Миры Роджера Желязны. Том 3 - Желязны Роджер Джозеф - Страница 38

— Хорошо, что же тогда происходит? Я пожал плечами.

— У нас недостаточно информации, — ответил я, вставая. — Если ты все же решишь обратиться в полицию, не забудь сказать им, что ты и в самом деле украл у него ту вещь, которую он так хочет вернуть.

— Ну знаешь, Фред, это удар ниже пояса.

— Зато правда. Интересно, какова подлинная цена камня? Я забыл, где проходит граница между мелкой кражей и серьезным ограблением.

— Ладно, твой намек принят. А что собираешься делать ты?

Я пожал плечами:

— Ничего, наверное. Буду просто ожидать дальнейшего развития событий. Дай мне знать, если тебе придет в голову что-нибудь новенькое.

— Хорошо. Ты сделаешь то же самое?

— Да.

Я направился к дверям.

— Ты уверен, что не хочешь остаться на обед? — спросил Хал.

— Нет, спасибо. Мне надо бежать.

— Тогда до встречи.

— До встречи. Не принимай эту историю близко к сердцу.

Я иду мимо темной пекарни. На стеклах блики света и тени.

«ТЫ ЧУВСТВУЕШЬ МОЙ ВКУС, БРЕД?» — прочитал я.

Поколебавшись, я остановился, оглянулся и увидел, что тени создали анаграмму из рекламной вывески. Фыркнув, я поспешил дальше.

Куски и обрывки…

Ближе к полночи, когда я испытывал новый маршрут, поднимаясь на собор, мне показалось, что я насчитал лишнюю горгулью3.

Однако, подобравшись поближе, я увидел, что это профессор Добсон, который устроился на контрфорсе — опять выпил и считает звезды.

Добравшись до ближайшего карниза, я присел рядом отдохнуть.

— Добрый вечер, профессор.

— Привет, Фред. Да, ты совершенно прав. Прекрасная ночь. Я надеялся, что ты присоединишься ко мне. Выпей со мной.

— У меня низкая сопротивляемость, — ответил я. — Я редко пью.

— Сегодня особый случай.

— Ну, тогда совсем немного.

Я взял бутылку, которую он протягивал мне, и сделал глоток.

— Хорошая штука. Очень хорошая, — похвалил я, возвращая бутылку. — Что это такое? И какой сегодня случай?

— Старый замечательный коньяк, который я берег двадцать лет ради сегодняшнего вечера. Звезды наконец свершили свой огненный путь и встали на нужные места — посылая мне доброе предзнаменование.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я выхожу на покой, мне больше не придется участвовать в этих отвратительных крысиных бегах.

— О, примите мои поздравления. Я ничего не слышал.

— Так и было задумано. Мной. Терпеть не могу прощальных речей. Осталось завершить разные мелкие дела, и я смогу уехать. Наверное, на следующей неделе.

— Ну, надеюсь, вы получите удовольствие от своей отставки. Мне не так часто удается встретить людей, которые разделяют мои интересы. Мне будет вас недоставать.

Он сделал глоток из бутылки, кивнул, но ничего не сказал. Я закурил, посмотрел вниз на спящий город, а потом поднял взгляд на звезды. Ночь выдалась прохладной, ветер был влажным и освежающим. Снизу доносился негромкий шум моторов проезжающих мимо машин — казалось, стрекочут насекомые. Лишь изредка мелькали летучие мыши, на миг закрывая своими крыльями созвездия.

— Алькаид, Мицар, Алиот, — пробормотал я, — Мегрец, Фекда…

— Мерак и Дубхе, — добавил он, закончив перечисление звезд Большой Медведицы, чем изрядно удивил меня: и тем, что расслышал мои слова и тем, что знал названия остальных звезд.

— Они по-прежнему сияют там, где я оставил их много лет тому назад, — продолжал профессор. — Сейчас у меня возникло очень странное чувство — его я и пытаюсь проанализировать сегодня ночью. Доводилось ли тебе вспоминать о каком-нибудь событии из прошлого, которое вдруг становилось таким ярким, что все случившееся с тех пор начинало походить на короткий сон, будто все это произошло с кем-то другим — один майский день и не более того?

— Нет, — ответил я.

— Однажды, когда это с тобой произойдет, вспомни этот коньяк, — сказал он, сделал еще одни глоток и передал мне бутылку.

Я последовал его примеру и вернул коньяк обратно.

— Однако в действительности многие тысячи дней едва ползут. Мелкие шажки, не более того, — продолжал профессор. — Умом я все понимаю, но что-то иное отрицает мое знание. Я отчетливо ощущаю разницу, потому что для меня столь велико отличие прошлого от настоящего. Изменения накапливались. Космические путешествия, подводные города, успехи медицины — даже наш первый контакт с инопланетянами — эти события произошли в разное время, но ведь все остальное при этом не менялось. Мелкие шажки. Одинокие новшества. А потом, в другой раз, случается что-то еще. И еще. Не происходит множественных революционных изменений. Однако процесс постоянно нарастает. И приходит время отправляться на покой. Именно тогда у человека появляется время для размышлений. Он вспоминает свою юность в Кембридже и видит юношу, сидящего на крыше здания. Он смотрит на звезды. Он чувствует под руками черепицу крыши. Все, что произошло вслед за этим, — сплошное калейдоскопическое мелькание в монохроме. Только что он находился здесь, а теперь он уже там. Все остальное мираж. Два различных мира, Фред, два совершенно различных мира — и тот юноша в самом деле не видит, как все произошло, он не заметил момента, когда один мир превратился в другой… Всю сегодняшнюю ночь меня преследует эта мысль.

— А это приятная мысль или нет? — спросил я.

— Сам не знаю. Я еще не успел обдумать эмоциональную сторону вопроса.

— Когда вы придете к какому-нибудь выводу, сообщите о нем мне, ладно? Вы меня заинтриговали.

Профессор рассмеялся. Я тоже.

— Забавно, что вы так и не бросили лазать на крыши, — сказал я.

Он немного помолчал, а потом ответил:

— Насчет крыш, тут все странна получилось… Конечно, когда я был студентом, была такая традиция, хотя мне это нравилось больше, чем другим. Я продолжал заниматься этим еще несколько лет после окончания университета, а потом стал подниматься на крыши зданий все реже и реже, по мере того как переезжал с одного места на другое. И все же порой меня вдруг охватывало сильное желание куда-нибудь забраться. Тогда я брал отпуск и отправлялся туда, где была подходящая архитектура. Ночь за ночью я лазал по крышам зданий и забирался на высокие шпили.

— Акрофилия, — заметил я.

— Верно. Однако окрестить явление еще не значит понять его. Я никогда не мог объяснить, почему я это делал. По правде говоря, и сейчас не могу. Довольно долго я этим не занимался. Возможно, тут все дело в гормональных переменах — средний возраст и все такое. Кто знает? Потом я приехал преподавать сюда. Здесь я вскоре услышал о твоих развлечениях, и ко мне вернулось прежнее влечение, я вновь начал путешествовать по крышам зданий. С тех пор занимаюсь этим постоянно. Теперь я гораздо чаще размышляю о том, почему люди перестают лазать, чем о том, почему начинают.

— Это кажется таким естественным.

— Именно.

Профессор глотнул немного коньяка и предложил мне. Я бы с удовольствием выпил еще, но свою норму я хорошо знал, а сидя здесь на карнизе, я не мог себе позволить перебрать спиртного. Тогда он отсалютовал бутылкой небу.

— Да здравствует дама, которая всегда улыбается! — воскликнул он и выпил двойную порцию — за себя и меня.

— За скалы империи, — добавил он в следующий момент, указав на другой сектор звездного неба, после чего сделал новый глоток.

Сектором он, правда, ошибся, но это не имело значения. Профессор не хуже меня знал, что нужный участок еще находится за горизонтом.

Он откинулся назад, нашел сигару, зажег ее и задумчиво произнес:

— Интересно, сколько глаз у тех голов, что сейчас разглядывают «Мону Лизу»? Может быть, они фасетчатые? Неподвижные? Какого они цвета?

— Только два. Вы же знаете. Вроде как карие — такие они, во всяком случае, на фотографиях.

— Неужели тебе так хочется положить конец моей романтической риторике? Кроме того, Астабиган посещает множество представителей других рас, которые тоже будут рассматривать картину.