Как узнать принца? - Лоуренс Стефани - Страница 28

— Майкл…

— Что, Сью?

— Обними меня.

— Я тебя все время обнимаю, надоело уже, спи.

— Перестань. И не смейся надо мной. Я понятия не имею, как об этом говорят и как это делают. Я просто прошу: обними меня. Я тебя люблю. И хочу быть с тобой. Потому что пора. И ты тот самый.

— Чего?

— Неважно. Это для метафоры. Я дура?

Он очень осторожно провел рукой по растрепанным и влажным волосам. Погладил нежную щеку. Заглянул в блестящие, перепуганные и счастливые глаза. Притянул Сью к себе и начал целовать. Медленно-медленно. Нежно-нежно.

Он не спешил. Не боялся. Не злился. Он очень ее любил. Каждая клеточка его тела желала Сью со всей страстью, но, если бы она сейчас попросила его остановиться, он бы подчинился.

Неукротимый дьявол Майкл Беннет впервые в жизни хотел отдавать, а не брать. Дарить наслаждение, а не получать его. Обнимать эти хрупкие плечи и слушать это легкое дыхание, боясь нарушить тишину.

Он медленно и нежно ласкал Сью, и она раскрывалась в ответ, как цветок.

Она не боялась, не стеснялась и не торопилась. Она знала, что ее сжимают в объятиях, гладят и ласкают самые надежные, самые правильные, самые лучшие руки на свете. Это был правильный мужчина. Единственно возможный. И Сью рассмеялась, когда короткая ниточка боли, связывавшая ее с реальным миром, наконец лопнула, и…

… они вознеслись в небеса и обрушились с них в радугу, а звезды сплели им песню из своих лучей, и никого это здесь не удивило, потому что некому было удивляться. Рай всегда на двоих, и нет в раю ни смерти, ни боли, ни стыда, ни чудес, потому что рай — это одно большое чудо, ибо это — Любовь.

Звезды повисли слезами на ресницах женщины, и мужчина пил ее поцелуи так же жадно, как она ласкала его, кровь превратилась в огонь, а огонь превратился в золото, дыхание стало единым, и плоть стала единой, и дух стал един — и свободен.

Океаны обрушатся и станут горами, звезды погаснут и родятся вновь. Как — будешь знать только ты. И он.

Истина вспыхнет под веками ослепительным солнцем, и не будет ни времени, ни смерти. Как — будешь знать только ты. И он.

Письмена улетят по ветру, горы станут морями, золото — прахом, время — вечностью.

Но останутся двое. Ты. И он.

Сью проснулась рано утром на груди своего мужчины. Лицо Майкла было спокойным во сне, немного усталым и по-детски счастливым. Сью засмеялась и снова заснула.

Это была Неделя Счастья, полного и безоговорочного. Сью понятия не имела, как положено вести себя девушке, только что потерявшей невинность, причем сделавшей это с удовольствием, поэтому и вела себя совершенно естественно. Она смеялась, купалась в бассейне, играла в шахматы с сэром Эгбертом, в кольца с капитаном, в карты с Вивиан и в шарады со всеми вместе в кают-компании. Она загорала и пила сок. Она танцевала по вечерам. Она засыпала с улыбкой на устах и песней в сердце. Словом, она все делала как обычно, с одним лишь маленьким добавлением. Теперь с ней рядом всегда был Майкл Беннет. Всегда! Они не расставались ни на минуту.

Спали они то в его, то в ее каюте, и Вивиан понятия не имела, из какой двери появится смеющаяся Сью утром, но это не выглядело распутством или несдержанностью. Просто для Сью и Майкла любовь оказалась естественна, как воздух, солнце и весь мир вокруг. Они растворились друг в друге, стали едины, и никому и в голову не пришло бы обсуждать их роман или сплетничать о них. Просто они были Майкл и Сью, Сью и Майкл, и это было правильно.

Только у себя в каюте хмурилась Вивиан. Только перед сном сэр Эгберт вздыхал и тревожно качал головой.

Приближалась Англия.

Из разговоров на палубе…

— Майкл, смотри, чайки.

— Вижу. Скоро берег. Испания.

— А жалко, что мы не будем там сходить. Вот теперь я бы на нее посмотрела. И на Лиссабон. И на Бордо.

— А мы туда съездим, хочешь?

— Ага. На велосипеде.

— Почему? На поезде. А еще лучше, на машине.

— Да ладно, зачем нам Испания, с другой-то стороны. Где мы столько денег возьмем?

— Сью…

— Что?

— Ничего. Так. Потом…

— Вивиан, я волнуюсь.

— Я тоже, сэр Эгберт. Я не просто волнуюсь, я почти в панике. Он ведет себя как идиот.

— Главное, почему? Он что, отца боится? Да Дюк женился на Элен, которая была самой что ни на есть селянкой! Дочь священника! А его, Дюков, дед? Он вообще привез иностранку. Все Ланкастеры такие. Они потому и сохранились так хорошо. У них все время свежая кровь. Дюку скоро восемьдесят, а он поднимает пятнадцатикилограммовую гирю одной рукой и каждое утро скачет верхом.

— Теперь не скачет.

— Так поскачет, когда увидит своего ненаглядного паршивца, да еще с такой девочкой! В Сью нельзя не влюбиться!

— Я с вами согласна, сэр Эгберт, но беспокоит меня другое…

— Майк?

— Да, Ви. Ты Сью не видела?

— Видела, скажу попозже, а то ты удерешь. Мне надо с тобой поговорить.

— Что опять не так? Папе я послал телеграмму…

— Идиот, мы с сэром Эгбертом послали ее еще до Кейптауна. Неужели мы позволили бы ему умереть от тоски? На это только ты способен…

— Не начинай, Ви. Тем более что папе я послал телеграмму еще из Ярмута. Правда, тогда я не знал, что меня оправдают. Чего тебе, зануда? Меня Сью ждет.

— Тогда буду краткой. Когда ты ей скажешь?

— Ох, Ви, сам не знаю, как быть. Впервые в жизни боюсь. Да и случай как-то не представлялся. Ну что, выйти из ванной в полотенце, задрать нос и сообщить, что я Гай Юлий Цезарь? Она засмеется и скажет, что ее фамилия Клеопатра, только и всего.

— Но ты не Цезарь. Ты…

— Я знаю, кто я. И я всю жизнь старался работать на имя, а не его заставлять работать на меня. Я не привык, понимаешь?

— А понимаешь ты, что это плохо кончится? Она уже досыта наелась всех наших заморочек голубых кровей, она считает, что аристократы — это такие тихие психи, с которыми лучше не иметь дела, она тебе верит и только на тебя смотрит, а потом вдруг выяснит, что ты…

— Ви? А может, все обойдется?

— Тогда ты совсем не знаешь Сью. Она гордая. И немыслимо честная. К тому же она тебе верит, как верят только Господу Богу, а ты скрываешь от нее даже свое имя. Да она мгновенно уйдет!

— Я скажу. Скажу, не смотри на меня так. Сегодня скажу. Или завтра.

— Майкл!

— Сегодня. Клянусь.

— Майкл?

— Что, птица?

— А откуда у тебя этот шрам на груди?

— От верблюда.

— Я серьезно. И еще тот… ну там, где сейчас не видно… Ты какой-то битый весь.

— Били много, вот и битый.

— Хулиган?

— Нет. Хулиганом не был. Не довелось. Солдатом был, спасателем был, проводником в джунглях был, а вот хулиганом не был.

— Ну и хорошо. А когда это ты был солдатом?

— Давно. В двадцать лет завербовался в Иностранный легион.

— Так ты был наемником?

— Ну да. Немножко. Две войны всего. В Африке и еще в Африке.

— Ты тогда захотел бегать с масаями?

— Нет, тогда я хотел в основном от них удрать. Но Африку полюбил именно тогда. Не прыгай у меня на животе, это не трамплин.

— А ощущения похожи.

— Сейчас ты допрыгаешься, и у меня начнутся совсем другие… ощущения!

— Нельзя, люди смотрят. А кем ты еще был?

— Да всеми понемножку. Конюхом на ипподроме, нырял с аквалангом, пожарным был, даже в больнице немножко работал…

— Это там ты научился так хорошо за больными ухаживать?

— Гм… нет. Это, видишь ли, была психболь-ница. Там требовались крепкие ребята с железными нервами и без моральных принципов. На тот момент я вполне подходил. Но проработал недолго. Всего три месяца.

— Майкл? А почему ты так много всего успел, а некоторые за всю жизнь ничего не успевают? От чего это зависит?

— Наверное, от характера. Еще от семьи. Мне всегда хотелось что-то доказать. Что я самый сильный, самый ловкий, самый умный, что в десять лет могу то, чего другие не могут в двадцать… Глупость, конечно, но с возрастом это не прошло. Зато мир повидал.