Капитан Трафальгар - - Страница 20

— Как! Жордас… то есть нет, господин Парион, хотел я сказать, вас ли я вижу? Когда же это вы успели сюда вернуться? — воскликнул он, заключая нас по очереди в свои объятия, но не выпуская при этом из рук ни своей кожаной сумки, ни ленточки, на которой он водил за собой кошку. — О, не можете представить, как я был огорчен вашим внезапным отъездом. У меня даже сделалась от этого желтуха, когда госпожа Верде сообщила мне поутру об этом. Каково было мне узнать, что вы уехали ночью, не простившись со мной, да еще, на беду, рассерженные на меня! О, это было мне так горько, что вам даже сказать не могу. Что вы сердились на меня, я это знаю, не пробуйте этого отрицать, но только, право, я не знаю, за что?..

— Но пусть все это будет забыто между нами! Я теперь так счастлив, что снова вижу вас, так счастлив! Благополучно ли вы совершили ваше путешествие?.. А это что за прелестные дети с вами? Я не имею еще удовольствия быть знакомым с ними!.. Грималькен, послужите им, пожалуйста! — добавил он, обращаясь к своему черному коту, которого Флоримон принялся ласкать. Грималькен стал служить, и все расхохотались. Как можно было, в самом деле, серьезно сердиться на такого человека? Даже мой отец, и тот был уже не в силах продолжать на него сердиться.

— Господин де ла Коломб, — сказал он, стараясь не смеяться, — прошу вас извинить нас на этот раз, но у нас есть дела дома, и мы вынуждены здесь проститься с вами!

— Проститься? Здесь, на набережной?.. Ах, Жордас, то есть нет, господин Парион, хотел я сказать, я слишком хорошо знаю, чего от меня требует самая простая вежливость и благовоспитанность, чтобы себе позволить такую вещь… Вы мне разрешите, надеюсь, проводить этих дам до порога их квартиры… не правда ли… Не откажете сделать честь представить им шевалье Зопира де ла Коломба? А этого прелестного ребенка, этого хорошенького мальчика, с которым, как я вижу, мы будем прекраснейшими друзьями, как его зовут, могу узнать?

— Меня зовут Флоримон! — ответил мальчик, по-видимому, совершенно очарованный странной личностью шевалье или, быть может, его кошки.

— Флоримон!.. О, я в восторге узнать это! Так вот, мой милый, маленький Флоримон, так как вы любите животных, а это начало всякой мудрости, то я расскажу вам историю моего Грималькена.

— Ах, расскажите мне ее сейчас, пожалуйста, — стал ласково просить маленький Флоримон, доверчиво ухватившись за руку своего нового приятеля.

— Сейчас, сейчас, милый мой мальчик. Но прежде позволь мне сообщить этим господам об одном обстоятельстве, которое, вероятно, должно сильно интересовать их. Случилось это третьего дня. Я должен вам сказать, — продолжал шевалье де ла Коломб, обращаясь главным образом к моему отцу, — что я уже приступил к розыскам необходимых документов по делу моего наследства, ради которого я и приехал сюда, как вы изволите знать. Мне посоветовали обратиться к одному чрезвычайно любезному и милому господину, который занимает весьма высокое положение в здешнем полицейском ведомстве, к господину Вик-Любену…

— Вик-Любен! — воскликнул мой отец, — вы его знаете?

— Да, имею эту честь вот уже пять дней, — отвечал шевалье де ла Коломб с некоторым самодовольством. — И как вы думаете, едва только я успел ему представиться и назвать свое имя, фамилию и звание, как он тотчас же обратился ко мне с вопросом: «Уже не вы ли тот шевалье Зопир де ла Коломб, который недавно печатал во всех газетах Нью-Йорка о том, что он разыскивает господ Жордасов, отца и сына, Ансельма и Нарцисса?»

— Я шевалье Зопир де ла Коломб, — отвечал я, — тот самый, которым вы меня считаете.

— А! В таком случае, позвольте мне спросить, посчастливилось ли вам разыскать этих господ: я — один из их ближайших друзей и весьма интересуюсь всем, что их касается! — сказал он.

— Вы понимаете, что после такого заявления с его стороны я тотчас поспешил сообщить этому милому господину Вик-Любену о том, как я имел неожиданное счастье встретить вас здесь, куда вы прибыли под именем господ Парион, и как вы затем внезапно покинули Новый Орлеан, не успев даже проститься со мной. Он был ужасно рад, узнав, что вы находитесь в добром здравии, и очень благодарил меня за сообщенные ему мною сведения о вас, но, очевидно, был очень огорчен и обижен, что вы приезжали в Новый Орлеан и не повидались с ним, не забежали пожать ему руку. Это весьма естественно, конечно… Но будьте спокойны, я объяснил ему, какие причины принудили вас соблюдать здесь строжайшее инкогнито, и нисколько не сомневаюсь, что он признал их вполне основательными и…

Но на этот раз злополучный шевалье был внезапно прерван моим отцом, который схватил его за горло.

— Нет, право, вы — или круглый дурак, или мерзавец! — крикнул он ему в самое ухо глухим, подавленным от злобы голосом, тряся злополучного шевалье так, что тот едва дышал. — Перестанете ли вы наконец вмешиваться в то, что вас вовсе не касается!.. Если вы не хотите сделать этого добровольно, то я сумею вас принудить силой, знайте это!.. Такого идиота я еще не встречал в своей жизни!..

— Господин Жордас! Господин Жордас!.. то есть нет, я хотел сказать господин Парион! — молил несчастный шевалье де ла Коломб, стараясь высвободиться из рук отца. — Разве я дал вам какой-нибудь повод сердиться на меня? Скажите, чем я виноват, что вызвал ваше неудовольствие? Я готов с радостью исправить всякую мою вину перед вами, готов вымолить у вас прощение… но скажите мне, ради Бога, что я такое сделал? Чем я могу загладить?..

— Только одним! — резко и злобно ответил мой отец, — только одним, сударь, тем, что вы немедленно отправитесь к себе домой и никогда более не позволите себе ни обращаться ко мне с какой бы то ни было речью или вопросом, ни говорить обо мне и сыне моем кому бы то ни было! Слышите? Никогда в жизни ни с кем! — добавил он еще раз грозным тоном, особенно подчеркивая последние слова.

— Да, да, господин Жордас… то есть нет… господин Парион… извините меня… Я обещаю вам, что сейчас отправлюсь к себе, если вы того требуете… да, сейчас… но позвольте мне все-таки надеяться, что впоследствии, когда вы вернетесь к лучшим чувствам и будете в более спокойном состоянии духа, вы снова уделите мне немного вашего расположения!.. Мадам, честь имею кланяться! — продолжал он, обращаясь к Розетте и Клерсине, раскланиваясь перед ними со всей своей грацией маркизов конца прошлого столетия. — Прощайте мой юный друг! — обратился он ко мне. — Прощайте, мой маленький друг! — сказал он Флоримону. — Прощайте, господин Жордас… ах, извините, господин Парион, я хотел сказать…

При этом вид его был до того жалкий, а огорчение так очевидно, что казалось положительно невозможно сердиться на него, но отец мой оставался неумолим и, оставив бедного шевалье де ла Коломба стоять посреди набережной, точно цаплю, между его кожаной сумкой и черным котом, быстро зашагал по направлению «Золотого Льва», увлекая нас всех за собой.

Час спустя Клерсина отправилась к себе домой, чтобы лично убедиться, что Вик-Любен не бродит более по предместью Сент-Жан. Увидя, что все теперь обстоит вполне благополучно, она прислала к нам старого Купидона, приглашая нас всех прийти к ней. Бедная женщина не могла отказать себе в радости видеть свою возлюбленную, ненаглядную Розетту у себя в доме, — счастье, которого она еще не испытывала ни разу, так как Розетта никогда не выходила из монастыря; девушки не могут покидать стен монастыря с самого момента своего поступления и вплоть до окончания своего образования.

Отчасти для того, чтобы продлить свою радость, а также и вследствие сильной жары, Клерсина решила, что мы отправимся в путь не ранее четырех часов пополудни, и что прежде всего нам следует почтить своим вниманием ее завтрак, приготовленный на столе, накрытом белоснежной скатертью и убранном цветами.

Бедная женщина, вероятно, провела добрую половину ночи за приготовлением всех этих лакомых блюд — так много было их и так тщательно приготовлено было каждое из них. Были тут и воздушные торты, и блины, тонкие, как писчая бумага, и кофейные кремы с ванилью, и целый ряд всяких других изысканных лакомых блюд, наряду с вкусными и питательными кушаньями в таком количестве, что целая компания проголодавшихся охотников могла бы утолить здесь свой голод.