Силовой вариант ч. 2(СИ) - Афанасьев (Маркьянов) Александр "Werewolf" - Страница 5

Эманулла имел все основания опасаться за свою жизнь — таджик в городе, из которого пуштуны постепенно выживали представителей всех других национальностей, наплевав на заповеди пролетарского интернационализма. За советский паспорт для детей — Эманулла был готов на все.

— Проводи меня к нему…

Когда воротина двери скрыла их от улицы — добрый шурави сунул мальцу небольшую шоколадку, чуть подтаявшую от жары. Для маленького афганца это было невиданное лакомство.

— Рахмат, шурави-эфенди…

Эманулла тоже не молился. Сын и внук басмачей, выбитых в Афганистан, он был уже стар, чтобы менять свои привычки и пытаться показать себя тем, кем он не являлся. Знал, что даже если он будет каждый день вставать на намаз не пять — а пятьдесят пять раз — грехов уже не замолить. Поэтому — когда все возносили хвалу Аллаху — он сидел и пил чай, понимая что в это время торговли не будет…

Дементьев неуклюже расположился на потертом, истоптанном и оттого по местным меркам более ценном чем новый ковре. Расположился внешне неуклюже — но так его научили садиться понимающие люди, чтобы в случае чего быстро вскочить. Оправил полы своей безрукавки — внешне небрежно, но на деле — чтобы не мешала быстро выхватить оружие. Эманулла, которого звали так же, как одного из давних правителей Афганистана, друга Ленина — заметил, но ничего не сказал…

Бачонок принес чай. Янтарный, терпкий, настоящий. В СССР такого не было — видимо, заваривать не умели.

— Ибрагим привез товар… — негромко и словно бы ни к кому не обращаясь сказал Эманулла — так много, что не хватило одного осла, чтобы его перевезти.

— И Монадбой тоже… — промельком заметил Дементьев, прихлебывая чай — и вдвое больше его. Или втрое?

Старик тяжело посмотрел на шурави

— Мне жаль тебя… — наконец, сказал он

— Почему же?

— Потому что ты — бинанга.[4] Человек без рода. Без племени. Ты живешь так и считаешь это нормальным…

Дементьев пожал плечами

— Пролетарский интернационализм, однако.

— Мне жаль всех вас. Вы хотите быть друзьями всем — но получается, что у вас нет друзей. Вам не нужно врагов. Мой дед говорил про красных шурави — когда у них есть враг, они дерутся с ним как дьяволы. Когда у них нет врага — они дерутся как дьяволы сами с собой. Вы несчастные люди, рафик Петр. Когда вам плохо — никто не подставит вам плечо.

Таким образом — иносказательно, как на Востоке Дементьев дал понять, что недоволен тем, что старик дает информацию сугубо избирательно, сдавая своих врагов и ничего не говоря про своих соплеменников. Старик ответил, что про соплеменников говорить ничего не будет.

Майор хотел было возразить — но вспомнил, что на него в инспекцию по личному составу стуканул его зам, который хотел отличиться и получить повышение по службе. И наверняка — на его зама — придет время, и тоже стуканут…

Как все мерзко-то… Мерзко…

— Рахмат, эфенди. Еще что-то?

— Да. К Вахиду пришли четверо. Одеты как шурави, говорят как шурави — но пришли оттуда. Понял?

Майор въехал мгновенно

— Да. Только четверо?

— Да, четверо.

— Приметы?

— Особых нет. Одеты как нафары.[5] Один — как тот молодой нафар, который недавно отирался у лавки. Широкий. Ты его знаешь?

Майору стало стыдно.

— Знаю.

— Передай ему, чтобы заходил выпить чаю.

— Обязательно передам, Эманулло-эфенди.

Майор встал — и из рукава на ковер, когда он вставал — выпала узенькая, плотно свергнутая трубочка афганей…

Тимофеев сидел за рулем их оперативной машины — старенького такси. Увлеченно спорил о чем-то с рикшей — пуштуном…

Майор прикинулся афганцем

— Не довезете до Площади орудий, уважаемый?

Площадь орудий — место в центре города, где были выставлены орудия, потерянные здесь в боях с афганцами. Приметное место. Русские это место звали «площадь Пушкина».

— Садитесь, уважаемый.

Когда такси немного отъехало — майор отвесил своему молодому напарнику подзатыльник. Вообще то офицер не должен заниматься рукоприкладством — но майор был человеком простым и верил в старые способы воспитания, где подзатыльник — много действеннее десятков слов

— За что?

— Тебя опять заметили. Черт тебя дери, сколько раз я говорил — не толкись ты у объекта. Что тебе там — медом намазано что ли? Прошел тихонечко и все.

— Да я не толокся! Честно, Петр Петрович!

— Честно? Тогда как же тебя заметили, а? Учишь, учишь…

Сыскарь — достал из бардачка японскую рацию, которую Тимофеев выменял у десантников на шесть бутылок водки.

— Десна, Десна я Двина три. Десна, ответьте Двине три… — забормотал он в рацию

— Двина три, слушаю тебя, я Десна прием.

— Десна, прими информацию. Вахид Дост, переправщик, наркоторговец. У него в адресе четверо, одеты как советские солдаты, с оружием. Предположительно пришли оттуда. Как понял?

— Двина три, принял. У нас нет свободных групп, мы никого не можем сейчас отправить, как понял, я Десна, прием.

— Десна, никого направлять не нужно. Мы выйдем в адрес, понаблюдаем. Сообщим о результатах, как понял?

— Двина три, вас понял. Конец связи.

Сыскарь — спрятал рацию под сидение. Он все делал тщательно: бросил рацию на пассажирское сидение, а кто-то дверь открыл или просто в окно посмотрел. Вот и спалился… И хорошо если сам спалился, а то и агента спалил!

— Сделаем так. Я тебя высажу, пешком почапаешь. Только не светись, ясно?

— Да ясно…

— Да не ясно! — с нажимом повторил майор — ты перо в бок заработаешь с таким отношением к делу! Чтобы — тише воды, ниже травы… Я на машине потусуюсь, потом нас сменят. Дальше по улице, на углу — дуканщик Фарьяб живет, он там единственный дуканщик, не промахнешься. Подхвачу тебя там. Или выбирайся к постам.

— Есть.

— Ну… давай.

Такси приостановилось — и молодой сорбоз[6] ловко выскочил из него

Слежку первым обнаружил Ахмедов. Они были на взводе, они прекрасно понимали, что в случае чего все что их ждет — стенка за измену Родине. Они были опытными солдатами, прошедшими горнило локального конфликта — а страх за свои шкуры заставлял их быть еще осторожнее. Ахмедов лежал на крыше… афганцы вообще на крышах и загорали и лежали и спали. Они установили очередность дежурств, и никто не спал на дежурстве, никто не отвлекался, все делали то, что нужно было делать с мрачной сосредоточенностью. Ахмедов был лучшим в слежке — его дед, сосланный в ссылку джигит, который в сорок первом убил двоих солдат НКВД и никто об этом не знал — учил его выслеживать дичь в горах, двуногую ли, четвероногую ли, неважно. Учил обращать внимание на мельчайшие детали — кучку помета, сломанная ветка, шорох осыпавшихся камней. И сейчас — он смотрел на улицу и видел, что по ней твердым шагом, ступая чуть ли не на всю ступню идет человек… бородатый, в местной шапочке — паколе, но выше обычного афганца на голову. И потом — Ахмедов просто умел чувствовать русистов…

Глаза его вспыхнули ненавистью, с губ сорвался не то приглушенный хрип, не то горловой рык. Он несколько секунд смотрел на русиста — а потом проворно, как зверь, начал отползать к люку.

В люк, ведущий на крышу и к которому была приставлена самодельная лестница — он буквально свалился…

— Подъем! — прохрипел он — с…а подъем!

— Ты чего, башка солнце ударил, да? — насмешливо протянул лежащий на расселенном на полу ватнике Буза

— Русисты! На улице… — прохрипел Ахмедов. Потом — бросился опрометью на женскую половину дома.

— Ты чо, стой! Харам! — Буза побежал следом. С этим в Афганистане шутить не следовало — убивали и за меньшее…

Ахмедов — бесцеремонно вломился в одну комнату, в другую. По запаху нашел кухню, оттолкнул хозяйку, схватил нож.