Щенки - Льоса Марио Варгас - Страница 6

Но к лету Куэльяр вроде успокоился, отошел, мы вместе ездили на пляж — только не в Мирафлорес, а за город, к «Подкове» — на машине, которую старики подарили ему на Рождество. Раскатываясь без глушителя на этом «форде»-кабриолете, Куэльяр пугал всех пешеходов — не признавал никаких светофоров, летел на огромной скорости и, надо не надо, жал на кнопку сигнала.

Так или иначе, он подружился с нашими девушками и, в общем, ладил с ними отлично, хоть те дергали, прямо мучили его — Куэльяр, ну чего ты ломаешься? нашел бы себе кого-нибудь, и в нашей компании стало бы ровно пять парочек, ездили бы всем скопом куда хочешь — и туда и сюда. А Куэльяр лишь отшучивается — мой «форд» не резиновый: десять не посадишь, одной из вас придется пешком, нас и так в машине как сельдей… Нет, серьезно, говорила Пуси, у всех, кроме него, есть подружка, разве ему не надоело тянуть волынку? взял бы и завел любовь с этой худышкой Гамио, она же сохнет по нему, сама признавалась, когда девочки играли в «садовника». Давай, Куэльяр! А он — на кой пес ему эти «симпатии», ему дороже собственная свобода, — посматривает на них свысока, усмехается — одному в тысячу раз лучше. Ну а зачем тебе свобода, Куэльяр? чтобы вытворять невесть что, блажишь, дружок, — говорила Японочка, и Чабука — чтобы путаться с этими «прости-господи»? А у Куэльяра на лице какая-то таинственная, нагловатая улыбка, скорее, похабная ухмылка; может быть, может быть…

Почему больше не приходишь на танцы? — спрашивала Фина, — то ни одной вечеринки не пропускал, такой заводила и так хорошо танцуешь! Что с тобой, Куэльяр? и Чабука — пусть не киснет, пусть приходит, тогда и найдет девочку по себе, а там, глядишь, — понравитесь друг другу. Но Куэльяру хоть говори, хоть нет — ваши сборища — тоска зеленая — корчит из себя неизвестно что, — он знает такие места, где можно повеселиться по-настоящему. Вся штука в том, говорила Фина, что ему не нужны порядочные девочки, а он — неправда, дружить с порядочными вполне можно, и они — а время проводить только с чолитами, с этими бэ? С этими дешевками? А Фитюлька вдруг — чч-епуха, ему вообще нравятся порядочные девочки, но эта спичка Гуми-сио нн-ичуть. Они — ага, уже на попятную, а он — у мм-еня экзамены, времени сс-овсем нет. Тут мы в его защиту — хватит, оставьте парня в покое, чего прицепились; у него свои дела, свои планы, свои шуры-муры. Вези-ка нас, Фитюль, быстрее, смотри, какое солнце, на Подкове небось жарина будет страшенная, давай жми. Твой «форд» — сила, мигом домчит.

Они купались против клуба «Часки», и, пока четыре парочки грелись на песке, Куэльяр лихо нырял под волны, глядите, мол, не всякий такое может!

А вон ту, здоровенную, вон ту, осилишь? — говорила Чабука. Куэльяр одним прыжком вскакивал с разогретого песка — он только и ждал, чтобы его просили, уж в этом у него соперников нет, ну что — попробую. Чабукита, вот смотри! И бегом к воде: голова откинута, грудь вперед — бултых! А потом, красиво взмахивая руками, быстро плыл навстречу волне. Как он здорово плавает, восхищалась Пуси. А Куэльяр приближается к волке, вернее, к огромному водяному холму и ждет, когда тот достигнет самой большой высоты — вот-вот рухнет. Смотрите, смотрите, — кричит Японочка, — сейчас он будет на самом верху. Куэльяр заработал одной рукой (другая прижата к телу), быстро забрался на гребень холма и в тот же миг опрокинулся вместе с ним вниз, исчезая в пенном водовороте. Глядите, глядите, — кричала Фина, — сейчас его закрутит, перевернет, ой, мамочка! Но еще несколько мгновений — и огромная косая волна несет Куэльяра вперед. Теперь он виден лучше — тело выгнуто дугой, ноги скрещены в воздухе, голова чуть высовывается из воды.

И вот он уже спокойно подплывает к берегу, подталкиваемый перекатами погасшей волны. Надо же, как здорово, молодец! — восхищались девочки, следя глазами за Куэльяром, который, помахав рукой, резко поворачивал обратно и снова — навстречу волнам.

Подумать, такой интересный, такой смелый, а девочки у него нет! В чем тут дело? Ребята переглядывались, Лало фыркал, а Фина — чего вы смеетесь, сказали бы наконец — почему. И Большой, покраснев, — да никто и не смеется, откуда ты взяла, просто так. А она — не крути, нас не обманешь, и он — ну кто крутит, кто? зачем придумывать. У него нет девчонки по робости, говорит Чижик. А Пуси — нашли робкого, он рядом с робкими и не стоял. И Чабука — ну так в чем же дело? И тут Лало — Куэльяр просто не может найти себе девушку по душе, ко придет время — найдет. А Японка — враки, он и не ищет, раз па танцах не бывает и никуда не ходит. А Чабука — ист, тут какая-то своя причина?

Они все прекрасно знают, говорил Лало, голову на отсечение, что знают. Знают и делают вид, что не знают. И зачем? А чтобы выпытать, выудить все, что можно. Да по их взглядам, по всем этим хитростям, по голосу и то видно. И Большой — все это мура, ничего они не знают, а спрашивают так, без всякого, им просто жаль, что у него никого нет, они переживают, хотят помочь. Может, и не знают, но в один прекрасный день додумаются, — говорит Чижик, — и тогда пусть он пеняет на себя. Трудно, что ли, повстречаться с какой-нибудь, хотя бы так, для отвода глаз! И Чабука — ага! значит, что-то тут есть! И Маньуко — какое тебе дело, нечего к нему приставать, придет время, наш Куэльяр влюбится, да еще как, а сейчас — молчите, он сюда идет.

День ото дня Куэльяр становился все более подавленным, замкнутым и молчаливым в присутствии девочек. И все более неуправляемым, отчаянным: на дне рождения Пуси взял и выбросил в окно все бенгальские огни, и ока, конечно, разревелась. Маньуко вскипел, кинулся на Фитюльку с кулаками, а тот залепил ему пощечину. Только через неделю их помирили. Прости, Маньуко, даже не знаю, как это у меня вышло. Брось, Фитя, и ты меня прости за то, что я психанул. Бон Пуси стоит, она уже не сердится и к себе приглашает. Однажды он, пьяный вдрызг, пришел на рождественскую мессу; Лало с Большим тащили его в парк на себе, еле выволокли. Отпустите меня, — вопит как резаный, — плевать мне на все, — наизнанку выворачивается, — вот бы сейчас револьвер! Зачем, Фитюля, нас, что ли, пристрелить? — дрыгает ногами. — Да, да! И этого, что сюда плетется, и тебя, и тебя — паф, паф! А в воскресенье ворвался на своем «форде» — жж-иик — прямо на газон ипподрома и давай пугать людей — жж-ж-иик, кто орать от страха, кто прыгнул через барьер, паника страшная! На карнавале все девочки бегали от него врассыпную, как от прокаженного, — чем в них только не кидал: кожурой, гнилыми яблоками, вонючими хлопушками, даже резиновыми шарами с мочой. Перепачкал кого мог — грязью, кухонным мылом, мукой, гуталином. Они ему — псих, свинья, скотина, паразит, крыша поехала… В праздники на «Террасах», в парке, на танцах и в «Lawn Tennis» разгуливал — шпана шпаной, в изжеванном костюме, грязный, нечесаный, в руках пузырьки с эфиром — пики-ти, пики-та, бам-бац! Я ей прямо в глаза — ха-ха-ха, пики-ти, пики-та, — бам! — она ничего не видит. Подставлял палки танцующим, пусть споткнутся, а-а, упали — с приземлением вас, ля-ля! Лез во все драки, и его били, ну а мы, конечно, за него, когда могли. Смотри, Куэльяр, доиграешься, уговаривали, ты плохо кончишь! Совсем дурная слава пошла о нашем Куэльяре, и Чижик — слушай, друг, пора кончать, а Большой — на тебя смотреть радости мало, а Маньуко — девчонки вообще не хотят с тобой знаться, думают, ты — псих, бандит какой-то, ломака. Куэльяр грустно, понимающе — больше этого не будет, самому стыдно, честное слово! А то с вызовом, злобно — ага, бандит, значит, да? Эти пискушки так говорят о нем? Ну а ему — плевать сто раз, он их в гробу видал, он на них положил…