Украинские сказки и легенды - Автор неизвестен - Страница 2

Украинские, белорусские и русские сказки настолько иногда близки друг другу, что некоторые фольклористы, например А. Н. Афанасьев, включали их в общие сборники.

В чем выражается самобытность украинских сказок?

Выражается она прежде всего в художественной форме, о чем много говорилось и о чем не приходится спорить.

Но не только в этом. Специфичен и сказочный репертуар Украины. Кто внимательно просматривал публикации Я. Головацкого, И. Франко, И. Рудченко, М. Драгоманова, Б. Гринченко, П. Чубинского, И. Манжуры, В. Гнатюка, О. Роздольского, М. Левченко и других, тот не мог не обратить внимания на сравнительно большое количество сказок о животных и так называемых легендарных сказок.

Специфика украинского сказочного репертуара объясняется географическим положением и историческим прошлым украинских земель. Широкое бытование животного эпоса, мифологических и апокрифических легенд, особенно в Прикарпатье и на Правобережной Украине, — результат влияния западнославянского фольклора (как известно, в Западной Европе сказки о животных и сказки-легенды распространены гораздо больше, чем в России).

Самобытным мы считаем также «опришковский эпос», т. е. многочисленные и чрезвычайно популярные на Украине устные рассказы о народных мстителях, сделавшихся национальными героями (Кармалюк, Допбуш, Пинтя, Шугай и др.). Украинская народная проза достигла вершины именно в жанре исторических преданий об опришках, которые «у богатых берут, а бедным дают».

Вековая борьба западноукраинского населения против чужеземных захватчиков за национальную и социальную свободу породила своеобразный вид устного творчества — патриотическое сказание, художественно воплотившее заветную мечту порабощенного народа о воссоединении с единокровными братьями на Востоке. Таковы устные рассказы о «белом царе», таковы сюжеты закарпатских сказочников Андрия Калина «Девяносто девять братьев и сотый Ружа» и Михайла Галицы «Про белого Полянина» и другие.

Сказочный эпос украинского народа давно вошел в сокровищницу нашей советской и мировой культуры как один из величайших памятников словесного искусства. Новое издание антологии (свода) Григория Николаевича Петникова — результат многолетнего, добросовестного и любовного труда, зрелый плод его переводческого мастерства, высоко оцененного покойным М. Ф. Рыльским.

Академик А. И. Белецкий, рецензируя сборник Г. Н. Петникова, пишет, что «переводчик, весьма удачно учитывая опыт русских классиков, писавших на украинские темы — от Гоголя до Короленко и Горького, — сумел найти и своеобразную лексику, и своеобразные интонации речи, нигде не отступая от норм русского литературного языка».

Антология Г. Н. Петникова имеет большое познавательное и эстетическое значение, поэтому пользуется заслуженным успехом и в среде ученых-специалистов, и в среде массового читателя.

П. В. ЛИНТУР, кандидат филологических наук.

І

СОЛОМЕННЫЙ БЫЧОК

Жили себе дед да баба. Дед служил на смолокурне смолокуром, а баба дома сидела, пряжу пряла. И такие они бедные, ничего у них нет: что заработают, то и проедят. Вот и пристала баба к деду — сделай да сделай, дед, соломенного бычка и смолой его осмоли.

— И что ты, глупая, говоришь? На что тебе такой бычок?

— Сделай, я уж знаю на что.

Деду нечего делать, взял сделал соломенного бычка и осмолил его.

Ночь проспали. А наутро набрала баба пряжи и погнала соломенного бычка пастись, села сама у кургана, прядет пряжу, приговаривает:

— Пасись, пасись, бычок, на травушке, пока я пряжу спряду! Пасись, пасись, бычок, на травушке, пока я пряжу спряду!

Пряла, пряла, да и задремала. А тут из темного лесу, из дремучего бора медведь бежит. Наскочил на бычка.

— Кто ты таков? — спрашивает. — Скажи!

А бычок говорит:

— Я бычок-третьячок, из соломы сделан, смолой осмолен.

Медведь говорит:

— Коли ты соломенный, смолою осмоленный, дай мне смолы ободранный бок залатать.

Бычок ничего, молчит. Тогда медведь цап его за бок, и — давай смолу обдирать. Обдирал, обдирал и зубами увяз, никак не выдернет. Дергал, дергал и затащил бычка бог весть куда!

Вот просыпается баба, — нету бычка: «Ох, горюшко мне! Да куда ж это мой бычок делся? Пожалуй, домой уж пошел».

И вмиг донце и гребень на плечи, и — домой. Глядь — медведь по двору бычка таскает. Она к деду:

— Дед, дед! А бычок-то нам медведя привел. Ступай да убей его!

Выскочил дед, оттащил медведя, взял и кинул его в погреб.

Вот на другой день, ни свет ни заря, набрала баба пряжи и погнала бычка на пастбище. Сама села у кургана, пряжу прядет и приговаривает:

— Пасись, пасись, бычок, на травушке, пока я пряжу спряду!

Пряла, пряла, да и задремала. А тут из темного лесу, из дремучего бора серый волк выбегает и — к бычку.

— Кто ты таков? Сказывай!

— Я бычок-третьячок, из соломы сделан, смолой осмолен!

— Коли ты смолой осмолен, — говорит волк, — дай мне смолы бок засмолить, а то вот проклятые собаки ободрали.

— Бери!

Волк мигом к бычку, хотел смолу отодрать. Драл, драл, да зубами и увяз, никак не вытащит: как ни тянет назад, ничего не поделает. Вот и возится с этим бычком.

Просыпается баба, а бычка уже не видать. Подумала: «Пожалуй, мой бычок домой побрел», — да и пошла.

Глядь, а бычка волк тащит. Побежала она, деду сказала. Дед и волчишку в погреб бросил.

Погнала баба и на третий день бычка пастись; села у кургана, да и заснула. Бежит лисичка.

— Кто ты таков? — спрашивает бычка.

— Я бычок-третьячок, из соломы сделан, смолой осмолен.

— Дай мне, голубчик, смолы, к боку приложить: проклятые борзые чуть с меня шкуру не сняли!

— Бери!

Завязла и лисица зубами в шкуре бычка, никак вырваться не может. Баба деду сказала, бросил дед в погреб и лисичку.

А потом и зайчика-побегайчика поймали.

Вот как пособралось их, уселся дед над лазом в погреб и давай нож точить. А медведь его спрашивает:

— Дед, а зачем ты нож точишь?

— Шкуру с тебя хочу снять да из той шкуры себе и бабе полушубки сшить.

— Ох, не режь меня, дедушка, лучше отпусти на волю: я тебе много меду принесу.

— Ну, смотри!

Взял и выпустил медведушку. Сел над лазом, опять нож точит.

А волк его и спрашивает:

— Дед, зачем ты нож точишь?

— Хочу с тебя шкуру снять да на зиму теплую шапку сшить.

— Ой, не режь меня, дедушка, я тебе за это отару овец пригоню.

— Ну, смотри!

Отпустил дед и волка. Сидит, опять нож точит. Высунула лисичка мордочку, спрашивает:

— Скажи мне, дедушка, будь милостив, ты зачем это нож точишь?

— У лисички, — говорит, — хороша шкурка на опушку да воротник, хочу снять.

— Ой, дедушка, не снимай с меня шкуру, я тебе гусей и кур принесу!

— Ну, смотри!

Отпустил и лисичку. Остался один зайчик. Дед и на него нож точит. Зайчик спрашивает его зачем, а он говорит:

— У зайчика шкурка мягонькая, тепленькая — выйдут мне на зиму рукавички да шапка.

— Ох, не режь меня, дедушка, я тебе и сережек, и тесемок, и красивое монисто принесу, отпусти меня только на волю!

Отпустил и его.

Вот ночь проспали, а наутро, еще ни свет ни заря, вдруг — тук-тук! — кто-то к деду в двери. Проснулась баба:

— Дед, а дед! А к нам кто-то в двери скребется, выйди погляди!

Дед вышел, смотрит — а это медведь целый улей меду приволок.

Взял дед мед и только прилег, а в дверь снова: тук-тук!

Вышел, а волк полон двор овец пригнал. А тут скоро и лисичка кур, гусей и всякой птицы принесла.

Зайчик натащил и тесемок, и сережек, и монисто красивое. И дед рад, и баба рада. Взяли овец продали да волов накупили, и стал дед чумаковать, да так разбогатели, что лучше и не надо.

А бычок, как не стал уже надобен, все на солнце стоял, пока не растаял.

РУКАВИЧКА

Потерял дед рукавичку. Вот бежит мышка. Влезла в эту рукавичку и сидит.