Трагедии - "Эсхил" - Страница 8

Гиперболизируя, подобно Еврипиду в комедии Аристофана, римский теоретик риторики Квинтилиан тоже считает стиль Эсхила чрезвычайно затрудненным, тяжеловесным в своей величавости, часто неестественным, напыщенным, чудовищно вычурным. Но еще в той же комедии Эсхил отвел подобного рода критику. Отвечая Еврипиду, он говорит:

Ощущение затрудненности порой возникает из-за повышенной метафоричности поэтической речи Эсхила. Метафоры иногда являются у него своеобразными поэтическими загадками, о которых, характеризуя метафоры, говорит Аристотель. Одновременное их разгадывание и восприятие заключенного в них образа доставляет читателю большое художественное наслаждение. Такими метафорами, например, являются: “жгучая челюсть огня” (погребальный костер, пожирающий покойника); приближается “черновесельное ослепление” (корабль Египтиадов, одержимых безумным стремлением захватить Данаид); движется “повозка ночи черная”; Елена, бежавшая с Парисом, привезла Трое “гибель в приданое” и т. п. Образ здесь часто создается путем сообщения неодушевленному предмету или понятию чувства, состояния, переживания или действия человека: “Радуясь Зевсову ливню, почка разрешается от бремени семян”; “Правда для новых пагуб клинок на новом камне точильном точит”.

Нередко метафоры стоят рядом с прямым названием предмета или явления, и “загадку” раскрывает сам поэт: “черный дым, вьющийся брат огня”; “шум суматохи, сестры разбоя”: “пыль, вечножаждущая сестра грязи”; “пыль, немой вестник, которого высылает вперед войско”; “море, мачеха кораблей”; “заботы, соседки сердца”; “след человека, его безмолвный предатель” и многие другие. В том и другом случае образное воображение Эсхила и его поэтические ассоциации поразительны. Иногда метафора иносказательно раздвигается и как бы стоит на грани аллегории. “А на ветхих дубах облетела листва”, — говорят о себе старики в “Агамемноне”; “Конь молодой впрягся один в колесницу беды” (об Оресте).

Порой одна из метафор повторяется многократно, приобретает роль образного лейтмотива. Так, в “Семерых” Этеокл говорит хору, испуганному приближением вражеской рати:

Аллегорическая метафора вражеского натиска — захлестывающие корабль волны — как бы подхвачена вестником в его последнем сообщении об исходе боя у фиванских ворот:

Тот же образ варьирован хором во втором стасиме (антистрофа 3). Да и в других трагедиях Эсхила мы находим тот же образ корабля-полиса, восходящий к Алкею. Подобный же лейтмотивный характер носит и образ охотничьих тенет, сетей в “Орестее”. Кассандра клеймит презрением Клитемнестру, подготовившую сеть, чтобы опутать и погубить своего царственного супруга. Эта же метафора много раз фигурирует в речах отомстившего Ореста. После убийства Агамемнона Клитемнестра и Эгист похваляются расставленными царю тенетами, в которые он попался.

Иногда метафорический образ строится на таком несоответствии сравнения и сравниваемого, что приобретает ироническую окраску. Впервые поэт как бы “пробует” этот прием в “Семерых против Фив”, в словах вестника о гибели сыновей Эдипа:

Затем хор поет:

Эта скорбная ирония варьируется несколько раз, затем завершается в плаче Исмены (949-950). Иронией обнажается безрассудность жажды власти, богатства.

За привычные рамки нередко выходят у Эсхила и сравнения. В “чистом виде” преимущественно краткие, они “скрытно” развертываются в описании пророческих знамений (“Агамемнон”, 113-119), в басне (там же, 718 слл.), в вещих сновидениях (“Персы”, 180-200; “Хоэфоры”, 541 слл.). Стилистическая окраска и интонация эсхиловского сравнения зависит от того, в чьей речи и с какой целью оно дается. В речах Клитемнестры, например, сравнения большею частью взяты из бытового, хозяйственного, обыденного круга:

Чуть ли не все образы Эсхиловой поэтики — реальны, предметны и берутся из различных моментов жизни, из сил природы, из мира домашних животных, хищных зверей, пернатых, из области ремесел, охоты, рыболовства, мореплавания, езды и т. д. Всеобъемлющим охватом и богатством привлекаемых явлений Эсхил родствен Гомеру. Вообще следует иметь в виду, что в поэтике отца трагедии много “крох с пиршественного стола” создателя героического эпоса. Когда, убив Кассандру, Клитемнестра Эсхила говорит, что Агамемнон привез дочь Приама, “чтоб роскошь (пира) завершилась блюдом лакомым”, нельзя не вспомнить, что подобной метафорой (убийство — богатая трапеза) пользуется герой “Одиссеи”, приступая к расправе над женихами:

Многие, особенно сложные, эпитеты Эсхила — гомеровского происхождения: корабли — быстрокрылые, жены — низкоподпоясанные, Азия — овцепитающая, щит — чернокаёмный, платье — тонкотканое и т. д. Иногда Эсхил относит древний эпический эпитет к другому объекту, тем самым переосмысляя и обновляя этот эпитет. В эпосе стрелы смерти бывают “нежными”. У Эсхила — “нежная стрела взора”. У Гомера “двулезвенным” бывает меч. У Эсхила — “двулезвенные кудри огня”… Иногда Эсхил слегка варьирует сложный гомеровский эпитет. У Гомера боги “вечносущие”, “навечнорожденные”, у Эсхила — “долгоживущие”. У Гомера имеется эпитет (боя) “многослезный”, у Эсхила — “весь плачущий” (в одно слово), “всеслезный”.

Но чаще всего Эсхил создает по этим образцам свои собственные эпитеты: бурноразящий смерч, башнеразрушающие воины, вожжелюбивые кони, меченосная рука, златоменяла, весы держащий (“весодержец”) Арес, медноустый корабль, белоконный день, белокрылый снег и многие другие. Перевести их одним словом бывает трудно и даже невозможно: птиц убивающая зима, пронзающие бодцом боли, вспоённый снегом луг, всех принимающая тьма (Аида), льном сшитый дом (парусный корабль), — каждый из этих эпитетов выражен у Эсхила одним сложным прилагательным. И простыми, привычными эпитетами Эсхил создает непривычные сочетания, типа оксюморона: “неласковая ласка”, “сладостная болезнь”, “безысходный выход” и т. п. Или пользуется простым эпитетом для совсем непростого контраста: “Коротким словом боль объял огромную”. Однако Эсхил предпочитает слову привычному, обжитому и однозначному — им самим созданное, многокорневое и многозначное. Словотворчество Эсхила — особое проявление его неуемного поэтического духа. Он — могучий перводобытчик и каменотес языковых самородков.