Единственная - Лоуренс Стефани - Страница 50

Он не мог найти слов ни на английском, ни на французском, чтобы описать свои чувства в тот момент, когда приподнялся, лег рядом и она, мягкая и податливая, свернулась в его объятиях.

Едва осмеливаясь верить, что он так легко преодолел препятствие, которое считал самым главным, он медленно, осторожно обнял ее и укрыл ее и себя смятыми одеялами.

Он молчал, боясь нарушить величие этой минуты, и старался дышать тихо, чтобы ее не потревожить.

Ни одно возвращение домой не было таким чудесным.

Таким страстным. Таким волшебным.

Именно то, что было ему так необходимо.

Он признал это, понял, что значит этот момент, но попытался не слишком размышлять на эту тему. Прижав губы к шелковой вуали ее волос, чуть повыше виска, он расслабился.

Пенни так и не поняла, заснула она или… была где-то в другом месте… В другом мире, перенесенная туда тем, что она испытала. Тем, что он ей показал. И она не проснулась, как обычно, а приходила в себя мало-помалу, пока не поняла, что снова способна мыслить и чувствовать.

И поняла, что счастлива, счастлива каждой частичкой своего существа, словно сиявшей великолепным восторгом, восторгом физического насыщения, куда более мощного, чем она испытывала раньше.

Короче говоря, есть небо, и есть небеса.

И на этих небесах она и оказалась.

Она осторожно повернула голову, чтобы взглянуть на него. Свечи догорели только до половины и отбрасывали теплые отблески на постель. Он натянул одеяло до половины груди и положил руку на талию Пенни. Ее голова лежала на его плече. Ей никогда еще не было более удобно и уютно. Рядом с ним…

Тело до сих пор помнило его силу и ласки. С ним она знала, кем была, могла быть, кем хотела, уверенная в нем и себе. Он всегда был единственным мужчиной для нее. Она не знала почему и не собиралась допытываться.

Она легко положила ладонь на его сердце, бившееся сильно и уверенно. Потеребив темную поросль волос на его груди, она скользнула ниже, к чреслам, почему-то понимая, что он наблюдает за ней.

Но она, не останавливаясь, подняла одеяла, обнажив его грудь и свою собственную. Но теперь ей было все равно. Его тело всегда занимало ее: бесстыдное желание, которое она столько лет подавляла. Но теперь в этом не было нужды. И она дала волю этому желанию.

Чарлз позволял ей все. Неподвижно лежал в ее постели и разрешал обводить тяжелые массивные мышцы его груди, гладить ладонями по изгибам плеч и предплечий, обводить кончиками пальцев ребра.

Потом она осмелилась обнажить его бедра. Прижалась губами к пупку, погладила ладонью живот, запуталась пальцами в жестких волосках темного треугольника, там, где поросль была гораздо гуще.

Он напрягся; она не стала продолжать пытку и сжала затвердевшую плоть, исследуя вес, текстуру, бархатистость кожи. Погладила раз, другой, коснулась кончиком пальца головки, провела по набухшей вене.

Он содрогнулся и поймал ее руку.

Она подняла голову и увидела, что его глаза стали черными. Остался только намек на глубокую синеву.

Переплетя ее пальцы со своими, он привстал и толкнул ее на спину.

– Моя очередь.

И лег рядом с ней, подложив одну руку ей под спину, а другой стал водить по ее телу. Легко. От подбородка к плечам, груди, манящим соскам, где стал рисовать замысловатые завитки, по-прежнему едва прикасаясь.

И задолго до того, как его пальцы спустились ниже, ее груди успели набухнуть и загореться, а тело снова ожило.

Искушение.

Его касания были обещанием, рождавшим чувственные воспоминания и все же заставлявшим думать не о том, что было, а о том, что ждет впереди.

Сильные пальцы коснулись нежной поросли завитков ее лона, опустились дальше, обводя чувствительную внутреннюю поверхность бедер почти до колен. Ее кожа – сплошь обнаженные нервы – пошла мурашками, когда он медленно вернулся к другому бедру и очертил внешнюю сторону бедра, почти до талии.

И у нее снова перехватило дыхание. Она едва нашла в себе силы взглянуть на него.

Он и сам ловил ее взгляд, чтобы ответить коварной понимающей улыбкой.

– У меня есть предложение.

– Какое именно?

Он сомкнул руки на ее талии и поднял над собой. Она оказалась сидящей на нем верхом, но ниже, чем вчера.

– Давай попробуем такой способ.

Она мгновенно поняла, что он имеет в виду, и тут же ощутила, как у входа в лоно бьется напряженная головка его мужской плоти. Она оперлась ладонями о его грудь, поерзала в стараниях найти правильный угол, откинулась и медленно села, дюйм за дюймом принимая его в себя.

Совершенно поразительное ощущение, которым она насладилась в полной мере, полузакрыв глаза, тяжело дыша, и несколько минут сидела неподвижно, просто наслаждаясь моментом, прежде чем открыть глаза и взглянуть на него. Лицо напряжено, челюсти плотно сжаты, губы побелели: свидетельство того, как тяжело дается ему сдержанность, как не терпится подстегнуть желание.

Не уверенная, что делать дальше, она подняла брови.

– Поводья в твоих руках, – пояснил он сквозь зубы. Брови поднялись еще выше. До чего же приятно разбить вдребезги так называемое мужское самообладание, разнести в пух и прах спесь и надменность.

Она поймала его на слове и поднялась над ним. Он слегка придерживал ее за бедра, но не давал наставлений и позволял экспериментировать, использовать все возможности, какие только представятся. Он сжал ее чуть сильнее, – по-видимому, непроизвольно, – когда она поднялась чересчур высоко.

Значит, в этом направлении имеется граница. А вот в другом…

Она решила любой ценой достичь цели, пораженная тем, сколько удовольствия получает от подаренной ей свободы и как счастлива дать наслаждение ему. Его замечание насчет поводьев оказалось к месту: она привыкла к верховой езде, а во многих отношениях это напоминало скачку, особенно если задать определенный ритм.

Но одновременный контроль над ритмом и глубиной проникновения, над самой природой их слияния дарил ей восхитительные ощущения. Быстрая скачка сменялась медленной, а потом снова галопом. Оказалось, она может работать внутренними мышцами, о существовании которых не подозревала. Воспользоваться бедрами и попкой, чтобы подгонять его.

Снова и снова взмахивать поводьями.

И когда она окончательно увлеклась игрой, его руки легли на ее груди и стали ласкать, сначала нежно, потом настойчивее. Цепляясь за завитки на груди, прерывисто дыша, она смотрела в его лицо, видела сосредоточенность, желание и нечто, близкое к преданности. Смотрела и гадала…

В темных глазах сверкало затаенное торжество. Доволен ли он, что у нее не было другого мужчины? Что он единственный, кто владеет ею?

Но тут он проник еще глубже, она вздрогнула, вонзила ногти в его грудь, пока очередная волна не улеглась. И только тогда снова возобновила свой головокружительный ритм.

Она напомнила себе о вопросах, которые он задавал. Учитывая его прошлое, полное бессчетных завоеваний, вполне возможно, что он и о ней предположил то же самое. Или ее ответ был так важен для его мужского самолюбия? А может, спросил, просто чтобы решить, стоит ли испытывать угрызения совести.

Он не спускал с нее глаз, и каждое прикосновение его длинных пальцев усиливало восторг соития с этим человеком. Восторг проникновения напряженной, тугой, тяжелой, горячей плоти в ее нетерпеливое лоно. И она вдруг поняла, что он весь устремлен к одному: сделать все, чтобы она достигла небывалого экстаза. Его собственное наслаждение было для него не столь обязательно, скорее вторично. Главное – она и ее ощущения.

Ничего не скажешь, любовник он изумительный. Она почувствовала, как поднимается в ней жар, как нарастает напряжение. Похоже, поводья ее совсем истрепались.

– Ты изменился, – выдохнула она, пораженная своим неестественно тонким голосом. – Ты спал с десятками женщин… неужели всегда заботился сначала об их наслаждении и только потом – о своем?

Она задала этот вопрос, чтобы отвлечь его, но еще и потому, что хотела знать. И с удивлением увидела в его взгляде нечто вроде настороженности.