Украинские сказки и легенды - Автор неизвестен - Страница 33

— Знаете, дядя, как будете Знайку за чужими деньгами посылать, то и свои привяжите, без ваших чужие не дадутся.

Чумаки поехали дальше, а хлопчик спрятался и дожидается, когда собака побежит.

Вот дядя вечером собрал все свои деньги, что у него были, — насобирал, может, тысяч пять, — и привязал Знайке на шею и выпустил ее за дверь. Выбежал Горошек, снял у собаки деньги, да и убежал вместе с собачкой.

Дядя ждал-ждал, не дождался. Говорит потом жене:

— Ступай посторожи-ка ты еще! Знайка деньги скоро принесет, а то я уморился.

Послал бог день, стало светать, а Знайки нету!

Приходит хлопчик домой, назад к своему отцу, и стали они себе жить хозяевами.

Раз отец его и говорит матери:

— Ну что, жинка, теперь лошади у нас есть, давай-ка к брату поедем.

Приехали они; тот вышел, смотрит на их лошадей, дивуется, где они таких взяли? И сразу сделался богатый брат добрым, послал жену за горилкой. Гостят, — ведь бедный брат сделался уже богатым. Потом, когда выпили, разговорились, хозяин говорит:

— Вот, брат, проезжали тут чумаки, был с ними хлопчик и была у хлопчика такая собака Знайка, что я мало того, что дал за нее триста пятьдесят рублей, да еще ей на шею и свои пять тысяч привязал, надеялся, что с ними она чужие деньги добудет… да вот и до сей поры добывает… Теперь сделался я, брат, навеки бедняком. А всему виной жена — я привязал свои пять тысяч, а жена захотела положить и свои восемь грошей… Не ждала бы собака жениных восьми грошиков, может, и успела бы прибежать, а то выпустили со двора в такую минуту, что ее кто-то и поймал.

— Э-э, — говорит, — брат, знаешь, недаром пословица молвится: «Куда черта ни посылай, он всегда и бабу туда вмешает…» Зачем было жинкины восемь грошей цеплять?

— Э, а мне вот, шуряк, не так-то восьми грошей жалко, как жаль яиц… носила я в город восемь яиц, взяла я за них восемь грошей.

А хлопчик (он вместе с отцом приехал, да только теперь его дядя уже не узнает) и спрашивает:

— А разве та курица теперь яиц не несет?

— Э, да вот был у нас хлопчик какой-то, чтоб его черти побрали, попросил ему курицу зажарить… ну, я и велел жинке…

— Что ж, дядя, курицу-то ведь он съел, деньги забрал, Знайку забрал, ну чего ж вам на него жаловаться?

— Эй, хлопчик, не дури!..

— А знаете, дядя, когда наш батько три месяца у вас работал, то дали вы ему три гроша. А ребят у него много, надо ему нас прокормить; а у вас, кроме Павлины, — с ней одной вы нянчитесь, — никого больше нету, то вам меньше и надо, пусть вам и будет три гроша на троих.

Взял он у отца три грошика и кинул дяде.

— Нате, наварите на них нынче обед и ужин и увидите, можно ли на них прожить… Не будет теперь наш батько к вам внаймы ходить, а будете вы к нам ходить… А когда я, дядя, разбогатею, еще вам три грошика проценту дам.

— Как же ты, хлопче, разбогатеешь?

— А так, видал я у чумаков такую собаку Знайку, которая все деньги собирает. Принесла она к пану-атаману какие-то деньги и говорит: «Гав!» А тот спрашивает: «Где ты деньги украла?» — «Нет, — говорит, — я не украла, а сам хозяин мне на шею привесил». Ну, атаман тот и снял.

— Да это ж мои деньги!..

— А вы, дядя, садитесь на коня и догоняйте его.

— Где там его у черта догонишь, я уже догонял и коня загнал, да их не поймал… Да оно все ничего, тех пяти тысяч не жалко, а жаль тех восьми грошиков… А все жена виновата. Если б она их не цепляла, то и собака бы не попалась.

ПРО БОГАТЫРЯ СВЕРХДУБА

Ж ил себе богатый мужик. Было у него три сына, двое — умные, третий — дурак. Самый меньшой — и вовсе-то он не дурак, а так прикидывался, напускал на себя, что, мол, из этого получится. Было у отца несколько пар волов, вот и послал он двух умных сыновей в степь пахать, а этот дома остался. Поехали они на три дня. Приезжают домой, а меньшой и говорит:

— Что ж, тату, они пахали, а я сеять поеду.

Отец и говорит:

— Ты, сын, еще и по свету ходить не способен, как же ты сможешь хлеб сеять?

А тот как пристал, как начал, вот и уговорил отца. Набрал себе три мешка пшеницы, поехал на то самое место сеять. Посеял. Едет домой, и попадается ему навстречу старик, спрашивает:

— Куда, земляк, едешь?

— Домой еду, — говорит.

— А где ты был?

— Ездил в степь пшеницу сеять.

А старик ему и говорит:

— Как приедешь домой, скажи отцу, матери и братьям, чтобы шли пшеницу жать.

Сел парубок на подводу и задумался: «Как же оно так, не успел я и посеять, а она уж и уродила? Дай-ка пойду погляжу».

Поехал назад, посмотрел. Сорвал несколько колосков напоказ домой, а пшеница-то уродилась такая, что лучше и не надо. Воротился домой, отцу ее показывает, чтобы жать ехал. А отец сидит за столом и думает.

— Что оно, — говорит, — сын, счастье ли нам такое иль несчастье? Только ты поехал сеять, а уж и пшеница поспела?

Взяли они косы, поехали косить; а люди дивуются, — ведь только сеют, а они уже косят, а дело было осенью. Скосили они пшеницу, сложили, обмолотили и стали продавать. Жили они бедно, а как начали продавать пшеницу, вот и построили себе дом. Отец женил всех сыновей. Самого старшего женил на крестьянской дочке, среднего — на поповской, а самого маленького — на генеральской.

Умерли отец с матерью, остались сыновья одни на хозяйстве и деток уже дождались. Родился у самого меньшого сын — ему уже семь лет, а он все в люльке лежит. Ходит дурень, гуляет, и начали его разные господа срамить, что богатый он, это, мол, верно, а дитя такое, что семь лет ему уже, а все в люльке лежит! Идет он от стыда домой и плачет. Думает: «Господи боже ты мой что оно такое — несчастный я, что ли, что дитя у меня такое?»

Вдруг попадается ему навстречу старая старуха. (А он, мальчонка-то этот, прикидывается, на самом деле он — богатырь.)

— О чем, — окликает его, — ты, купеческий сын, плачешь? (А старуха эта, она тоже знает, о чем он плачет, да не признается.)

Начал он рассказывать:

— Да вот дитё у меня такое неудалое…

А она спрашивает:

— А ты хотел бы, купеческий сын, чтоб его на свете не было?

— Хотел бы, — говорит.

— Так ступай, — говорит она, — на базар, купи семь пудов канату да еще тележку железную. Как придешь домой, положишь в нее подушку и его положишь туда, возьмешь веревку потолще и отвезешь его, спящего, в лес.

И сказала она ему:

— Как придешь в лес, найдешь толстый дуб поразвесистей. Выберешь ветку, чтоб не обломалась, привяжешь в четыре ряда этот канат (как люльку веревкой подвязывают) и положишь на него доску, а на доску положишь подушку, потом положишь его и поколыхаешь (а был он сонный, он спал, залег спать на семеро суток). А как положишь его на подушку, то сразу поколыхай, а сам беги без оглядки.

Если б отец оглянулся, то Семилеток весь бы тот лес на нем обломал.

Спал он, не спал, а семеро суток проспал. Если б эти семеро суток дома проспал, то было б ему, пожалуй, двадцать лет. И была бы у него вся сила богатырская.

Проснулся он и говорит:

— Что оно такое, то я дома спал, а теперь в лесу?

Вот встряхнулся он и упал наземь, да и загруз по самые колена в землю. Ходит теперь, раздумывает: «Дороги не знаю, летать не умею». Ходит, сам с собой разговаривает. Нашел он дуб толстый и высокий, потрогал, чтоб не обломался. (А он уже хорошо знает, что есть в нем сила, — так весь лес и зажал бы в обхват, но!..)

Взобрался он на дуб и начал осматриваться, не видать ли где какого села или слободы. Села не увидел, а заметил в лесу двухэтажный дом, черепицею крытый. «Ну, — думает себе, — коли слезу вниз — то дороги не найду. Летать — не умею». Начал он руками хвататься, на ветки опираться и пошел поверх дерев, как птица.

Прилетает он туда, к этому дому, а легко спуститься не может, и упал вниз, сильно зашибся. Входит туда в дом, а там нет никого, сидит только старая-престарая старуха и его спрашивает:

— Зачем, добрый молодец, сюда явился?