался представить, как прикончу Стайлера, вернусь и начну жить заново и по-иному, принадлежа целиком уже этому, нынешнему, времени, а прошлое пусть провалится в тартарары.

— Я постараюсь вернуться, — сказал я и задернул занавеску.

Вижу Джулию под тем фантастически красивым деревом, ее шелковистые волосы зачесаны назад и скреплены коралловой заколкой, и рука движется уверенно, запечатлевая на бумаге таких, оказывается, непростых овечек. И вдруг яркий солнечный свет, и моя длинная черная тень у ее ног, и вот она поворачивает голову, поднимает руку, прикрывая глаза от солнца, я спрыгиваю с лошади, обматываю поводьями куст и подхожу к ней, заговариваю, она кивает и улыбается…

Внизу ровной линией распускаются цветы разрывов, и здание, которое я бомбардирую, уже наполовину охвачено огнем. Мой корабль трясется, ныряет, потом тоже загорается, и тогда я катапультируюсь в капсуле, которая, повинуясь автоматическим системам управления, теперь самостоятельно уворачивается от ракет неприятеля, и отстреливается, и стремится вперед, вперед, вниз, вниз, а потом разваливается на части, и я мягко приземляюсь. Сочленения скафандра сухо щелкают, когда я касаюсь подошвами грунта, затем амортизаторы отключаются, и вот уже лазерным лучом я пронзаю приближающиеся ко мне муляжи, и гранаты летят из моих рук, и сверхзвуковые волны, разрушающие протоплазму, разбегаются от меня подобно звону некоего незримого колокола…

Не сосчитать, сколько андроидов и роботов я расколошматил, сколько макетов одного и того же здания стер с лица земли, сколько проломил заграждений и какое количество ракет выпустил в течение двух месяцев, проведенных на этой выжженной планете в глухом углу Галактики, куда был отправлен, чтобы поближе познакомиться с нынешними средствами истребления себе подобных. Моими инструкторами были обычные инженеры, никакие не убийцы; впоследствии им предстояло подвергнуться процедуре частичного стирания памяти, дабы не повредить делу, да и себе лично. Я был несколько взволнован, узнав, что это теперь возможно, ведь мне тоже о многом хотелось бы не помнить. Процедура эта, — чрезвычайно, как мне объяснили, сложная — применялась в психотерапии уже давно.

Что касается моих инструкторов, то головы их были забиты такой мешаниной из прописных истин и социальных запретов, а перепады в их настроениях бывали столь непредсказуемы, что общение с ними меня изрядно утомляло. Объясняя принцип действия того или иного смертоносного оружия, они упорно притворялись, будто знать не знают и ведать не ведают о том, что скоро я применю его по назначению. Затем, когда лицемеры дотумкали, что все их слова, мысли и чувства, связанные с целью моего обучения, подлежат уничтожению, они напропалую принялись зубоскалить на тему смерти, причем смерти именно насильственной, и их отношение ко мне изменилось. Если поначалу они меня почти откровенно презирали, то через две недели я сделался предметом их благоговейного обожания, как будто я был жрецом, а они — участниками некоего священного жертвоприношения.

Это меня раздражало, и в свободное время я старался общаться с ними пореже. Для меня убрать Стайлера означало просто выполнить очередной заказ, а в качестве вознаграждения я сулил себе жизнь в обществе, мнившемся мне устроенным лучше, чем то, которое я оставил в прошлом.

Именно тогда я впервые засомневался, поспевает ли человечество в духовном своем развитии за техническим прогрессом и не грозит ли ему самоистребление, если вот эти парни так легко и даже охотно готовы поменять гуманистические установки на прямо противоположные.

Относительно себя я не обманывался и был настроен дожить оставшийся век таким, каким был, но инструкторов считал людьми более высокоразвитыми, они же — представители того общества, в котором мне так хотелось стать своим. Только в самом конце наших занятий мне довелось узнать, что было истинной причиной их морального перерождения.

Ханмер, самый, пожалуй, добродушный из них, как-то под вечер явился ко мне в комнату с бутылкой.

Она-то и сделала его общительным. Он уже расправился с ее предшественницей, и в лице его, обычно бесстрастном, как у манекена (в мое время были такие, с долгоиграющей пластинкой внутри), на сей раз появилось что-то человеческое, а вместо бодрой скороговорки я услышал озадаченное бормотание.

Довольно быстро выяснилось, что его мучило. Контроль над вооружением и экономические санкции в этом обществе действовали не слишком успешно. Становилось все очевиднее, что намечается некий вооруженный конфликт (на возможность возникновения какового даже в столь просвещенные времена я и намекал в одной из бесед с Полем).

Политические причины меня не интересовали, ведь я все еще чувствовал себя здесь чужаком, но сама возможность конфликта с его опасным свойством перерастать в нечто глобальное и ужасающее меня странным образом как забавляла, так и тревожила. Попасть в будущее, и вдобавок таким, прямо скажем, неординарным способом, лишь для того чтобы сгореть в мировом пожаре? Нет, абсурд! Полный абсурд. (А я-то воображал, что это общение со мной, профессиональным убийцей, пробудило в инструкторах тягу к насилию!) Но Ханмер, в отличие or коллег, вполне безболезненно высвобождавших в себе темные инстинкты, был удручен. Он сидел передо мной как пришибленный и только твердил монотонно:

— Нет, нет, это не должно случиться.

— Может, и не случится, — утешал я беднягу, поскольку пил его виски.

Он взглянул на меня, в глазах блеснула надежда, но тотчас они снова стали тусклыми.

— Тебе-то все равно.

— Нет, мне не все равно. Ведь теперь это и мой мир.