физикой - а идея социальной антропологии представляла последнюю как специальную, прикладную социологию (применимую к примитивным обществам), сегодня это

соотношение удивительным образом перевернулось. Социальная антропология, или

этнология, сделалась всеобщей социальной наукой, и кажется, что социология все

больше примиряется с ролью частной социальной антропологии. А именно прикладной

социальной антропологии, исследующей весьма специфические формы общества -

антропологии высокоинду-стриализированных западноевропейских форм общества. Если

сказать еще короче: отношение между социологией и антропологией перевернулось.

Социальная антропология перешла с положения прикладной специальной науки на

положение основополагающей науки, а антрополог из скромного и довольно близорукого

полевого работника сделался дальновидным и глубокомысленным социальным

теоретиком, неким социальным глубинным психологом. Теоретический же социолог

должен быть даже рад тому, что как полевой исследователь и специалист он может

найти себе пристанище: как наблюдатель, описывающий тотемы и табу, присущие белой

расе западноевропейских стран и Соединенных Штатов.

Только эту метаморфозу судеб представителей социальных наук все же не стоит

принимать слишком всерьез; именно потому не стоит, что не существует такой вещи-в-

себе, как научная специализация. В качестве тезиса этот получает девятый номер.

Девятый тезис. Так называемая научная специализация есть лишь ограниченный и

сконструированный конгломерат проблем и решений. В действительности присутствуют

проблемы и научные, традиции.

Вопреки этому девятому тезису переворот в отношениях между социологией и

антропологией крайне интересен; не в силу специальностей или их наименований, а в

силу того, что он указывает на победу псевдоестественнонаучного метода.

Десятый тезис. Победа антропологии есть победа мнимого наблюдения, мнимого

описания и мнимой объективности, а потому лишь мнимого естественнонаучного метода.

Это - пиррова победа, еще одна такая победа, и мы утратим и антропологию, и

социологию.

Мой десятый тезис, готов согласиться, чересчур уж резок. Прежде всего, я отдаю себе

отчет в том, что социальная антропология открыла немало интересного и важного, что

она является богатой на успехи социальной науки. И я готов признать, что для европейца

может быть заманчиво и в высшей степени интересно, хотя бы однажды посмотреть на

себя сквозь очки социальных антропологов. Но пусть эти очки куда многоцветнее всех

прочих - они именно поэтому ничуть не более объективны. Антрополог - не наблюдатель

с Марса, каковым он себя зачастую числит и специальную роль коего он нередко и

охотно пытается играть. Да и нет оснований полагать, будто обитатель Марса смотрел

бы на нас "объективнее", чем мы, к примеру, сами на себя смотрим.

В этой связи я хотел бы рассказать одну историю; она хоть и с крайностями, но отнюдь

не единичная. Это подлинная история, хотя это и не так уж важно. Если она вам

покажется невероятной, то, пожалуйста, принимайте ее за чистейший вымысел, считайте

просто подходящей иллюстрацией, которая своим явно утрированным характером

должна прояснить один важный пункт.

Несколько лет назад я принимал участие в четырехдневной конференции, в которой по

инициативе одного теолога участвовали философы, биологи, антропологи и физики - по

одному-два представителя каждой специальности; всего было восемь участников. Тема

"Наука и гуманизм". После некоторых первоначальных затруднений и элиминации

искушения поразить других великолепием своего глубокомыслия, четырем или пяти

участникам удалось в итоге трехдневных совместных усилий подняться на необычайно

высокий уровень обсуждения. Наша конференция, как мне, по крайней мере, казалось, достигла стадии, когда все мы испытывали радостное чувство по тому поводу, что чему-

то друг у друга учимся. В любом случае мы все отдавались общему делу, пока слова не

взял присутствовавший социальный антрополог.

"Возможно, вы удивитесь, - примерно так он сказал, - что я до сих пор не промолвил ни

слова на этом заседании. Это связано с тем, что я по профессии наблюдатель. Как

антрополог, я пришел на это заседание не столько для того, чтобы принимать участие в

вашем вербальном поведении, сколько для того, чтобы это ваше вербальное поведение

изучать. Этим я и занимался. При этом я не всегда мог следовать за вашими

содержательными аргументами; но тот, кто, подобно мне, наблюдал дюжины

дискуссионных групп, знает, что от сути дела, от предмета, зависит очень немногое. Мы

антропологи, - так он выразился почти буквально, - учимся тому, чтобы рассматривать

подобные социальные феномены извне, с объективной точки зрения. Нас интересует не

что, а как-, т.е. например, тот способ, к которому тот или иной участник прибегает, чтобы

доминировать в группе, и как другие, либо поодиночке, либо путем создания коалиций

отклоняют эту попытку; как после различных попыток такого рода развивается

иерархический порядок и групповой ритуал при вербализации. И сколь бы ни

различались по видимости предлагаемые в дискуссии темы, эти вещи всегда очень

похожи".

Мы дослушали нашего антропологического посетителя с Марса до конца, а затем я задал

ему два вопроса: прежде всего, может ли он что-нибудь заметить по поводу содержания

нашей работы, а затем, не считает ли он, что имеются вообще некие основания и

аргументы, каковые он может определить как значимые или незначимые. Он отвечал, что

был слишком занят наблюдением нашего группового поведения, чтобы следить за

содержанием аргументации каждого по отдельности. Иначе он даже повредил бы своей

объективности - ведь он бы тогда вовлекся в это обсуждение, ушел бы в него с головой и

стал бы одним из нас, утратив свою объективность. Кроме того, он привык судить о

вербальном поведении (он все время применял выражение "verbal behaviour" и

"verbalisation") не по словам или не принимать слова за самое важное. Его интересуют, сказал он, социальные и психологические функции этого вербального поведения. И