Привет от тети Моти - Гусев Валерий Борисович - Страница 6

– Больше денег дадут?

– От них дождешься, как же, проворчал дядя Боря. – Мы сами о себе позаботимся. Вон то поле, за полигоном, нам отдал соседний совхоз. И кое—какую технику. Мы его вспашем и засеем, И будет у нас своя свежая картошка. Своя свежая зелень. Мы и ферму соорудим. Свежие яички, свежее мясо. – дядя Боря размечтался. – Свежее молоко. Мы уже и сена заготовили, десять копен, На всю зиму хватит.

– Зимой я уже дома буду, – с облегчением вздохнул Алешка. И поинтересовался: – А с чем ваши солдаты сено едят?

– Ты что?! Это для коров сены

– Надо же, – хихикнул Алешка.

– Да! А коровы это свежее молоко. Мы уже и макарон стали хорошие покупать…

– Свежие. – Алешка был беспощаден. – Какие нежности! Не нравятся мне эти макароны.

Ах, как он был прав!

– Тебе ничего не нравится! – вспылил дядя Боря. – И наш боевой путь тоже? – Он указал на облезлый стенд.

– Путь нравится! – вспылил и Алешка. – Героический! А нарисовали какую-то каракатицу! Недостойную такого пути.

– Что? – дядя Боря подбоченился, строго взглянул на Алешку сверху вниз. Как и всякий командир, он не терпел возражений. – Критиковать каждый может!

Но он не знал, с кем имеет дело.

Через пять минут возле стенда возникла такая вот картина.

Две высокие лестницы—стремянки. На одной на самом верху, – Алешка с кистью мастера в руке. На другой – старшина Баранкин. Одной рукой он бережно, но крепко держит Алешку за шиворот, другой рукой – Почтительно – раскрытую баночку с краской. Внизу – два бойца, один поддерживает Алешкину стремянку, Другой стремянку Баранкина. Есть еще и зрители – свободные от служебных обязанностей солдаты; они ничего не делают, только глазеют, раскрыв рты. И время от времени с готовностью переставляют стремянки в нужные места по кратким и точным указаниям художника.

Наконец Алешка делает завершающий мазок и усталым движением опускает кисть в баночку. Они с Баранкиным спускаются. на землю, отходят от стекла и окидывают его оценивающими взглядами.

Работа художнику удалась. Вместо кривых и невыразительных стрелок Алешка мастерски изобразил танковые колонны на марше. На месте боев он нарисовал настоящие сражения. Огненные разрывы, клубы дыма, пулеметные строчки. Красота!

Баранкин созерцает картину без слов. Он поражен.

– Вот это да! Не то что Бендер.

Тут же появляется сержант Семечкин. И вопит в восторге:

– Батальное полотно! Бородинская панорама! Ну точь—в-точь как у нас в Кулебаках.

– Такого и в Кулебаках нет, – вздыхает Баранкин. И кивает на Алешку: – Знатный хлопец. На все руки. Он нам картофельную чистку ещё починит!

Так что вечером, к отбою, Алешка явился в казарму героем дня. Обормоты – молодые солдаты под командой уже известного нам старшего сержанта Горшкова – приняли его в свой коллектив с удовольствием.

А вот тут-то и выяснилось, что это отделение и есть самые настоящие обормоты. Алешка в этом быстро разобрался.

Дело в том, что в армии, как, например, и в школе, иногда встречаются глупые и ленивые люди. И их почему-то стараются собрать в одно место. В нашей школе был такой третий класс где учились юные двоечники, хулиганы и лоботрясы. Так и в полку. Все командиры старались избавиться от таких ленивых оболтусов и спровадить их в отделение бортовых мотористов.

Занимались эти лодыри в основном тем, что доставляли на полигон, если было нужно, запасные части к тракторным моторам. Но даже и такая простая служба была им в тягость, обременительна. И так они небрежно к ней относились, что частенько привозили на полигон совсем не то, что требовалось. Вместо пальцев к танковым тракам они могли привезти лампочки для фар, вместо приводных ремней —. аккумуляторные батареи. Понятно, что из—за такой службы их тумбочки не вылезали из нарядов вне очереди.

Ко всему прочему эти лентяи были довольно глупыми и темными людьми. Они плохо учились в школе, совершенно не читали книг, а только жевали жвачку и смотрели по телевизору тупые американские боевики. Не зря их назвали обормотами.

Алешка убедился в этом в первый же вечер, после отбоя. Когда все улеглись в постели, один из обормотов по фамилии Чуня стал рассказывать, как малым детям сказку на ночь, содержание одного фильма,

Алешка слушал и едва не хохотал, отвернувшись к стенке.

– И тут этот как врежет ему в лобешник! А тот – брык и на пол, ножки кверху. А другой – сзади. Этот, значит, развернулся и прямо башкой в капот. И понеслась драчка!

Самое удивительное – остальные обормоты его слушали взахлеб и все понимали: кто в лобешник, кто в капот… Кто – тот, а кто – наоборот – этот. (Кстати, этот Чуня был самый темный обормот. Как потом узнал Алешка, Чуня, например, был твердо уверен, что Мойдодыр – это город.)

…Алешка, слушая эти россказни, сначала хихикал, а потом ему стало жалко обормотов. И он, в свою очередь, начал рассказывать одно из приключений его любимого Шерлока Холмса. И вскоре в казарме настала глубокая тишина – рассказывать Алешка умел не хуже, чем рисовать. Он ведь и артист неплохой.

И когда рассказ прервался на самом интересном месте, сначала долго все молчали, а потом командир обормотов Горшков сказал:

– Ну ты даешь, Леха! А дальше?

– Дальше – завтра. – И Алешка опять отвернулся к стенке.

И с этого вечера он незаметно для себя, вовсе об этом не задумываясь, занялся перевоспитанием этих ленивых оболтусов.

И пошла Алешкина служба – солдатская каша. Он стал заниматься со старшиной строевой подготовкой, стал изучать с сержантом «материальную часть» – технику и вооружение, стал дневалить на кухне, где с таким азартом чистил картошку, что повар тетя Люба ставила его в пример бывалым солдатам. Особенно – рядовому Мотину. Этот Мотин, которого справедливо прозвали тетя Мотя, ничего не умел. Он даже за собой плохо следил. Вечно ходил расстегнутый, со спущенным ремнем, в нечищеной обуви. И свои воинские обязанности он выполнял крайне лениво и небрежно. За что попадал на кухню чаще других..

И здесь у него ничего не ладилось. Если ему поручали порезать хлеб, он кромсал буханку такими ломтями, что их страшно было взять не только в рот, а даже в руки. Если он чистил картошку, она у него вся уходила в кожуру. Если он мыл посуду, то из нее после его мытья не стал бы есть и бродячий пес.

Старшина Баранкин почти каждый день писал командиру части рапорт с просьбой перевести Мотина во вторую роту. И всякий раз получал один и тот же ответ:

– Выполняйте свои обязанности, старшина. Вам поручено Воспитывать молодых бойцов – вот и воспитывайте! Кругом! Шагом марш!

Баранкин воспитывал. Тетя Люба воспитывала.

Все Мотина воспитывали. А он не воспитывался. И надо сказать он не был глупым – он умело прикидывался дурачком. «С дурака спрос меньше», бормотал он про себя. Он не был неумехой – он был просто ленивым. И поэтому ему не поручали никаких сложных и ответственных заданий.

В общем, хорошо устроился Мотин. Правда, у него не было друзей. Его никто не любил, И он никого не любил. Особенно не любил Алешку. Потому что взрослому солдату Мотину постоянно ставили в пример крохотного солдатика Лешку.

А Лешка не обращал на него внимания – друзей Алешке хватало. И дел тоже. Он уже облазил каждый танк, поводил на полигоне бронетранспортер и терпеливо, по—солдатски ждал, когда его возьмут на танковые стрельбы. В том числе – на ночные.

Алешка, конечно, освоил всю территорию части, ознакомился со всеми ее достопримечательностями. Особенно его заинтересовал танковый музей.

Ну, музей – это красиво сказано. На самом деле в крайнем ангаре, у самого забора, стояли три боевых танка Великой Отечественной войны: тяжелый «КВ», средний «Т—З4» и самый маленький и самый старенький – «Т—60». Все они были побиты снарядами и посечены осколками и имели вид седых израненных ветеранов.

Алешка, конечно, полюбил самый маленький танк – он как-то больше подходил ему своими размерами. И вызывал не чувство восхищения и уважения своей мощью, а чувство взаимопонимания. Ведь, по сути, они оба были самыми маленькими в полку.