Заколдованная Элла - Ливайн Гейл Карсон - Страница 4

– Ах, нет-нет. Спасибо. Мы никогда не едим в гостях. От волнения совершенно пропадает аппетит.

– У меня аппетит не… – снова начала Оливия.

– У нас вообще очень плохой аппетит. Матушка даже волнуется. Но здесь все такое вкусное… – Хетти бочком пододвинулась к столу. – Перепелиные яйца, настоящий деликатес! Десять медных джеррольдов за штуку. Оливия, здесь их полсотни, не меньше!

Больше яиц, чем окон.

– Люблю печенье с крыжовником, – сказала Оливия.

– Нельзя, – отрезала Хетти. – Ну, разве только чуточку…

Слопать целую оленью ногу с горой дикого риса и восемью (из полусотни) перепелиными яйцами, а потом еще и вернуться за сладким было бы не под силу даже великану. Но Хетти сдюжила.

Оливия съела еще больше. Печенье с крыжовником, сдобные слойки с изюмом, бисквитные пирожные с кремом, сливовый пудинг, шоколадные конфеты и пряная коврижка – и все это щедро сдобренное ромовым маслом, абрикосовым соусом и мятной подливкой.

Они держали тарелки у самого лица, чтобы вилками сильно не размахивать. Оливия жевала не переставая, а Хетти то и дело откладывала вилку и изящно промокала губы салфеткой. А потом принималась набивать рот – с прежней жадностью.

Смотреть на них было противно. Я опустила глаза и увидела коврик, который раньше лежал у мамы под креслом. Сегодня его постелили, чтобы не испачкать пол едой. Раньше я к нему не присматривалась.

Охотники с собакой гнали вепря к краю, отороченному алой шерстяной бахромой. Тут я заметила, что картинка движется. Ветер пошевелил траву под ногами вепря. Я заморгала, все замерло. Я снова вгляделась в коврик – трава опять зашевелилась.

Собака только что лаяла – я видела, как расслабились мышцы у нее на горле. Один из охотников хромал – я ощутила, как свело у него ногу. Вепрь совсем запыхался, но бежал дальше, гонимый страхом и яростью.

– Куда ты уставилась? – спросила Оливия. Наелась, наверное.

Я вздрогнула. У меня было такое чувство, словно я очутилась там, в коврике, рядом с охотниками и вепрем.

– Никуда. Смотрела на ковер.

Я снова опустила глаза. Коврик как коврик, с обычным рисунком.

– У тебя глаза вытаращились.

– Прямо будто у огра, – сказала Хетти. – Круглые-прекруглые. О, а сейчас ты вроде бы нормальная на вид.

Саму-то ее нормальной было не назвать. Она была похожа на кролика. На жирного кролика – Мэнди любила покупать таких на жаркое. А у Оливии лицо было тупое, что твой помидор.

– А у тебя, наверное, глаза никогда не таращатся, – заметила я.

– Пожалуй, да, – самодовольно ответила Хетти.

– Малюсенькие, вот и таращить нечего.

Хетти по-прежнему улыбалась, только теперь улыбка стала будто нарисованная.

– Я прощаю тебя, деточка. Мы, сливки общества, не злопамятны. Твоя бедная матушка тоже славилась дурным воспитанием.

Мама чем-то славилась. Прошедшее время. У меня перехватило горло.

– Крошки мои! – налетела на нас ее сиятельство Ольга. – Нам пора идти.

Она обняла меня – и мне стало тошно от запаха прогорклого молока.

Они ушли. Отец стоял у кованых ворот и прощался с остальными гостями. Я побрела в кухню, к Мэнди.

Она составляла стопками грязные тарелки.

– Можно подумать, они неделю маковой росинки в рот не брали!

Я надела передник и накачала насосом воды в раковину.

– Просто они раньше не пробовали твоих разносолов.

Мэнди готовила лучше всех на свете. Мы с мамой иногда стряпали по ее рецептам. Мы в точности следовали ее указаниям, и получалось вкусно – но не так волшебно, как у самой Мэнди.

От этого я почему-то вспомнила про коврик.

– Там, в зале, был ковер с охотниками и вепрем – помнишь такой? Я на него засмотрелась, и вот что странно…

– Ай, глупышка. Ну зачем тебе было глядеть на старый коврик?

– А что, нельзя?

– Подумаешь, феи напроказили…

Этот коврик – подарок фей!

– А ты откуда знаешь?

– Его подарили госпоже.

Мэнди всегда называла маму «госпожа».

И явно увиливала от ответа.

– Кто подарил – моя фея-крестная?

– Давным-давно.

– Мама говорила тебе, кто моя фея-крестная?

– Нет, не говорила. Где твой отец?

– Прощается с гостями у ворот. Может, ты все равно знаешь? Хотя она тебе и не говорила?

– Что я знаю?

– Кто моя фея-крестная.

– Если бы мама хотела, чтобы ты знала, она бы сама тебе сказала.

– Она собиралась сказать. Обещала. Мэнди, ну скажи!

– Я.

– Что – я? Зачем ты все время темнишь?

– Я. Я твоя фея-крестная. Попробуй-ка морковный суп. Это к ужину. Ничего?

Глава четвертая

Рот у меня открылся сам собой. Туда мгновенно проскочила ложка и влила в меня глоток горячего – но не обжигающего – супа. Мэнди собирала морковку как раз тогда, когда она была сладкая-сладкая, морковная-морковная. Морковная сладость переплеталась с другими вкусами – лимона, черепахового бульона, незнакомых пряностей. Лучший морковный суп на всем белом свете, волшебный суп, который могла сварить одна лишь Мэнди.

Коврик. Суп. Волшебный суп. Мэнди – фея!

Но если Мэнди – фея, мама не могла умереть!

– Ты не фея!

– Почему:

– Если бы ты была фея, ты бы ее спасла!

– Ах, лапочка, спасла бы, если бы могла. Не вынула бы она волосок из моего лечебного супа, была бы жива и здорова!

– Ты все знала? Как ты ей позволила?!

– Не знала, пока она не разболелась. А когда человек умирает, мы ничего не можем сделать.

Я рухнула на табуретку у плиты и разрыдалась – даже дышать не могла. Тут Мэнди крепко обняла меня, и я ревела, а слезы текли в оборки ее передника – где ревела столько раз по куда менее серьезным причинам.

Мне на руку упала капля. Мэнди тоже плакала. Лицо у нее было все в красных пятнах.

– Я была и ее фея-крестная, – сказала она. – И твоей бабушки.

Я отстранилась от Мэнди и поглядела на нее свежим взглядом. Какая же она фея? Феи – они стройные, юные и прекрасные. Ростом Мэнди была с фею, что да, то да, но где это видано, чтобы у феи были растрепанные седые кудряшки и двойной подбородок?!

– Покажи! – потребовала я.

– Что тебе показать?

– Что ты фея. Растай в воздухе или еще что-нибудь наколдуй.

– Я тебе ничего не обязана показывать. Кстати, феи никогда не тают в воздухе при посторонних, кроме Люсинды, конечно.

– Не умеете, что ли?!

– Всё мы умеем, только так не принято. Наглости и глупости на подобные фокусы хватает только у Люсинды.

– Почему это глупость?

– Все сразу догадаются, что ты фея. – Она принялась мыть посуду. – Помоги мне.

– А Натан и Берта – они знают? – Я стала таскать тарелки в раковину.

– Что они знают?

– Что ты фея.

– Опять ты за свое. Нет, никто, кроме тебя, ничего не знает. А ты будь любезна держать язык за зубами. – И Мэнди огрела меня самым свирепым своим взглядом.

– Почему?!

Она зашипела на меня.

– Ладно, буду. Честное слово. Но почему?!

– А я тебе объясню. Феи людям нравятся только в сказках. А стоит им ненароком встретить самую настоящую фею, и не миновать беды. – Она сполоснула блюдо. – На, вытирай.

– Почему:

– Мокрое оно, вот почему! – Она увидела, как я растерялась. – А почему не миновать беды? Если коротко, то по двум причинам. Стоит людям догадаться, что мы умеем колдовать, и они думают – ага, пусть эти феи расхлебывают кашу, которую мы заварили! Если мы, феи, отказываемся, люди злятся. Вторая причина – мы бессмертные. Это их тоже злит. Госпожа неделю со мной не разговаривала, когда умер ее отец.

– А почему Люсинда не против, чтобы люди знали, кто она такая?

– Ей, дурочке, это даже нравится. Раздаривает жуткие дары и еще благодарности требует…

– А они всегда жуткие?

– Всегда. Жуткие они всегда, но находятся люди, которые приходят в телячий восторг от одной мысли, что получили подарок феи, даже если от этого подарка им одно горе.

– А почему мама знала, что ты фея? И я почему знаю?