Все о страсти - Лоуренс Стефани - Страница 21

Он осекся и мучительно сморщился:

— По крайней мере она не привезла своих чертовых собак.

Молчание.

Она все еще смотрела на него. Вернее, таращилась. Он грудью ощущал, как неровно вздымается ее грудь.

Ему стало не по себе.

— Надеюсь, что не привезла, — поправился он. — Или привезла? Целую свору спаниелей!

Молчание все тянулось. Она чуть наклонила голову, по-видимому, устав смотреть в темноту.

— Нет. Ваша невеста не привезла собак.

В каждом слове звенела решимость, источник которой он не мог определить. Цыганка глубоко вздохнула.

— Зато она привезла меня.

Ее руки все еще упирались ему в грудь. Франческа закинула их ему на плечи, сцепила на шее, притянула Джайлза к себе и запечатала его губы своими.

Ярость разожгла в ней чувственность, подогревала, сливалась с ней. Она намеренно дала себе волю. Пусть пламя вздымается к самому небу! Это единственное, чем можно справиться с ним, единственное, против чего у него нет оружия.

Сейчас не время подсчитывать обиды, разбираться в своих чувствах, рациональных, логических выкладках. Оставалось довериться инстинктам.

Он заплатит, притом той монетой, которая будет стоить ему всего дороже.

Он утонул… Она знала это… ощутила момент, когда водоворот утянул его в самую глубину. Момент, когда его сопротивление было снесено потребностью слишком сильной, чтобы устоять.

Она подливала масла в огонь, раздувала его… Их губы слились, языки вступили в сладостный поединок, сплетались и расплетались. Больше не было необходимости удерживать его. Высвободив руки, она мгновенно забыла, что делать дальше, потому что его ладони сжали ее груди, и она выгнулась, отдаваясь на волю невероятных ощущений.

Путаясь в складках, они расстегнули ее короткий жакет и блузку. Одно движение его длинных пальцев, и края ее рубашки разошлись. Его рука легла на мягкое полушарие, и она охнула. Его губы закрыли ей рот как раз вовремя, чтобы заглушить крик, когда пальцы сомкнулись на ее соске Охваченная жаром, она прижалась к нему, стараясь доставить такое же наслаждение. Но она никогда не бывала раньше в подобных ситуациях, а он давно поднаторел в любовных схватках. Правда, она видела куда больше, чем многие невинные девушки ее возраста могли представить в самых смелых фантазиях. Но раньше она никогда нем попадала в самый центр урагана.

Ибо это был ураган, ураган страсти, ощущений, слишком острых, чтобы их выразить.

Она извивалась под ним, как самая дерзкая бесстыдница, развратная и распутная, знающая, что возбуждает его. Доводит до безумия.

Она делала все. Все, что могла придумать. Все, чтобы воспламенить его.

И не желала мириться с чем-то меньшим, чем его полная и окончательная капитуляция. Он должен безоговорочно отдаться ей и ее страсти. Всему, что он решил исключить из своей жизни.

Он с трудом оторвался от нее и наклонил голову. Ее пальцы утонули в его волосах, когда его губы нашли ее грудь. Обжигающее прикосновение его языка заставило ее вздрогнуть. Он втянул сосок в рот, запечатав ладонью ее губы, как раз вовремя, чтобы заглушить очередной крик.

Она тяжело дышала, раскрасневшаяся, сгорающая в томительном нетерпении, когда он наконец скользнул вниз и поднял ее юбки. Жесткие пальцы нашли ее колено, поползли выше, погладили внутреннюю сторону бедра. Он коснулся мягких завитков над развилкой ее бедер. Пальцы погладили темный треугольник, замерли, зарылись в кружево волос, проникли внутрь. Франческа затаила дыхание. Ее тело непроизвольно напряглось, когда он безошибочно нашел крохотный бугорок и мягко раздвинул коленями ее ноги. Теплая тьма соломенного кокона хранила их, отсекая все окружающее. Прерывисто втянув в себя воздух, Франческа раздвинула бедра.

Он сжал ее венерин холмик, и она затрепетала. Потом его рука чуть сдвинулась: палец погружался все глубже в ее податливое тело.

Франческа дернулась, но он держал ее крепко: одна рука распласталась на ее животе.

Джайлз вздрогнул и закрыл глаза. Его пальцы касались, исследовали, поглаживали. Воображение дополняло то, чего недоставало зрению. Он оказался в одном шаге от безумия, сам не понимая, как дошел до такого. Но оставалась только одна дорога вперед. Один путь к возвращению рассудка.

Он безжалостно, беспощадно вел ее к пику. Ее тело под его руками превратилось в жидкий текучий огонь. Она была воплощением страсти, дикой и необузданной, и все, что он мог сделать, — целовать ее снова и снова. Остановить ее крики. Остановить стоны удовольствия, подрывавшие его решимость. Он мог бы довести ее до экстаза быстро, грубо, но какая-то глубоко затаившаяся нежность заставила его медлить, утолить ее в море наслаждения, пока она в самый последний момент не забилась в конвульсиях блаженства.

Ее тело расслабилось: он ощутил, как затихают последние волны, сотрясающие ее, отнял руку, стараясь не вдыхать мускусную сладость, взывавшую к самым примитивным его инстинктам. Он уже хотел встать, когда она повернулась, сжала его лицо ладонями и поцеловала, вновь запутав в паутине исступленного желания.

Она превратилась в обольстительную сирену. Ее поцелуи вели к погибели. Он едва успевал цепляться за остатки… не самообладания, но способности осознавать, что делает и чего ни в коем случае делать не надо. Она была по-прежнему возбуждена, по-прежнему будоражила его чувства. Он предполагал, что после столь продолжительной разрядки она устанет и обмякнет, потеряв способность противиться его намерениям.

Он ошибся.

И вновь наполнил ладони ее грудями, а потом, нагнув голову, наполнил рот мягкой плотью. Он пытался не оставить следов своих ласк, но Господу одному известно, удалось ли это. Она вспомнила о необходимости молчать и прижала к губам костяшки пальцев, чтобы погасить крики. Она также делала все возможное, чтобы заглушить наиболее интимные звуки, но ей это плохо удавалось.

Он рывком поднял амазонку до самой ее талии, обнажив ноги. Ее бедра, упругие, закаленные годами верховой езды, стали источником непередаваемого наслаждения, как гладкие полушария ее попки, которые он властно сжимал в руках. Его трясло от возбуждения и желания взять ее, завладеть так же полно, как она сейчас владела им, со всей страстью, накопившейся в его душе… Пусть за порогом этой страсти лежало сумасшествие, но он должен был дать ей удовлетворение.

Соскользнув ниже, избегая ее рук, настойчиво пытавшихся притянуть его ближе, он стиснул ее бедра и вжался губами в душистую мягкость.

Она захлебнулась пронзительным воплем. Но после этого оказалась в силах только ловить губами воздух, подавить стоны. Только распускаться и цвести для него.

Когда он наконец отпустил ее, подбросив к самым звездам, позволив взлететь и разбиться на миллиарды осколков, она была слишком измучена, чтобы ухватиться за его рукав, когда он отстранился, встал на колени и ощупью поправил ее одежду, настолько, чтобы обмануть посторонний глаз. Потом встал, подхватил ее на руки и вышел из конюшни. Пересекая газоны, он изо всех сил старался не думать ни о ней, ни обо всем, что произошло, ни о том, что чувствовал.

Завтра утром он женится на ее подруге, и на этом всему конец.

Его тело представляло собой сгусток пульсирующей боли. Он сомневался, что сможет сегодня уснуть.

Правда, можно себя поздравить с тем, что он избежал пропасти, в которую до него многие валились очертя голову. Можно гордиться тем, что он не поддался низшим плотским инстинктам, повел себя благородно. В противном случае совесть не давала бы ему покоя. И все же в глубине души он понимал, что вовсе не сознание собственной вины удержало его от последнего шага. Только одной силы оказалось достаточно, чтобы спасти его… и ее.

И этой силой был страх. Обыкновенный страх.

Он знал, в каком крыле поместили его невесту. Хенни сама сказала, на случай если он захочет знать. И слава Богу, что сказала. Оставалось надеяться, что подругу невесты поселили рядом.

Добравшись до нужного коридора, он устремился было вперед, приблизил губы к ее уху и прошипел: