Разбитое сердце Матильды Кшесинской - Арсеньева Елена - Страница 8

Но именно Алиса была первой, кого они встретили, войдя в калитку и оказавшись во дворе. Подбирая юбки так высоко, что стали видны ее тонкие лодыжки, – Маля с удовольствием обнаружила, что они кривоваты, – она бежала к калитке.

–  Где вы были, Алан? – закричала она.

Даже при своем не слишком хорошем английском Маля оказалась способна понять эти слова и робкий ответ Макферсона:

–  Мы были в лесу. Мы собирали грибы.

–  Это неправда! – закричала Алиса, и ее глаза наполнились слезами. Она сорвала пенсне и сердито смахнула слезы: – Вы валялись на траве! Вы делали какие-то неприличные вещи! Вы… вы изменник, Алан! Я все скажу отцу!

–  Успокойтесь, мисс Алиса, – надменно сказала неизвестно откуда взявшаяся Юлия. – Летом в лесу с утра всегда роса. Помните, Маля говорила об этом еще вчера? Если бы они, как вы говорите, валялись на траве, они были бы мокрые. Так что поосторожней говорите гадости о моей сестре! Вы гостья папеньки, и только это удерживает меня от того, чтобы указать вам на дверь!

–  Роса, роса! – уже почти плача, воскликнула Алиса. – Ну ладно, они не мокрые, это правда! Но где же грибы? Если они не принесли грибов, то чем они занимались?

Маля чуть не ахнула. Она так спешила убежать с поляны, что совсем забыла про свою корзинку! Теперь Алиса от них не отстанет…

–  Вот грибы, – раздался тихий голос Макферсона, и девушки изумленно обернулись к нему. Он держал в охапке полное доверху лукошко Мали. Она и не заметила, когда молодой англичанин его подобрал.

И как он успел на ходу, с лукошком в одной руке, умудриться надеть и жилет, и пиджак, да еще и застегнуться на все пуговицы?! Просто чудеса.

Алиса на глазах успокаивалась и даже начала улыбаться.

–  Алан, – сказала она, все еще шмыгая носом, – вы помните, отец просил нас не задерживаться и вернуться сегодня. Я уже собрала свой саквояж. Прошу и вас сделать это.

–  Хорошо, – покорно вздохнул Макферсон и, передав Мале корзинку и бросив на девушку последний тоскливый взгляд, побрел к дому.

–  Мистер Алан! – окликнула его Маля.

Ах, как стремительно он обернулся! Какой надеждой сверкнули его глаза!

–  Мистер Алан, если вы хотите уехать, надо поторопиться, – приветливо сказала Маля. – Скоро пойдет дождь. Нехорошо будет, если вы приедете к своему начальнику мокрым. Это может повредить вашей карьере.

И, выпустив эту парфянскую стрелу, Маля побежала на кухню, бережно неся корзинку.

Юлия смотрела вслед. Она-то сразу заметила, что юбка сестры смята, в косе запутались травинки, а белые чесучовые штаны Макферсона испачканы на коленях зеленью… Хорошо, что Алиса так близорука и ничего дальше своего носа не видит. Хорошо, что у нее такое плохое пенсне.

Роса, роса… Но сегодня утром никакой росы не было и быть не могло, потому что барометр еще с вечера начал падать, предвещая дождь. А перед дождем трава всегда сухая!

…Спустя два или три месяца Маля записала в своем дневнике:

«Сегодня снова пришло письмо от Макферсона. Я три дня забывала его открыть, потом все же прочитала, потому что Юлечке было интересно. Он снова писал, что любит меня, что свадьба его с Алисой не состоялась и не состоится никогда. Я не стану отвечать. Меня он совсем перестал интересовать, несмотря на свои письма и цветы. Наверное, это грех на моей совести, но что же я могу поделать?! Кто его заставлял влюбляться?! Сам виноват!»

Если бы она могла заглянуть в будущее, она бы узнала, что никогда ни в чем не сочтет виновной себя. Во всех ее собственных и чужих неприятностях всегда будет виноват кто-то другой. Сам виноват!

Иногда приятели по гусарскому полку, прежде всего удалой потаскун Евгений Волков, который безудержно хвалился своей любовницей, балетной артисткой Татьяной Николаевой, но не пропускал при этом ни одной даже не балетной юбки, затаскивали Ники на пьянки. Тогда в дневнике, куда довольно часто совала украдкой нос Мария Федоровна, убежденная, что всякий мужчина должен сидеть под каблуком не жены, так матери, появлялись записи такого рода:

«Вчера выпили 125 бутылок шампанского. Был дежурным по дивизии. В час выступил с эскадроном на военном поле. В пять был смотр военным училищам под проливным дождем…»

Тяжелый день после разгульной ночи, но лишь вечер – «Снова ковшик шевелится»… «Проснулся – во рту будто эскадрон ночевал».

Гусары есть гусары:

Вот они и пили, исполняя «дружеский совет»: то поставив рюмку на отставленный локоть и приняв содержимое залпом, то расставив по всей лестнице рюмки и бокалы – и начинали восшествие, осушая каждый сосуд. Не всякому удавалось добраться до верхней ступеньки – многие падали мертвецки пьяные уже на середине лестницы. Зимой веселились с особенной изобретательностью: раздевались донага и выскакивали на лютый мороз, а в это время буфетчик выносил лохань с шампанским, откуда господа гусары хлебали все вместе и выли при этом по-волчьи. Это называлось «допиться до волков».

Но это все попойки… Мария же Федоровна с особым любопытством искала в дневнике сына упоминания о женщинах. Иногда что-то такое проскальзывало:

«Такой массы цыган никогда не видел! Четыре хора участвовали. Ужинали, как тот раз, с дамами. Я пребывал в винных парах до шести утра…»

Ну, это неинтересно, разочарованно думала Мария Федоровна. Чтобы напиться, большого ума не надо, это не то. Хотя, возможно, Ники уже понял, что вездесущая maman читает его откровения, и поэтому пишет далеко не все? Хотя нет, тотчас поняла она. Если бы Ники так думал, он никогда не написал бы вот это:

«Вечером у Мама втроем с Апрак [4] рассуждали о семейной жизни теперешней молодежи из общества. Невольно этот разговор затронул самую живую струну моей души. Затронул ту мечту и ту надежду, которыми я живу изо дня в день. Уже полтора года пролетело с тех пор, как я говорил об этом с Папа в Петергофе, и ничего не изменилось ни в дурном, ни в хорошем смысле. Моя мечта – когда-нибудь жениться на Аликс Г. Я давно ее люблю, но еще глубже и сильнее с 1889 г., когда она зимой провела 6 недель в Петербурге. Я долго противился моему чувству, стараясь обмануть себя невозможностью осуществления моей заветной мечты, но теперь, когда Эдди [5] оставил или был отказан, единственное препятствие или пропасть между ею и мною – это вопрос религии. Кроме этой преграды нет другой, я почти убежден, что наши чувства взаимны. Все в воле Божьей, уповая на его милосердие, я спокойно и покорно смотрю в будущее».

Если бы он мог заглянуть в будущее, он бы понял, что иногда родителей слушаться все же стоит, что его упрямство приведет к гибели целую страну… А впрочем, кто знает, может быть, он бы ничего не понял, даже если бы смог заглянуть в будущее. Ничему Ники не поверил бы и постарался бы поскорей об этом забыть, потому что терпеть не мог думать о неприятном, а тем паче о страшном. И вообще он терпеть не мог заглядывать в будущее. Это его и погубит.