Русская лилия - Арсеньева Елена - Страница 11

С тех пор она непрестанно читала Лермонтова, стараясь забыть Алексея и находя мрачное удовлетворение в горестных строках:

Одна беда — клясться в страсти было решительно некому. Да и не больно-то охота…

Алексей теперь был для нее совершенно потерян. Мало того, что им нельзя жениться как близким родственникам, так он и влюблен в другую! А ей страшно подумать о том, что можно любить другого мужчину, что придется выйти замуж за кого-то другого!

Да и за кого? Не за кого! Вот разве что за дровосека, как пророчит мисс Дженкинс…

И Ольга снова и снова с ужасом глядела в ту туманную пелену, которая зовется грядущим.

За несколько лет до описываемых событий

Дальше все происходило словно во сне. Георг дошел до конца зала и поднялся на возвышение. С ним беседовали… Он даже помнил, кто… Это был Димитриос Вулгарис, представитель знатного семейства с острова Гидра, того самого, которое потребовало отречения Оттона и принятия новой конституции. Вулгарис возглавлял временное правительство до восшествия на престол нового короля — стало быть, Георга. Очень возможно, что он испытывал неприязнь к человеку, принявшему у него правление. Георга сейчас такие мелочи, как государственная власть, интересовали мало.

«Она? Мне почудилось? Как это может быть она?!» — вот единственное, что сейчас занимало его мысли. Пусть бросит камень в молодого короля тот, кто не был ни разу ослеплен любовью с первого взгляда, тот, кто не был истерзан затянувшимся воздержанием, кто не был взвинчен до предела всей необычностью и этой любви, и страсти, и в то же время фееричной участи своей!..

Заиграли вальс. Это был столь же восхитительный, сколь и неизбежный на балах Штраус, и Георг, как ни был взволнован, не мог в душе не улыбнуться: наверняка именно Оттон привил своим подданным любовь к вальсам Штрауса, за что новому королю следовало быть ему благодарным, ведь вальсы Штрауса были и его любимыми. Георг знал, что по традиции в первой паре должен танцевать он с женой Вулгариса. Даму подвели к нему… это оказалась очень маленькая и полная гречанка в черном шумящем туалете. Лицо у нее было насупленное: можно было подумать, что она очень сердита на человека, который явился принять государственную власть у ее супруга. Однако с первых шагов Георг (а он был прекрасный танцор!) понял, что дама просто-напросто стесняется своей неловкости. Вальсировала она просто из рук вон… Ну что говорить, приходилось ему танцевать с лучшими партнершами, однако приходилось и с вовсе не умеющими шагу шагнуть и повернуться; кроме того, он прочно усвоил от своего учителя, мсье Лонжюмо, что во всех ошибках дамы всегда виноват партнер, а потому сделал все возможное, чтобы доставить госпоже Вулгарис удовольствие от танца. Он был особенно озабочен этим, потому что это было отличное средство вернуть утраченное хладнокровие и не дать себе шнырять глазами по залу, чтобы отыскать то прекрасное лицо. И, найдя его, окончательно лишиться рассудка! Или… лишиться рассудка, не найдя и поняв, что это был лишь призрак, созданный его воображением. Словом, он был очень увлечен своей дамой и только краем глаза заметил Димитриоса Вулгариса, который вальсировал с невысокой, изящной и очень красивой, несмотря на весьма почтенный возраст, блондинкой. Они составляли столь же неподходящую пару, как и Георг с женой бывшего главы правительства, только наоборот: дама танцевала ну на редкость легко и красиво, Вулгарис же выглядел сущим увальнем. Вообще, сколько мог заметить молодой король, публика была не слишком сведуща в изящном искусстве вальсирования, что, впрочем, не мешало ей получать удовольствие и от музыки, и от движения, и от сознания того, что она присутствует на настоящем придворном бале рядом с молодым королем, который призван принести Греции желанные стабильность и благополучие.

На втором танце Георг должен был сам выбрать себе даму. Однако короли не вправе ходить вдоль рядов, как простые смертные, склоняясь перед той, которая понравится, произнося сакраментальное «Позвольте вас пригласить, сударыня!», подавая даме руку и ведя ее в круг. Король должен сообщить распорядителю бала, с кем он желал бы провести тур вальса или мазурку, и ожидать, пока распорядитель подведет к нему эту особу. Никого, даже отдаленно напоминающего распорядителя бала, в поле зрения Георга не наблюдалось, зато рядом переминался Мавромихалис, видимо, столь же неизбежный в его новой жизни, как Штраус на балу.

Георг сказал, что теперь хотел бы вальсировать с той дамой, которая составляла пару Вулгарису. У Мавромихалиса сделался необычайно довольный вид. Георг еще прежде обратил внимание, что многие немолодые греки похожи на хищных котов. Мавромихалис не был исключением, но сейчас от его хищности и следа не осталось: напротив, это был довольный, почти замурлыкавший кот.

— О, княгиня Плакентийская, — сказал он почтительно. — Это одна из самых значительных персон в Афинах. Княгиня была статс-дамой королевы Амалии, однако покинула свой пост — по собственной воле, заметьте. Княгиня очень независимая дама. Она оказывала неоценимые услуги Греции и ее освободительному движению, оказывает их и ныне.

— Она не похожа на гречанку, — заметил Георг.

— Она французская подданная, — проговорил Мавромихалис с некой смесью осуждения и восхищения. — Супруга генерала Лебрена, одного из сподвижников Наполеона. Он был намного старше ее и давно скончался. Очень богата. Построила в Афинах два дворца и другие сооружения. Именно поэтому — из-за своего положения — она столь независима в суждениях и поступках. Итак, позвольте передать ей ваше приглашение.

Георг стоял на возвышении и внимательно смотрел в широкую спину Мавромихалиса, который неторопливо направлялся к княгине Софии. Потом король столь же внимательно смотрел в подчеркнутый белым фрачным жилетом живот Мавромихалиса и плотно схваченную корсетом фигуру его спутницы, когда пара приближалась к нему. Георг изо всех сил держал свои глаза в повиновении и не давал им рыскать по сторонам. А вдруг он снова увидит ее?.. Нет, он не мог ручаться за себя, совершенно не мог!

— Ваше королевское величество, позвольте представить вам княгиню Плакентийскую. Мадам, его величество король.

Дама — у нее оказались яркие голубые глаза — присела в реверансе, столь же изысканном, каким был ее танец.

— Сегодня знаменательный день в истории Греции, ваше величество, — сказала она взволнованно, как и Мавромихалис, по-немецки. — День, которого мы все так давно ждали… Это награда нам за все наши мечты, страдания, деяния. Вы — воплощение наших надежд, сударь.

— Мне будет приятно услышать эти слова по-французски, — проговорил Георг с поклоном.

Ее глаза сверкнули признательностью, когда она повторила свой коротенький спич на родном языке.

— Кстати, — закончила она словами, которых не было в немецком варианте, — мои близкие друзья зовут меня княгиня София или просто София.

— Должен ли я понять это так, что вы, мадам, предлагаете мне свою дружбу? — осведомился с полупоклоном король. Княгиня держала себя с таким достоинством, была так обаятельна, что он не видел ничего особенного в том, что она первая удостоила своим расположением короля, а не он ее. К тому же, как всякая истинная француженка, в душе она наверняка республиканка, и он, король Греции, для нее просто человек на довольно хлопотной и не слишком-то уважаемой должности. Видно, что княгиня — патриотка Греции и только ради Греции оказывает знаки почтения Георгу. — Могу я надеяться, что вы не откажете мне в туре вальса?