Поймать звезду - Волынская Илона - Страница 15

Балетмейстер и Зоя Павловна дружно устремили на Тасю благодарные взгляды.

– Я хотел бы посмотреть новеньких девочек, – упираясь и стряхивая Тасину руку с локтя, объявил Михаил Артурович.

– Пойдемте, Михал Артурыч, – взяла его с другой стороны под руку Лена. – Девочки сейчас волнуются, дергаются – вы их после, на спектакле посмотрите!

– Так, может, на них и ходить-то не стоит после вашего таланта, Леночка, – жалобно вздохнул любитель балета и, даже не глянув на бедную Тасю, потащился за Леной. – А вы переодеваться будете?

– В ближайшее время мне не понадобится, – выводя его за дверь, ответила Лена. Позади, как собачка за увлекшимися хозяевами, печально трусила Тася. Их шаги стихли – по залу и сцене прокатился дружный вздох облегчения.

– Скорее бы он уже, что ли, на Таське женился. Может, успокоится, – глядя в захлопнувшуюся дверь, пробормотал Александр Арнольдович. – Заодно и девочка в жизни устроится.

– Не женится он, – выглядывая, как белка из дупла, пискнула в свой микрофон кудрявая женщина в железной будке.

Зоя Павловна кивнула.

– Правильно Милочка говорит. Этому придурку не женщина нужна, а балерина! Звезда! – подражая благоговейному тону Михаил Артуровича, повторила она. – Чтоб она ему батманы[От франц. «биение». Группа движений работающей ноги, один из базовых элементов классического танца.] с борщом крутила! А Тася на его стандарты не тянет, разве что никого другого не подвернется… А тут ты еще, со своими замечаниями дурацкими! – окрысилась она на мужа.

– Да плевать мне на ваши личные дела! – немедленно разозлился балетмейстер. – Моду взяли – одна поклонников охмуряет, вторая детей рожает, третья с четвертой – вообще детский сад! Что стали, уши развесили? – заорал он. – Сплетни вам нужны? Работать вам надо! Ритка! Настя! Сколько можно ждать!

Из кулисы заполошно вылетели две девчонки, тоже в прозрачных белых платьях.

Наконец-то хоть можно поглядеть на загадочную Ритку! Все сыщики «Белого гуся», включая гуся, уставились на вторую девчонку… Кисонька разочарованно хмыкнула – после Настиных обвинений и испуганных воплей она ожидала увидеть кого-то… даже не красивей, а… значительнее, что ли. Настя изящная, стройная, как куколка, а эта… На Настю она походила разве что темным цветом волос, в остальном права Тася из третьего состава – никакая! Слишком длинные, мосластые, как у страуса, ноги, тощие ручонки, точно у кузнечика, и лисье злое личико с тонкими губами маленькой, но уже полноценной стервы. А выглядит еще младше Насти!

– Вот эта? – презрительно оттопырив губу, процедила Катька. – А разговоров-то… Младенец! – припечатала она.

Сева и Вадька переглянулись с Кисонькой – и дружно вздохнули. От недавнего Катькиного одиннадцатилетия им перепало одно удовольствие – гулянка, которую они сами себе закатили. С игровыми автоматами, боулингом, катком и альпинистской стенкой. На самый верх сумели залезть Мурка и Кисонька – в чем, впрочем, никто не сомневался, – и, как ни удивительно, Сева. Катька повисла на середине, Вадька не преодолел и первых ступенек. Евлампий Харлампиевич состязаться не стал, а просто взмыл под потолок зала, гордо сделал круг и улетел в сторону пиццерии. Ребята потом гадали – их гусь единственный, кто пиццу ест, или любой гусь маслины с анчоусами склевал бы, просто не предлагают?

В общем, оттянулись классно, приятно вспомнить… но начиная с того дня рождения младшая сыщица агентства решила, что она взрослая, окончательно и бесповоротно! Разговаривала теперь исключительно в снисходительной манере старого мудреца, все познавшего и повидавшего в жизни, граждан моложе тридцати зачисляла в младенцы, а моложе сорока – в «малолетки недоделанные». Сева как-то поинтересовался, кем она считает старушек – доделанными малолетками? Но Катька в ответ объявила, что сам Сева относится не просто к младенцам, а к младенцам дебильным, спорить с такими ниже ее достоинства, пусть подрастет сначала. То, что Сева старше ее на три года, наглую Катьку не смутило.

– О, еще один младенец! На ножках! – добавила Катька, разглядывая выпрыгнувшего на сцену действительно очень длинноногого парня лет шестнадцати. – Что этот детсад сплясать может – танец маленьких утят?

– В балете не пляшут, – процедила Кисонька, видно, под влиянием пачки проникнувшись солидарностью с балетными. Она уже собиралась повторить Настину лекцию о том, как рано начинают балерины, но…

– Давайте: Кумарчик – граф Альбер, Ритка – Мирта, повелительница вилис! Потом Жизель – Настя, приготовься! – выкрикнула кудрявая Милочка из своей железной будки, нажала кнопку, и зазвучала музыка.

Боль, боль, боль… В каждом движении – боль, каждый шаг – как по ножам. Луна в темных небесах равнодушным фонарем озаряет старые могилы, но он знает, что там, на дальнем краю старого кладбища, рыхлая земля, свежетесаный крест… Там лежит она, его любовь, и все поздно, и не объяснить, и не оправдаться, не сказать, что он не лгал, он действительно потерял голову, увидев крестьянскую девочку, танцующую на лугу, он, граф и сын графа, отдал бы ради нее все – замок, титул, поместья… жизнь… Жизнь, лишь бы увидеть Жизель еще хоть раз, объяснить…

Легкий, как облачко, белый призрак соткался невдалеке. Это… она? Его молитва услышана? Он делает шаг – силуэт тает. Нет, не уходи, постой, послушай! Она появляется снова… и снова… и опять, и он бежит за ней, теряя голову от счастья. Жива она, мертва – ему все равно, лишь бы она остановилась, подождала.

Луна падает в пропасть между тучами, точно испуганная насмерть. Белый силуэт у могилы – ждет. Он бросается к ней, выкрикивая ее имя… И отшатывается, натолкнувшись взглядом на жадную морду смертоносного призрака, на бледные прозрачные губы, растянутые в омерзительной ухмылке гиены. Но… это ведь не она! Это не Жизель! Другая, совсем другая поджидает его, и лик ее – лик смерти, и каждое движение – медленное и мучительное убийство.

Мирта, повелительница вилис, делает шаг – ты зря сюда пришел, смертный! Еще шаг – ты умрешь, сын графа! Прыжок – я закружу тебя, глупец, заворожу, неудачник, высосу по капле твою жизнь! Скользнула вокруг него – скука и насмешка. Ей даже не забавно его убивать, она делала это сотни раз за сотни лет. Глядела, как бьются они в ее власти – охотники, воины, рыцари. Их клинки и мушкеты бесполезны против ее танца под луной, они бессильны, и страх побеждает отвагу, и их живая кровь течет по ее призрачным пальцам… Убивать – скучно, но еще скучнее тьма и сырая земля, всегда, вечно! Поэтому сейчас, молодой граф, ты умрешь!

Беззвучный крик заставляет содрогнуться старое кладбище, и луна выкатывается из-за туч. Другой призрак, бледный и нежный, бросается между серебристой убийцей и ее жертвой. Мирта отступает. Удивление – смутное, недоверчивое. Жизель? Маленькая дурочка, умершая от любви? Ты пытаешься отнять добычу у своей повелительницы? Прочь! В сторону! Ни один мужчина еще не уходил с моего кладбища живым! С дороги, девчонка! Бойся меня, бойся! И грозный бледный призрак смертоносной королевы навис над осмелившейся взбунтоваться подданной.

Жизель боялась. Она даже не трепетала – тряслась так, что казалось, сцена под ней мелко вибрировала. Она еще держалась между возлюбленным и жаждущей живой крови повелительницей, но было видно, что сейчас, вот сейчас она сдастся – и кинется прочь, заходясь мертвящим стоном от ужаса, и все равно, что кровь ее любимого впитается в землю древнего кладбища.

– Сейчас в колготки наложит! – неожиданно сказал красавец-граф, небрежно опираясь на крест у могилы.

Кисонька глубоко вздохнула – и еще затуманенным взглядом уставилась на молодого парня в черном с серебром трико и двух тяжело дышащих девочек в прозрачных платьях.

– Кумаров! – звонко и зло крикнула из зала Зоя Павловна, – Придержи язык!

– А чего я, Зой-Пална? – корча издевательско-невинную рожу, пробубнил благородный граф. – Да моему Альберу, чем на эту курицу-Жизель рассчитывать, проще Мирте в морду дать!

– Сейчас сам получишь, Кумарчик! – хрипловатым, как прокуренным, голосом сообщила грозная повелительница призраков и шагнула к «графу». Тот на всякий случай попятился, прячась за кулису. – Коз-зел! – презрительно процедила вдогонку Ритка-Мирта.