Украинские сказки и легенды - Автор неизвестен - Страница 22

— Хватит, хватит, а то глаза мне еще повыбиваете!

Они и перестали. Уселись все на завалинке. Музыка играет, уже царские придворные танцуют.

А Иван-царевич на жену поглядывает и себе тоже удивляется: как вдруг так из зеленой жабы да такая красивая молодица сделалась, что и глаз не оторвать! Потом велел подать себе коня, поскакал домой наведаться: откуда она все это понабирала? Приезжает, вошел в светлицу, глядь — а там лежит жабий кожушок. В печке топилось — он тот кожушок в огонь, — только дымок пошел… Опять к царю возвращается, — как раз к ужину подоспел. Долго они еще там гуляли, — только перед рассветом разъехались. Поехал и Иван-царевич со своей женой.

Приезжают домой. Вошла она в светлицу, огляделась, глядь — нет кожушка… Искала-искала…

— Не видал ли, — спрашивает, — ты, Иван-царевич, моей одежды?

— Какой?

— Да я здесь, — говорит, — свой кожушок сбросила.

— Я его сжег, — отвечает Иван-царевич.

— Ох, что ж ты мне наделал, Иван! Не трогал бы ты его, была бы я вечно твоей, а теперь придется нам разлучиться, может, навеки…

Плакала-плакала, кровавыми слезами обливалась, а потом и говорит:

— Прощай! Ищи меня в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги!

Взмахнула ручками, обернулась кукушкою; окно было открыто — вылетела, порхнула.

Долго Иван-царевич за женой убивался, долго плакал горькими слезами, раздумывал, людей спрашивал, что ему делать? Никто не мог дать совета. Взял он лук серебряный, набрал в торбу хлеба, через плечо тыкву повесил, — пошел на поиски.

Идет и идет. Попадается ему навстречу дед, как лунь седой, и спрашивает:

— Здорово, Иван-царевич! Куда тебя бог несет?

Иду, — говорит, — дедушка, куда глаза глядят, свою жену разыскивать, где-то она в тридесятом царстве, у бабы-яги, костяной ноги; иду, сам не знаю куда… Может, вы, дедушка, знаете, где она живет?

— Как же, — говорит, — не знать? Знаю.

— Так скажите, дедушка, будьте добры, и мне!

— Э, да что тебе говорить: говори не говори — все одно не дойдешь!

— Дойду не дойду, а скажите: я за вас век буду бога молить!

— Ну, если уж тебе, — говорит, — очень надобно, то на тебе клубочек, пусти его — куда покатится, туда и ты за ним ступай: как раз и попадешь к самой бабе-яге, костяной ноге.

Поблагодарил Иван-царевич деда за клубочек, взял, пустил: покатился клубочек, а он следом пошел.

Идет и идет таким дремучим лесом, что кругом даже темно. Попадается ему навстречу медведь. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, собрался стрелять. А медведь ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич, я тебе в великой беде пригожусь!

Он пожалел его — не убил.

Идет дальше, вышел на опушку леса, — сидит сокол на дереве. Наложил он медную стрелу на серебряный лук, хотел стрелять. А сокол ему и говорит:

— Не бей меня, Иван-царевич! Я тебе в великой беде пригожусь!

Пожалел он его — не убил.

Идет и идет, клубочек впереди катится, а он за ним следом идет и дошел до самого синя-моря. Видит — лежит на берегу щука зубастая, без воды пропадает на солнце. Он хотел ее взять да съесть, а она и просит:

— Не ешь меня, Иван-царевич. Кинь лучше в море, я тебе в большой беде пригожусь!

Бросил он ее в море, пошел дальше. Вот и дошел уже до самого тридесятого царства. Глядь — стоит хатка на курьей лапке, камышом подперта, — а то б развалилась. Он вошел в ту хатку, а там лежит на печи баба-яга, костяная нога, ноги на печи раскинула, а голову на край положила:

— Здравствуй, Иван-царевич! Волей или неволей пожаловал? Сам ли от кого прячешься или кого ищешь?

— Нет, бабуся, не прячусь я, а ищу свою жену милую, жабу зеленую.

— Знаю, знаю! — говорит баба-яга.

— Где ж она, бабуся? Скажите!

— У моего братца в работницах служит.

Вот и начал он ее упрашивать, чтоб сказала, где ее брат живет, а она и говорит:

— Есть там на море остров, там его дом находится. Только смотри, чтоб беды тебе не было: как увидишь ее, хватай поскорей и беги с ней без оглядки.

Поблагодарил он бабу-ягу, пошел. Идет и идет, дошел до моря, глянул — а морю и конца-края не видно. И где тот остров, кто его знает! Вот бредет он по-над морем, голову понурив, печалится. Вдруг выплывает щука:

— О чем, Иван-царевич, печалишься?

— Так, — говорит, — и так: есть на море остров, да никак не могу до него добраться.

— Не горюй! — говорит.

Ударила хвостом по воде — сделался такой мост, что и у царя такого нет: сваи серебряные, золотые перила, а помост стеклом настелен, — идешь, словно по зеркалу. Иван-царевич и пошел по тому мосту и дошел прямо до самого острова.

Дошел до острова, глядь — а там такой лес дремучий, что ни пройти, ни пробраться, и темный, претемный. Ходит Иван-царевич по-над лесом и плачет, ходит и плачет. А тут и хлеба уже не хватило— есть нечего. Сел он на песочке, пригорюнился: «Пропал!» — думает. Вдруг бежит мимо него заяц, и вдруг откуда ни возьмись сокол, ударил зайца, убил. Взял Иван-царевич зайца, снял с него шкуру, добыл огня, потерев палочку об дерево; сжарил зайца на вертеле, съел.

Вот наелся и призадумался: как теперь до дворца добраться? Ходит опять по-над лесом; а лес, сказано, такой, что не пройти. Ходил, ходил, вдруг — глядь — идет медведь.

— Здравствуй, Иван-царевич! Что это ты тут бродишь?

— Хочу, — говорит, — как-нибудь во дворец пробраться, да никак из-за леса нельзя.

— Я тебе помогу!

И как взялся медведь дубы ломать, такие дубы с корнем выворачивает, в полтора обхвата!

Выворачивал, выворачивал, пока утомился. Пошел воды напился и как начал опять ломать!.. Вот-вот тропочку проложит.

Опять пошел воды напился, опять ломает. Проложил тропочку прямо до самого дворца. Пошел Иван-царевич.

Вот идет Иван-царевич по той тропочке — видит, среди леса такая красивая поляна, а на поляне той стеклянный дворец стоит. Он пошел туда, в тот дворец. Отворил одни двери, железные — никого нету; отворил вторые, серебряные — и там никого нету; отворил третьи, золотые — глядь, а там, за золотыми дверями, сидит его жена, пряжу прядет, — и такая она грустная, что и глянуть на нее страшно…

Как увидала Ивана-царевича, так и бросилась к нему на шею:

— Как я по тебе, голубь мой сизый, соскучилась! Если еще бы немножко, может, ты никогда бы больше меня и не увидел…

Так от радости и плачет! А уж он и не знает, то ли он на этом или на том свете!.. И обернулась она снова кукушкой, взяла его под крыло — полетели!

Вот прилетели в его царство, и обернулась она опять человеком и говорит:

— Это меня мой батюшка проклял и отдал на целых три года Змею в услужение, а теперь я свое наказанье отбыла.

Воротились они домой и стали себе жить счастливо да бога хвалить, что помог им.

ИВАШКО-МЕДВЕЖЬЕ УШКО

Собрались раз бабы в лес за опенками. Ходили-ходили, вдруг одна баба Кулына возьми да и упади в медвежью берлогу. Пришел медведь и не разорвал ее. И прожила баба в берлоге целых три года. Потом родился у ней сын. И прозвала она его Ивашко-Медвежье Ушко — были у него уши медвежьи.

Вот растет тот Ивашко да так быстро подрастает. Вырос уже большой хлопец и пошел бродить по свету. Идет и идет. Видит — стоит Дубовик и спрашивает его:

— Куда идешь?

А он отвечает:

— Куда глаза глядят.

— Ну, и я пойду с тобой.

— Что ж, иди!

Пошли они вдвоем. Идут — глядь, а там человек с длинными такими усами, ловит ими рыбу и спрашивает у них:

— Куда идете?

— Куда глаза глядят, — отвечают.

— Пойду и я с вами, — говорит.

— Что ж, иди!

Пошли они втроем. Идут и идут, вдруг видят хатку на курьих ножках. Зашли в ту хату, смотрят — сидит там дед старый-престарый, борода у него на аршин; сидит в ступе, железным толкачом погоняет, метлой след заметает. И как закричит на них:

— Чего вы пришли, биться или мириться?

— Давай, — говорят, — биться!

Вот вышел Дубовик, а дед как ухватит Дубовика, враз его и убил, да еще и голову на кол посадил.