Взгляни на небо - Дворкин Илья Львович - Страница 21

Федор Андреич взял треугольный обрезок металла, положил его на чурку, в которой заранее была выдолблена неглубокая овальная ямка, и стал несильно постукивать по пластинке молотком.

Ребята обступили его, притихли, глядели внимательно, но ничего еще не понимали. Звонко постукивал молоток, и на каждый удар металл отзывался по-разному, каждый раз — другая нота. Звуки были чистые и звонкие. Веселые звуки.

Пластина постепенно начала прогибаться. Она словно растягивалась, принимая форму ямки в чурбаке.

А Федор Андреич легонько придерживал пластину пальцами, слегка поворачивал ее, и чем дальше, тем мягче, бережнее пристукивал молотком. И металл послушно поддавался, пока не обволок собою всю выемку в чурбаке.

Тогда Федор Андреич взял узкое зубильце и выбил на одном из углов косо летящую чайку.

— Что получилось? Получилась пепельница. Сувенир. Школа договорилась с магазином сувениров. Если у вас будут получаться красивые вещицы, не обязательно пепельницы, магазин будет их покупать. Туристы всегда интересуются сувенирами ручной работы. Деньги магазин будет переводить на банковский счет школы. И летом на эти деньги можно будет отправиться путешествовать. Ясно?

Ребята по очереди брали в руки сделанную на их глазах пепельницу.

Она была еще теплая, приятно тяжелая, а многочисленные впадинки от удара молотком делали поверхность ее узорчатой. Красивая получилась штука.

— Каждый пусть придумает для себя личный знак. Мой, видите, чайка, — сказал Федор Андреич.

Таир придумал для себя кинжал, Володька — условного человечка: палочка — ручки, палочки — ножки, палочка — туловище и голова. Родька — букву «Р», а Мамед-Очевидец извивающуюся змею. Каких только знаков не напридумывали!

Только метить ими пока было нечего, потому что дело оказалось непростым. Сперва придумывали контуры будущей формы, рисовали ее на поверхности чурбака, потом полукруглой стамеской делали выемку, потом зачищали ее наждаком, потом…

Вот с этим «потом» было похуже. То, что так легко, играючи получалось у Андреича, никак не получалось у остальных: пластинка прыгала, больно отбивала пальцы, если ее придерживали пальцами, и вообще вела себя совершенно по-хулигански.

— Дрянь такая, — приговаривал Таир и молотил по своей пластинке, — прыгает, как сумасшедшая лягушка!

— Моя еще хуже дрянь — вообще с чурбака сваливается, — жаловался Володька.

Ленка Бородулина завизжала от боли — молотком попала по пальцу. Андреич смазал его зеленкой, обернул пластырем и от работы Ленку отстранил.

Только у Родьки получалось все ладно. Все-таки дни, проведенные в колонии, не прошли даром, руки его уверенно и четко работали. Он быстро уловил ритм и силу ударов, и медная пластинка покорилась.

— Ну, вот! Видал, какие номера выкидывает? — заорал Таир.

Он со злости так трахнул по пластинке, что она прорвалась в самой середине. Подошел Андреич, поглядел.

— Не беда, — сказал он, — не расстраивайся. Первый блин. Дальше лучше пойдет. Вот глядите, как у него получается, — Андреич показал на Родьку. — А почему? Потому что с умом работает. Когда-нибудь пробовал уже? — спросил он Родьку.

Родька потупился и скромно ответил:

— Нет. Просто я гений. Самый обыкновенный.

— Ну, вот видите, — серьезно сказал Андреич, — у нас уже и гении собственные появились. Ну-ка, гений, покажи, как ты работаешь, а вы еще не гении, внимательно наблюдайте.

Родька усмехнулся про себя: «Как пишут в милицейских протоколах: «Виталий Родин, он же Халва, он же Родька, он же Гений». Ну, Гений так Гений, все лучше, чем Халва».

Родька стал стучать молотком. Остальные ребята окружили его.

— Чуете? — спрашивал Андреич. — Улавливаете? Удар должен быть не очень сильным, двойным. Раз-два! Раз-два! Раз-два! От центра по кругу. Тогда она елозить не будет. А грохать молотком изо всех сил — тут ума не надо.

Однажды Андреич задержался за спиной Родьки подольше.

— А ведь у тебя, Виталька, талант. Очень чуткие руки, и вкус есть. — Он помолчал. — Думаешь, не помню ничего? Молчишь? Ну, молчи. А ведь я из-за тебя в школу пошел работать.

Родька наклонился над пластинкой, спрятал лицо.

— А ты молодец, парень. Скрытный малость. Но гляди, если что надо будет, говори открыто. Я ведь жизнью тебе обязанный.

Родька молчал.

Андреич покряхтел за спиной, хмыкнул — видно, хотел еще что-то сказать, но не сказал, хлопнул легонько Родьку по плечу и отошел.

И не стало уроков более увлекательных, чем уроки труда.

Родька даже после уроков оставался, любимый футбол забросил. Он придумывал все новые и новые формы, одна замысловатее другой. Ему было интересно. Эта работа была ему в радость. Он не знал еще, что такое чувство называется радостью творчества.

Кубик не напоминал о себе. Да Родька и не думал о нем, убрался — и скатертью дорога.

Но вскоре Кубик вновь объявился. И при обстоятельствах необычных.

Глава пятнадцатая

— Ну, ваш Андреич и жох! — сказал Володьке отец. — Припер меня к стене. Хватка у него мертвая.

Володька встрепенулся.

— Как это — припер? За что?

— Сам скоро узнаешь, — ответил отец и загадочно улыбнулся.

И как Володька ни старался, ничего больше ему не удалось узнать.

Несколько дней все в классе ломали голову над этой загадкой, но так ни до чего и не додумались. А в пятницу Андреич сказал:

— Кто хочет со мной сплавать на остров Козлиный? На нем один из самых красивых маяков на Каспии и множество действующих вулканов.

Слишком уж много сведений вывалил на головы ребят Андреич: остров, маяк, действующие вулканы…

— Что-то заговаривается наш Андреич, — пробормотал Родька.

— А тигров и носорогов там нет? — ехидно спросил Таир.

— Тигров и носорогов там нет.

— А как мы поплывем — кролем или брассом? — спросил Володька.

— Нас туда твой отец забросит. Я с ним уже договорился.

— Ах, вот оно что, — пробормотал Володька и вдруг сообразил: — Но ведь мы все на отцовом дубке не поместимся.

— А все и не поплывут. Вам, во-первых, надо отпроситься у родителей, потому что едем мы с ночевкой, уходим в субботу сразу после уроков, возвращаемся вечером в воскресенье. Те, кого отпустят, бросят жребий, потому что больше десяти человек судно не возьмет. Десять вас и я одиннадцатый. Надо взять с собой еду и одеяло.

Жребий бросать не пришлось. На остров Козлиный отправилось пять человек, остальных родители не отпустили.

В субботу было четыре урока, и ровно в час пять счастливчиков стояли на пирсе рядом с пузатыми рюкзаками.

— Ну, молодцы! — смеялся Андреич. — Снарядились отменно. Хоть в кругосветку отправляйся, провианта хватит.

— Из этой-то лужи в кругосветку! — хмыкнул Родька.

— Вот из нашей Юрмалы… — хором отозвались Таир и Володька.

Подошедший Володькин отец внимательно оглядел Родьку.

— Лужа, говоришь? — спросил он. — Нет, милый, это море. И море серьезное. И ты в этом скоро убедишься.

И Родька убедился. И действительно, очень скоро.

Глядя на море с пирса, казалось, что стоит полный штиль. Но едва только дубок отвалил, стало ясно, как этот штиль обманчив.

Море дышало. Длинные пологие валы шли размеренно и мощно. Легкий дубок тарахтел мотором, тужился, словно играл с волнами в пятнашки, но те легко догоняли его, мягко подбрасывали, какую-то долю секунды держали на своих хребтах, потом ускользали, и дубок клевал носом, катился вниз. И так бесконечно — вверх-вниз, вверх-вниз.

Уже через час такой мерной болтанки Родька укачался. Он сидел, сжав изо всех сил зубы, и старался на воду не глядеть.

О чем-то весело болтали мальчишки. Восторженно взвизгивала Ленка Бородулина, а Родька сидел, уставясь напряженным взглядом в собственный рюкзак, и сглатывал, сглатывал подкатывавшийся к горлу противный комок.

Он мужественно продержался еще целый час.

Неожиданно Таир умолк, внимательно вгляделся в Родьку и сказал: