Нечестивец, или Праздник Козла - Льоса Марио Варгас - Страница 101

– Я не могу предложить вам сесть, поскольку у меня не найдется столько стульев, очень сожалею, – извинился маленький президент, поднимаясь из-за стола. Он казался спокойным, его круглое личико любезно улыбалось.

– Настал момент истины, Балагер, – зверем прорычал Петан, брызжа слюной. Он угрожающе размахивал автоматом и даже потряс им перед лицом президента. Тот не отступил. – Хватит заниматься ерундой и лицемерить! Рамфис вчера прикончил этих сукиных сынов, а мы сейчас прикончим тех, кто еще на свободе. И начнем с иуды, подлый карлик и предатель.

И это вульгарное ничтожество тоже было под мухой. Балагер прекрасно владел собой и даже виду не подал, что он возмущен и как ему противно. Спокойно указал на окно:

– Прошу вас, пройдемте со мной, генерал Петан. – И, обращаясь к Эктору: – И вы – тоже, пожалуйста.

Он подошел к окну и указал на море. Стояло ослепительное утро. У берега четко рисовались сверкающие силуэты трех американских военных кораблей. Названия нельзя было прочесть, однако вполне можно было оценить длину стволов на оснащенном ракетами крейсере «Little Rock» и на авианосцах «Valley Forge» и «Franklin D.Roosevelt»; стволы были нацелены на город.

– Они ждут, когда вы возьмете власть, чтобы начать обстрел, – сказал президент очень спокойно. – Ждут, когда вы дадите им повод снова высадиться у нас. Хотите войти в историю как доминиканцы, которые позволили янки второй раз оккупировать Республику? Если вы этого добиваетесь, то стреляйте, сделайте из меня героя. Тот, кто сядет вместо меня на этот стул, не просидит на нем и часу.

Уже то, что они дали ему произнести эти слова, означало, что едва ли его убьют. Петан с Негром шептались, но говорили одновременно и друг друга не понимали. Телохранители в замешательстве переглядывались. Наконец Петан приказал своим людям выйти. Когда он остался один на один с двумя братьями, он понял, что эту партию выиграл. Они сели напротив него у письменного стола. Несчастные болваны! Как им было не по себе! Они не знали, с чего начать. Надо было помочь им.

– Страна ждет от вас поступка, – сказал он, глядя на них доброжелательно. – Чтобы вы выказали свое бескорыстие и патриотизм, какой выказал генерал Рамфис. Ваш племянник покинул страну, дабы помочь установлению мира.

Петан перебил его мрачно и напрямую:

– Легко ему быть патриотом, когда у него за границей миллионы и недвижимость. А у нас с Негром за границей – ни домов, ни акций, ни счетов в банке. Все наше имущество здесь, в стране. Мы одни, такие болваны, слушались Хозяина, а он запрещал вывозить деньги за границу. Это – что, справедливо? Мы не идиоты, сеньор Балагер. И знаем, что все наши земли и все наше имущество у нас конфискуют.

– Это поправимо, сеньоры, – успокоил он их. – А как же иначе! Великодушный поступок, которого от вас ждет Родина, должен быть вознагражден.

С этого момента все свелось к скучному материальному торгу, который лишь утвердил президента в его презрении к жадным до денег людям. В нем самом этой алчности никогда не было. В конце концов, он дал разрешение на суммы, показавшиеся вполне разумными, в обмен на мир и безопасность, которые получала Республика. Он распорядился, чтобы Центральный банк выдал каждому брату по два миллиона долларов и обменял на валюту одиннадцать миллионов песо, которые были у них, частично в коробках из-под ботинок, а частично – в столичных банках. Для уверенности, что договор будет соблюден, Петан с Негром потребовали, чтобы его удостоверил консул Соединенных Штатов. Калвин Хилл явился тотчас же в восторге от того, что все уладилось полюбовно, без кровопролития. Он поздравил президента и философски заключил: «В кризисах познается настоящий государственный деятель». Опуская глаза долу, доктор Балагер подумал, что отбытие братьев Трухильо вызовет такой взрыв торжества и ликования – а может, даже и уличные беспорядки, – что мало кто вспомнит об убийстве шестерых заключенных, чьи трупы – какие уж тут сомнения – никогда не будут обнаружены. Стало быть, большой бедой этот эпизод не обернется.

На заседании Совета министров он попросил единодушной поддержки кабинета в объявлении амнистии всем политическим заключенным, которая разом освободила бы тюрьмы и аннулировала судебные процессы по подрывной деятельности, а также приказал распустить Доминиканскую партию. Министры, стоя, аплодировали ему. И тогда, немного закрасневшись, доктор Табаре Альварес Перейра, его министр здравоохранения, признался ему, что вот уже шесть месяцев прячет у себя в доме -главным образом, запертым в узкой кладовке, среди пижам и халатов – беглеца Луиса Амиаму Тио.

Доктор Балагер похвалил его за гуманизм и сказал, чтобы он самолично сопроводил доктора Амиаму в Национальный дворец, поскольку тот, как и дон Антонио Им-берт, который, несомненно, тоже объявится с минуты на минуту, будет конечно же принят лично президентом Республики с уважением и благодарностью, которых они достойны ввиду их высоких заслуг перед Родиной.

XXIII

После того как Амадито ушел, Антонио Имберт еще довольно долго оставался в доме своего двоюродного брата, доктора Мануэля Дурана Баррераса. Он не надеялся, что Хуан Томас Диас и Антонио де-ла-Маса встретятся с генералом Романом. Возможно, их план раскрыт и Пупо убит или арестован; а может, он струсил и пошел на попятный. Иного выхода, как спрятаться, не было. Они с Мануэлем перебрали много вариантов, прежде чем дошли до дальней родственницы, доктора Гладис де-лос-Сантос, свояченицы Дурана. Она жила неподалеку.

Перед рассветом, было еще темно, Мануэль Дуран с Имбертом быстрым шагом одолели шесть кварталов, не встретив на пути ни машин, ни прохожих. Доктор открыла дверь не сразу. Она была в халате и, пока они объясняли ей ситуацию, не переставая, терла глаза. Но выглядела не слишком испуганной. Даже странно спокойной. Это была полнеющая, но очень живая женщина, между сорока и пятьюдесятью годами, уверенная в себе и на мир взиравшая равнодушно.

– Я тебя, конечно, спрячу, – сказала она Имберту. – Но укрытие это ненадежное. Меня уже арестовывали однажды, и я у СВОРы на заметке.

Чтобы не обнаружила служанка, она поместила его возле гаража, в кладовке без окон, и поставила ему туда раскладушку. Помещение было крошечным, без вентиляции, и остаток ночи Антонио не сомкнул глаз. Свой «кольт» 45-го калибра он положил на полку, забитую консервными банками, и лежал, напряженно вслушиваясь в шумы наруже. Вспоминал своего брата Сегундо, и мороз пробегал по коже: наверное, его сейчас пытают, а может, уже и убили там, в Виктории.

Хозяйка дома, которая, уходя, заперла его на ключ, в девять утра пришла вывести его из заключения.

– Я отпустила служанку в Харабакоа, повидаться с семьей, – подбодрила она Имберта. – Можешь ходить по всему дому. Только смотри, чтобы соседи не увидели. Ну и намаялся ты, наверное, ночью в этой норе.

Завтракая на кухне – манго, жареный сыр, кофе, – они включили радио. Ни одна из информационных программ ничего не сообщала о покушении. Доктор Сантос ушла на работу. Имберт принял душ, спустился в маленькую гостиную и, усевшись в кресле, заснул, зажав меж коленей свой «кольт» 45-го калибра. Он испугался и застонал, когда его затормошили.

– Calies увели Мануэля на рассвете, вскоре, как он вышел отсюда. – Доктор Гладис де-лос-Сантос была страшно встревожена. – Рано или поздно они вырвут из него, что ты здесь. Тебе надо уходить как можно скорее.

Но куда? Гладис проходила мимо дома Имберта, улица кишела полицейскими и calies; без сомнений, они арестовали его жену и дочь. Показалось, что невидимые руки начинают сжимать ему горло. Но он не позволил выказать страха, чтобы не пугать еще больше хозяйку дома, она ужасно нервничала и все время нервно моргала.

– Повсюду машины с calies и грузовики с полицейскими, – рассказывала она. – Обыскивают автомобили, у всех требуют документы, врываются в дома.

Пока еще ничего не было сказано – ни по телевидению, ни по радио, ни в газетах, – но слух неудержимо распространялся. Точно набат, он несся по городу: убили Трухильо. Люди испытывали страх и замешательство: что-то будет? Около часу он ломал голову: куда идти? Как бы то ни было, отсюда надо выйти как можно скорее. Он поблагодарил доктора Сантос за помощь и вышел на улицу, сжимая пистолет, опущенный в правый карман брюк. Какое-то время он бродил без цели, пока вспомнил дантиста, доктора Камило Суэро, который жил при военном госпитале. Камило и его жена Альфонсина провели его в дом. Спрятать у себя они не могли, но вместе стали думать, где бы его укрыть. И тогда он вспомнил о Франси-ско Райньери, своем старинном друге, сыне итальянца и посланнике Мальтийского ордена; жена Франсиско, Венесиа, вместе с его женой, Гуариной, часто пили чай и играли в карты, в канасту. А вдруг дипломат поможет ему укрыться в каком-нибудь дипломатическом представительстве? Соблюдая крайнюю осторожность, он набрал домашний номер Райньери и передал трубку Альфонсине, которая назвалась сеньорой Гуариной Тессон – эту фамилию жена Имберта носила до замужества – и попросила к телефону Кеко. Тот тотчас же взял трубку и удивил ее необыкновенной сердечностью: