Natura bestiarum.(СИ) - Попова Надежда Александровна "QwRtSgFz" - Страница 3

— Значит, я лицеприятен… Бруно, есть все же разница между мальчишкой, мнящим себя потусторонней тварью, и человеком, полагающим, что жаркое из жены неплохая закуска к пиву. Он знал, что делал; и крышу ему подвинула, поверь, не измена супруги, а procedura, что воспоследовала за ее убиением. Как бы ни возненавидел он и ее, и своих приятелей, а все же — потрошение, нарезка, жарка; согласись, неподготовленному человеку может вдарить по мозгам… Интересно, а сам он это ел?..

— Господи, — покривился тот, ускорив шаг коня и выехав на корпус вперед, тем самым завершив разговор на долгие два часа, прерывая затянувшееся молчание лишь проклятьями в адрес присутствующего начальства и восхвалением курьерского отделения.

Снег меж тем усилился, редкие крупные хлопья словно бы ссохлись на ветру, обратившись в мелкие жесткие колючки, царапающие лицо, и руки под кожей перчаток свело до боли в суставах. Фельдрок уже спасал слабо; мороз отыскивал какие-то невидимые бреши в защите, пробираясь в малейшие складки и щели, леденя неподвижное в седле тело в наибуквальнейшем смысле до самых костей, и лишь немного утешал тот факт, что ветер не бил в самое лицо, поддувая чуть справа. Вскоре дорога стала едва видна уже в десяти шагах впереди, снег почти превратился в сплошную занавесь, завиваемую ветром, а кони стали возмущенно фыркать, мотая головой и упрямясь идти сквозь назревающую метель. Когда же при очередной остановке помощник ударил пятками в бока, понуждая своего жеребца шагать дальше, тот взбрыкнул задом, и Бруно, растерянно охнув, завалился набок, едва не угодив под копыта.

— Бог ты мой, — устало вздохнул Курт, следя за тем, как помощник садится в снегу, неуклюже поворачивая правую ногу. — Ты издеваешься. Почти шесть лет на службе — и все еще не научился держаться в седле?.. Или, может, просто лошади тебя не любят.

— Приятно, когда друга заботит твое самочувствие, — буркнул тот, осторожно поднимаясь, и ухватился за повод, едва не упав.

— Как ты? — с готовностью озаботился Курт. — Ничего не сломал?

— Подвернул ногу.

— Спасибо — снег, — кивнул он, с насмешкой пронаблюдав за тем, как помощник карабкается в седло, и двинулся дальше. — Nullum malum sine aliquo bono[4].

— Скажешь это, выкалывая изо льда мой труп.

— Боюсь, я и сам буду в том же льду, — возразил Курт уже серьезно, оглядываясь вокруг. — Начинает смеркаться; через час-полтора при такой погоде настанет полная мгла, и, если ненароком сдвинемся с дороги, заплутаем вконец. И теперь-то ее уже почти не видно. Вскоре придется остановиться. Или — если прибавим шагу, до темноты можем успеть вернуться.

— Надеешься, что те милые люди таки развели костер и дадут погреться?

— Забавно будет увидеть физиономию старосты при моем повторном явлении.

— Ты асоциален, — уверенно сообщил помощник, поморщась, когда неловко двинулась в стремени ушибленная нога; Курт отмахнулся:

— Наглая ложь. Я душа компании… Мы возвратимся. Если в ближайшее время не подвернется еще одна деревушка или, на худой конец, какое-никакое природное укрытие для ночлега. Я свято чту твое душевное равновесие, но придется потерпеть угрюмые рожи и косые взгляды ради возможности пережить ночь, не окоченев до утра. Еще полчаса, — приговорил он в ответ на кислую мину. — И возвращаемся.

Бруно не ответил, лишь вздохнув и попытавшись заставить коня шагать быстрее. Жеребец косился на седока через плечо, точно удивляясь тому, что не воспоследовало праведной кары за столь своенравное поведение, и нервно прядал ушами, отфыркиваясь от летящих в морду снежинок. Снежинки оседали на гривах, на упряжи, смерзаясь от дыхания на ресницах и слепя, и когда в густеющих сумерках замелькали сквозь крапчато-белую пелену бледные огоньки, Курт поначалу счел это обманом зрения, мнимыми искорками в утомившихся за день глазах, не сразу поняв, что видит освещенные окна в темной туше какого-то строения чуть в стороне от тракта.

— Господь услышал твои молитвы, — заметил он, подстегнув жеребца, и без того зашагавшего оживленней при виде близящегося окончания пути.

Глава 1

Одинокий трактир, столь уместно угодивший навстречу, был точно облеплен белой мукой по всем карнизам и крыше, и назначение его постигалось по пустующей коновязи, отсутствии ограды и вывеске над дверью, где за примерзшим к ней снегом угадывалось изображение кровати, выполненное тремя жирными штрихами, и стоящей на ней кружке.

Нутро небольшого зальчика было охвачено полумглой; мрак озарял подрагивающий огонь светильников, водруженных на столы и стойку, и большое алое пятно света, порожденное полыхающим почти в полную силу очагом. От внезапного тепла, обнявшего со всех сторон, закружилась голова, и уже через два мгновения бросило в жар; Курт торопливо расстегнулся, срываясь с крючков оледеневшими, почти ничего не чувствующими пальцами, и сбросил капюшон на спину, оросив порог снегом. Помощник, на ходу распахивая полы фельдрока, прихрамывая, прошел к ближайшему от очага столу, бросив на пол сумку, и обессиленно уселся, блаженно вытянув ноги.

— Только рискни попенять, — предупредил Бруно тихо, когда он, неспешно приблизясь, отошел к самому дальнему краю скамьи, косясь в очаг с недовольством. — Я промерз до самой печенки и с места не сдвинусь ради потакания твоим фобиям.

— Как нога? — не ответив, справился Курт; тот отмахнулся:

— Побаливает.

— Хорошо, — мстительно усмехнулся он.

На то, как, гремя оружием, новый постоялец усаживается на скамью, владелец придорожного заведения взглянул привычно и равнодушно, и когда, приблизясь, осведомился о желаниях прибывших, в голосе не звучало ни настороженности, ни враждебности, из чего Курт сделал вывод, что на посещаемость тот не жалуется и навидался всякого.

— Комнаты свободные имеются? — уточнил он; владелец махнул рукой к потолку:

— Свободны, господа, почти все. Немного сегодня народу — тракт пустует; кто застрял здесь в непогоду, только те и есть. Изволите снять?

— Одну. И у нас кони снаружи. Хотелось бы, чтоб, собравшись уезжать, мы не обнаружили вместо них ледяные статуи.

— Не тревожьтесь, — улыбнулся тот, кивнув в сторону, где у порога, тщательно заворачиваясь в тяжелую шубу, перетаптывался молодой парень с обветренными покрасневшими щеками. — Мой сын Вольф. Он все устроит в лучшем виде… Меня зовут Альфред Велле, я здесь владелец и за все отвечаю; если же будут жалобы или пожелания касательно трапезы, моя супруга Берта будет рада вам угодить. Имея в виду погоду и ваш крайне утомленный и озябший вид, господа, могу предложить для начала наваристой мясной похлебки — как нарочно для вас, минуту назад снятой с огня.

— Первое пожелание касательно трапезы, — возразил Бруно. — Без мяса. Жареного, вареного — какого угодно и в каком угодно виде.

— Как угодно, — ни на миг не запнувшись, кивнул Велле, и Курт торопливо вскинул руку:

— Меня это не касается, имей это в виду и не забудь или не спутай, не то он со своими обетами оставит меня голодным. Я, пожалуй, от твоего предложения не откажусь. И от мяса тоже — желательно с перцем и желательно покрепче.

— А как насчет, в самом деле, чего покрепче?

— И покрепче тоже, — кивнул Курт, выпрастываясь из рукавов. — Не помешает.

— Занятный мужичок, — определил помощник, глядя вслед удалившемуся владельцу. — И, заметь, его не учили десять лет в академии, не экзаменовали с пристрастием, и он не служил шесть лет следователем, но, тем не менее, типы людские различает сходу. Никаких претензий, косых взглядов и требований заплатить вперед. Он уже точно знает, что мы заплатим, что блюда будем выбирать по желанию, а не по цене, что не станем крушить мебель или резать его ночью, хотя видел нас меньше минуты.

— Наверняка его подкупила твоя постная физиономия. И постные желания. Быть может, он даже узрел нимб над твоей головой.

— Быть может, именно в его сиянии он и не разглядел рогов на твоей.