Назад к Мафусаилу - Сухарев Сергей Леонидович - Страница 30

Сэвви. Вы не знакомы с мистером Хэзлемом? Это наш приходский священник.

Лубин (и сейчас еще не замечая Хэзлема). Никогда о нем не слышал. Стоящий человек?

Сэвви. Я только что представила вам его. Вот это и есть мистер Хэзлем.

Хэзлем. Здравствуйте!

Лубин. Прошу прощения, мистер Хэзлем. Счастлив познакомиться. (К Сэвви.) Ну-с, много ли вы написали новых книг?

Сэвви (она ошеломлена, но разговор забавляет ее). Ни одной. Я не писательница.

Лубин. Неужели? Чем же вы тогда занимаетесь? Музыкой? Танцами в тунике?{163}

Сэвви. Ничем.

Лубин. Слава богу! Мы с вами созданы друг для друга. Кто же ваш любимый поэт, Сэлли?

Сэвви. Сэвви.

Лубин. Сэвви? Впервые слышу. Расскажите о нем. Я не хочу отставать от века.

Сэвви. Это не поэт. Это меня зовут Сэвви, а не Сэлли.

Лубин. Сэвви! Странное имя, но звучит очень мило. Сэвви! Похоже на китайское. Что оно означает?

Конрад. Сокращенное «сэвидж».

Лубин (трепля Сэвви по руке). La belle sauvage![7]

Хэзлем (встает и, предоставив Сэвви Лубину, переходит к камину). Мне кажется, что, коль скоро речь идет о прогрессивной политике, церкви здесь нечего делать.

Бердж. Чепуха! Утверждение, будто церковь несовместима с прогрессом, — это один из тех лозунгов, которые наша партия должна отбросить. Покончите с церковью как государственным институтом, покончите с епископами, подсвечниками, тридцатью девятью статьями{164}, и англиканская церковь станет не хуже любой другой. Я готов повторить это где угодно.

Лубин. Не сомневаюсь, дорогой Бердж: вам ведь безразлично, кто вас слушает. (К Сэвви.) Так кто же ваш любимый поэт?

Сэвви. У меня нет любимчиков среди поэтов. А кто ваш?

Лубин. Гораций.

Сэвви. Какой Гораций?

Лубин. Квинт Гораций Флакк{165}, благороднейший из римлян, дорогая моя.

Сэвви. А, он из мертвых! Тогда все понятно. У меня на этот счет есть своя теория. Если мертвецы возбуждают в нас особый интерес, значит, мы сами когда-то были этими людьми. Вы, наверно, очередное воплощение Горация.

Лубин (восхищенно). В жизни не слышал более тонкой, глубокой и проникновенной мысли! Барнабас, поменяемся дочерьми. Предоставляю вам выбор — у меня их две.

Фрэнклин. Человек предполагает, Сэвви располагает.

Лубин. И что же скажет Сэвви?

Бердж. Лубин, я здесь для того, чтобы говорить о политике.

Лубин. Совершенно верно, Бердж: вы же не признаете других тем. А я здесь для того, чтобы болтать с Сэвви. Отведите Берджа в соседнюю комнату, Барнабас, — пусть он там выговорится.

Бердж (полусердито, полуснисходительно). Ну, довольно, Лубин. Мы все-таки переживаем кризис…

Лубин. Дорогой Бердж, жизнь — это болезнь, и различие между людьми определяется тем, на какой стадии болезни каждый находится. Вы всегда в состоянии кризиса, а я — в состоянии выздоровления и наслаждаюсь им. Выздоровление — настолько приятная стадия, что ради нее стоит поболеть.

Сэвви (приподнимаясь). Я, пожалуй, лучше уйду, чтобы не отвлекать вас.

Лубин (усаживая ее на место). Ни в коем случае, дорогая моя. Вы отвлекаете только Берджа, а ему полезно отвлечься, ради такой прелестной девушки — тем более. Это как раз то, что ему нужно.

Бердж. Я порой завидую вам, Лубин. Великий прогресс человечества, исполинский вихрь столетий — все проносится мимо вас, а вы стоите на месте.

Лубин. Благодарю вас, но я не стою, а сижу, и притом очень удобно. Покрутитесь в этом вихре. Когда устанете, вернетесь и найдете Англию такой же, какой она была, а я буду сидеть на своем обычном месте и слушать рассказы мисс Сэвви о разных интересных вещах.

Сэвви (проявлявшая во время этого диалога все более явное беспокойство). Не давайте ему перебивать вас, мистер Бердж. Видите ли, мистер Лубин, я ужасно интересуюсь рабочим движением, и теософией, и послевоенной реконструкцией, и еще многим другим. Не сомневаюсь, что элегантным девицам из вашего высшего круга жутко льстит, когда вы сидите и любезничаете с ними, как сейчас со мной, но я не элегантна и мало похожа на обычных девиц. У меня нет вкуса, но есть серьезные интересы. Будьте же и вы серьезны, а если не будете, я пересяду к мистеру Берджу и попрошу его взять меня за руку.

Лубин. Но, дорогая моя, он даже не знает, как это делается. Берджа считают записным волокитой…

Бердж (подскакивая). Лубин, это неслыханно! Я…

Лубин (продолжая). Но на самом деле он примерный семьянин. Его имя связывают с самыми прославленными красавицами, но для него в мире есть лишь одна женщина — и это не вы, дорогая, а его прелестная жена.

Бердж. Вы прикидываетесь защитником моей репутации лишь для того, чтобы порочить ее. Будьте добры ограничиться собственной особой и собственной супругой. Им-то и следует посвятить все ваше внимание.

Лубин. Я пользуюсь преимуществом, которое дают мне мой возраст и очевидная для всех безгрешность. Мне ведь нет нужды так упорно бороться с собой, как вам при вашей вулканической энергии.

Бердж (с глубоким сознанием своей силы). Еще бы!

Фрэнклин. Мне кажется, мистер Лубин, я выражу мнение не только свое и брата, но, вероятно, и своей дочери, если скажу, что нам было бы весьма интересно познакомиться с вашими политическими взглядами, поскольку и ваш визит, и визит мистера Джойса Берджа, безусловно, продиктованы политическими соображениями.

Лубин (с несокрушимым благодушием подчиняясь просьбе, разом берет ясный, вежливый, деловой тон). С удовольствием, мистер Барнабас. На мой взгляд, нам прежде всего следует выяснить, в какой мере мы можем надеяться, что после выборов вы займете в парламенте место рядом с нами.

Фрэнклин. Мистер Лубин, под словом «политика» я разумею отнюдь не выборы, депутатские места, партийные фонды, избирательные списки или даже, как это ни прискорбно, парламент в его теперешнем виде. Лучше уж говорить о бридже, чем о предвыборной возне: первая игра интереснее второй.

Бердж. Он хочет спорить о принципах, Лубин.

Лубин (холодно и отчетливо). Я отлично понимаю мистера Барнабаса. Но выборы — величина переменная, а принципы — величина постоянная.

Конрад (нетерпеливо). Боже правый!

Лубин (невозмутимо и властно останавливая его). Минутку, доктор Барнабас. Основные принципы, на которых зиждется современное цивилизованное общество, достаточно полно усвоены образованными людьми. Опасность, однако, в том, что полуобразованная масса и ее любимцы — демагоги, да простит мне Бердж столь резкое выражение…

Бердж. Продолжайте и не беспокойтесь обо мне. У меня найдется, что сказать.

Лубин. Что полуобразованная масса не сознает, как прочны и устойчивы эти принципы. Возьмите, к примеру, весь этот шум вокруг лейбористской партии, ее мнимой новой политики и новых принципов. Члены ее еще убедятся, что, при всем своем честолюбии и претензиях, они способны изменить незыблемые законы политической экономии не в большей степени, чем закон всемирного тяготения. Смею утверждать, что заявляю это со знанием дела: я специально занимался рабочим вопросом.

Фрэнклин (с интересом и не без удивления). Серьезно?

Лубин. Да. Это было еще в начале моей политической карьеры. Мне предложили выступить перед слушателями рабочего университета и настоятельно посоветовали не отказываться: в те годы там выступали и Гладстон, и Морли{166}, и другие. Задача была не из легких — тогда я еще не познакомился с политической экономией. Как вам известно, по профессии я юрист, а в университете занимался классической филологией. Но я полистал справочники и тщательно изучил вопрос. Вывод мой был таков: правильная точка зрения состоит в том, что в основе тред-юнионизма, социализма и прочего лежит порожденная невежеством иллюзия, будто заработная плата, производство и распределение национального богатства могут регулироваться законодательством или иными формами человеческой деятельности. На самом деле они подчиняются лишь строго научным законам, открытым и обоснованным крупнейшими авторитетами в этой области. Естественно, что теперь, столько лет спустя, я уже не помню хода своих рассуждений во всех подробностях, но, если угодно, за несколько дней восстановлю его в памяти, и можете не сомневаться, что при случае я сумею дать твердый и убедительный отпор этим невежественным и беспомощным в практическом смысле людям, с той, конечно, оговоркой, что мне придется в разумных пределах проявить к ним терпимость и несколько польстить им, чтобы, отказывая им в поддержке, не задеть при этом чувства избирателей из рабочего класса. Короче говоря, я могу повторить свое выступление почти без подготовки.