Капитан Панталеон и Рота Добрых услуг - Льоса Марио Варгас - Страница 36

Короткие арпеджио.

— Спасибо, Синчи. Знаешь, насчет фамилии я не из-за родственников, по правде говоря, а из-за Роситы, близких родственников-то у меня почти и нету. Мама умерла, я еще не работала по этой части, про какую ты тут рассказывал, отец утонул во время плавания, а мой родной брат подался в горы лет пять назад, чтобы не идти в армию, и я все жду, когда он вернется. Так даже лучше, не знаю, как это сказать, Синчи, но ведь и Макловия я только на работе, это не настоящее мое имя, а настоящее у меня для всего остального, например для друзей. Но ты же привел меня, чтобы говорить только о том, так? Выходит, во мне вроде как бы сразу две женщины: каждая занимается своим делом и у каждой свое имя. Я уже к этому привыкла. Я вижу, не очень-то понятно объясняю. Что ты говоришь? А ясно, не буду отвлекаться. Ну так вот, про это, Синчи.

— Значит, до того как я поступила в Пантиляндию, я была «прачкой», как ты сказал, а потом работала у Сморчка. Некоторые думают, что «прачки» загребают кучу денег и живут припеваючи. Вранье это, Синчи. Работка не приведи Бог, и частенько все впустую, возвращаешься домой, находившись, ноги так и гудят, а несолоно хлебавши, так и не поймав клиента. И вдобавок твой покровитель тебя же и прибьет за то, что ничего не принесла. Ты спросишь, зачем тогда покровитель? А как же без него, если у тебя нет покровителя, никто тебя не уважает, всякий норовит обидеть, обобрать, и чувствуешь себя беззащитной, да и потом, Синчи, кому нравится жить одной, без мужчины? Да, опять я заговорилась, сейчас расскажу про это. Я к тому, что, когда пронесся слух, будто в Пантиляндию нанимают на твердый оклад, а в воскресенье — выходной и даже ездят кудато, то все «прачки» просто с ума посходили. Это все равно как выиграть в лотерею, Синчи, понимаешь? Работа обеспечена, не надо бегать искать клиентов, их хоть от-бавляй, и к тому же относятся к тебе с полным уважением. Не жизнь, а мечта. Но меня выставили за дверь. Мы все сбежались, а наняли всего ничего, остальных же — в три шеи, ой, прости. Через эту Чучупе, начальницу, никак было не пробраться. Сеньор Пантоха всегда слушался ее советов, а она выбирала тех, которые работали в ее заведении, в Нанае. Бывало, что брала и из других домов, например от Сморчка, но потом вешала на них всех собак и комиссионные драла зверские. А с «прачками» и того хуже было, мы совсем перестали надеяться, потому как она сказала сеньору Пантохе, что не любит брать с улицы, мол, это же не собачку взять, а будет набирать из приличных заведений. Значит, из Дома Чучупе, сам понимаешь. Мне эта злыдня четыре раза дорогу преграждала. Пройдет слух, что на Итайе есть места, я сразу — туда, и каждый раз натыкаюсь, как на гору, на Чучупе. Вот и пришлось наняться к Сморчку, не в старое его заведение, а в то, которое он перекупил у Чучупе, в Нанае. Там я двух месяцев не проработала, и снова разнесся слух, что есть места в Пантиляндии, я сразу помчалась, и сеньор Пан-Пан заметил меня во время осмотра и говорит: ты принята, детка, вставай в эту сторону. Выбрал за красивое тело. Так я поступила в Пантиляндию, Синчи. Как сейчас помню, пришла я первый раз на Итайю, уже нанятая, на медосмотр. Счастливая, как в день первого причастия, клянусь тебе. Сеньор Пантоха сказал нам речь, мне и еще четверым, которых наняли вместе со мной. Говорю тебе, мы все плакали, он сказал: вы теперь не то что раньше, вы теперь не гулящие, а рабочие единицы, вы выполняете задание, служите родине, сотрудничаете с Вооруженными силами и, уж не помню, что еще. Так красиво говорил, совсем как ты, Синчи, помню, мы с Сандрой и Лохмушкой тоже один раз плакали от твоих слов. Плыли мы на «Еве» по реке Мараньон, и вдруг ты начал говорить по радио про сироток из Дома младенца, так мы просто обревелись.

— Спасибо, Макловия, за то, что ты сказала о нас. Нам радостно знать, что наш голос доходит до всех уголков и что программа «ГОВОРИТ СИНЧИ» заставляет дрожать тайные струны сердец самых заскорузлых, самых огрубевших от житейских невзгод. Твои слова дороже всех наград и значат для нас гораздо больше, чем вся неблагодар-ность, с которой мы встречаемся. Итак, Макловия, ты попала в сети Халифа Пантиляндии. Что же произошло потом?

— Представляешь, Синчи, как я была счастлива. Целыми днями мы ездили по сельве, повидали все казармы, базы и лагеря. А раньше-то я и на самолете ни разу не летала. Первый раз, как посадили меня на «Далилу», помню, струхнула, прямо в дрожь бросает, в животе щекотно и тошнит. А потом, наоборот, так понравилось, что, как услышу: кто хочет в оперативную группу на самолет? — так сразу кричу: я, сеньор Пантоха, возьмите меня! А вот я хочу спросить тебя, Синчи, про то, о чем была речь раньше. Ты так хорошо выступаешь по радио, такие у тебя шикарные передачи, как тогда про сироток, и никто понять не может, за что ты нападаешь на братьев, за что без конца возводишь на них напраслину и всю дорогу зря обижаешь. Это несправедливо, Синчи, мы же сами хотим, чтобы все было хорошо и чтобы Господь был доволен. Что ты говоришь? Сейчас буду про это, прости, я только сказала тебе от всего общественного мнения. Так вот, значит, стали мы ездить по казармам, и вояки принимали нас, как принцесс. Они бы и насовсем оставили нас у себя, чтобы мы помогли им коротать службу. Устраивали нам прогулки, катали на глиссере по реке, угощали жаренным на вертеле мясом. А уж такого уважения при нашем занятии, Синчи, нигде и не встретишь больше. И можешь быть спокойной, потому что работаешь по закону, не надо бояться полиции, что, того гляди, схватят тебя и за минуту вытянут все, что заработала за месяц. С военными иметь дело — одно удовольствие, спокойно, под защитой Армии, разве не так? Кто захочет с тобой связываться? Даже сутенеры притихли, теперь они два раза подумают, прежде чем поднять на нас руку, боятся, что пожалуемся солдатикам, а те их — за решетку. Сколько нас было? При мне — двадцать. Но теперь-то их сорок, живут припеваючи, как в раю. И даже офицеры из кожи лезут вон, стараются угодить нам, Синчи, представь себе. Гос-поди, да какое же это было счастье, как вспомню, тоска берет, что вылетела я из Пантиляндии из-за такой глупости.

— Правду сказать, я сама виновата, сеньор Пантоха выбросил меня за то, что я, когда мы были в Борхе, сбежала с одним сержантом и мы поженились. Всего несколько месяцев прошло, а по мне, как будто века. Разве это грех — жениться? Конечно, плохо, что в Роту замужних не принимают, сеньор Пантоха говорит: это, мол, несовместимо. По-моему, они тут пересолили. Скажу тебе честно, Синчи, в недобрый час надумала я идти замуж, потому как Теофило, похоже, немного тронулся. Ну да ладно, не дело говорить о нем худо, когда он за решеткой и сидеть ему еще долго. Говорят, даже могут расстрелять, и других «братьев» — тоже. Ты думаешь — могут? Надо же, я его, беднягу, и видела-то всего четыре или пять раз, смех, да и только, если б не слезы. Подумать страшно — ведь это я его сделала «братом». Он-то, бедняга, и думать не думал ни о Братстве, ни о самом брате Франсиско, ни о спасении через крест, пока не встретился со мной. Это я ему рассказала про Братство и показала, что люди те хорошие и пекутся о благе ближнего, а не творят зло, как твердят дураки, а ты эти глупости повторяешь, Синчи. Поверил он в это до конца, когда сам узнал братьев, в Санта-Мариа-де-Ньеве они так помогли нам, когда мы сбежали. Накормили нас, дали денег, открыли нам свои сердца и свои дома, Синчи. И потом, когда Теофило сидел под стражей в казарме, ходили к нему, каждый день носили еду. Там ему и открылась истина. Но мне, конечно, и в голову не приходило, что он так ударится в религию. Представляешь, он выходит из карцера, я землю рою, чтобы купить билет и поехать к нему в Борху, приезжаю и вижу совсем другого человека. Я, говорит, больше до тебя не дотронусь, я, мол, теперь буду апостолом. Мол, если хочешь, можем жить вместе, но только как брат и сестра, апостолы должны быть чистыми. Так ведь это же для обоих одно страдание, лучше каждому идти своей дорогой, раз мы такие разные и он выбрал божественное.