Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу


Крамер Теодор - Зеленый дом Зеленый дом

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии
оксана2018-11-27
Вообще, я больше люблю новинки литератур
К книге
Professor2018-11-27
Очень понравилась книга. Рекомендую!
К книге
Vera.Li2016-02-21
Миленько и простенько, без всяких интриг
К книге
ст.ст.2018-05-15
 И что это было?
К книге
Наталья222018-11-27
Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни
К книге

Зеленый дом - Крамер Теодор - Страница 5


5
Изменить размер шрифта:

но чем светлей, чем радостнее дни

пономарю все более работы.

ЖАНДАРМ

Топает жандарм вдоль деревень,

в подбородок врезался ремень,

портупея - с шашкой у бедра;

врассыпную, словом, детвора.

Что в шинок заходит - не смотри,

пусть в друзья не лезут корчмари;

всякому известно быть должно:

для властей - изволь открыть окно;

То ли к виноградне май суров,

и по склонам виден ряд костров;

то ли снег лежит на городьбе

и коптится окорок в трубе.

Топает жандарм вдоль деревень,

побродяжек ловит, что ни день,

пролетает нетопырь во тьме,

зажигают свет в лесной корчме.

Не глядите на него вблизи:

позументы и мундир - в грязи,

и от слез его щекам тело:

выходи на барщину, село.

В ВОСКРЕСЕНЬЕ

В воскресенье - славно отдохну;

- ах ты, самый жаркий день в году!

я надену брюки и пиджак,

выйду из хозяйства, на большак,

зашагаю в город, как в бреду.

Унтер из беседки - ни ногой;

- ах ты, рюмка белого винца!

над простором выжженной земли

город поднимается в пыли,

вылитый из глины и свинца.

Радуют в витринах леденцы;

- ах ты, роз бумажных щегольство!

все закрыто, к дому липнет дом,

это - город, думаю с трудом;

я пришел сюда, а для чего?

На углу меж тем трактир открыт,

- Ах ты, славный братик Сливнячок!

так что стопку выпить невтерпеж,

а Маричкин поцелуй хорош,

и она остра на язычок.

За окном становится темно;

- ах ты, грусть, печальная мечта!

и стоит средь улицы батрак,

и одна лишь песня в пыль, во мрак,

черной кровью хлещет изо рта.

СТОЛОВКА

Где машинною гарью воняет в трактирном чаду,

где прокатные станы шипят, где ссыпают руду,

где в рабочих кварталах дерьмом зарастают дворы

между елей столовка стоит с неизвестной поры.

Теснота между скамьями, шум и дешевый уют,

и поленту, и пиво согретое здесь подают,

развалясь у огня, холостые сидят на скамье,

отдыхают женатые перед скандалом в семье.

По столовке плывет кисеей остывающий чад,

по столам деревянным картежники глухо стучат.

Мрак ложится на ветви еловые, словно плита,

дым от фабрик ползет, и глотает его темнота.

Ливень в кровлю столовки сочится над пыльной страной,

наклоняются низко мужчины над пеной пивной,

словно нет потолка, словно здесь, заблудившись в пути,

может кран заводской по столам и скамейкам пройти.

ДЕВУШКА С ВИНОГРАДНИКА

Как-то в ночь осеннюю, когда

тяжко пахла свежая барда,

и собаки выли беспричинно,

мне в окошко постучал мужчина,

и ему, решившись в тишине,

я войти позволила ко мне.

Не знакомый мне до той поры,

источал он винные пары,

был пропитан духом винограда

не ответил мне - чего, мол, надо:

сразу же и молча, не темня,

он вспахал, как заступом, меня.

Распахал и канул в темноту

лишь остались простыни в пот.

Скоро стала я худа, как спица,

кожа тоже начала лупиться,

стало и слепому в феврале

ясно, что хожу натяжеле.

Снова зеленеет виноград,

иволги на персиках свистят,

уж какая, да найдется хата

чтоб родить, - а так хожу, брюхата,

гордая, как будто предо мной

поклонились люди всей страной.

СКОТНИЦА И БАТРАК

Ты - скотница, а я батрак,

в усадьбу нанялись одну.

Ты - от загона ни на шаг,

я - лямку на жаре тяну.

Хозяин с вечера залег,

смотреть в перинах сны.

Тебе постелью - сена клок,

и две доски даны.

Вот-вот начнется опорос,

уже коровы стельны сплошь,

работа наша - на износ,

откуда ночью сил возьмешь?

Хозяйкин захворал малыш

так вопль на всю семью,

а если ты подзалетишь

Заваришь спорынью.

Черны от мух судки в жиру,

доходят хлебы на поду.

Я два букета соберу,

и от тебя ответа жду:

давай решай - возьми один

и прочь другой откинь.

В одном - душистый розмарин,

в другом - горька полынь.

НАШИ ЧАСЫ

Душный воздух плывет от карнизов и ниш,

утопают во мраке края балюстрад,

дребезжат фонари, разбивается тишь,

и кусты у скамейки упрямо шуршат,

и все реже слышны поездов голоса,

и на горькую пыль выпадает роса.

Разветвляется луч, и скамейка пуста.

Каблуки глубоко утопают в песке.

Приходи - нас обоих зальет темнота,

я смогу прикоснуться к любимой руке,

куст жасмина кивает; безлюдно вокруг

и жужжит среди веток невидимый жук.

Это наши часы, и простор, и покой

не такие, как дома, где шум суеты.

Стрекотаньем цикад, словно пеной морской,

переполнены травы, кусты и цветы.

Духота от железной дороги ползет,

но прохладой ночной дышит лиственный свод.

Над предместьем, над парком в полуночный час,

словно колокол, виснет ночной небосвод.

Как случайно, как хрупко связавшее нас

то, что нас отрывает от дел и забот,

но скамейка, что в темной аллее видна,

и сегодня, и завтра нам будет верна.

ШАРМАНКА ИЗ ПЫЛИ

От света и зноя земля горяча,

трещат, рассыхаясь, скамьи,

и ветер, желтеющий дерн щекоча,

проходит сквозь пальцы мои.

Итак, это, стало быть, день выходной

для тех, кто ничтожен и нищ.

Стучатся в ограду волна за волной

шум улиц и гомон жилищ.

Размеренно кружатся тучки вдали,

листва выгорает дотла.

С акаций летят лепестки, и в пыли

блестят, словно капли стекла.

И кажется - голос шарманки возник

в неспешном кружении дня,

вином и коврижкой лаская язык,

кружа и листву, и меня.

Шарманка незримая, ты наяву

из пыли поешь мне, и впредь

позволь позабыть, что на свете живу

и ручку твою завертеть.

С зубцами незримого вала сцепясь,

комод и корзина с бельем

поют, образуя высокую связь

с набивкой в матрасе моем.

Так будем щедры... Пусть всю жизнь напролет

зазубренный крутится вал!

И вот паровозный свисток запоет,

трава зашумит возле шпал,

уронит замазку рассохшийся паз,

и вся эта пыль вразнобой

посыплется в песню, и слезы из глаз

покатятся сами собой.

ЩЕДРОЕ ЛЕТО

Возле джутовой фабрики в полдень, вдвоем

прилегли на горячий песок.

В зное летнего дня утопал окоем

и поблескивал женский висок.

Пыль мешков и пеньковых волокон насквозь

пропитала и горло и грудь,

и с растресканных губ им не раз довелось

каплю собственной крови слизнуть.

Так лежали, макая свой хлеб в молоко,

колотье унимая в груди.

Шелестящая осень была далеко,

и одна лишь теплынь впереди.

Шелушился загар, и густым, словно сок,

воздух был в эти летние дни,

и о доме, что стал бесконечно далек,

говорили впервые они.

И в полуденный зной были чувства чисты,

становились все мягче слова.

На бегониях красных не сохли цветы,

и еще зеленела трава.

Беспредельная щедрость являлась во всем,

и жарой исходил небосклон

так лежали у фабрики в полдень, вдвоем,

слыша долгую песнь веретен.

ЧУЖАК

Что ни вечер - гость у нас в дому:

хочет мать понравиться ему,

красится, потом зовет к столу,

гость на главном месте, я в углу.

Я давно не видел на столе

эдакого сочного фоле,

гость умнет кусище за присест

и еще за матерью подъест.

Жир стекает у него с усов.

Мать следит за стрелками часов,

локон теребит, платком шуршит,

гость подмигивает, не спешит.

Мать сердечко станет рисовать