Океаны Айдена - Лорд Джеффри - Страница 42

Блейду оставалось пройти по побережью еще миль пять-семь, чтобы добраться до места, где великий змей Сатрака прижался грудью к подводному склону, широко разведя в стороны свои невероятно длинные шеи. По словам Магиди, там в море вдавался мыс, словно мечом рассекающий Поток на две части — северную и южную. Что находилось за ним, какие страны и острова, проливы и бухты, жрец-навигатор не знал; в древних легендах гартов не было даже намека на то, что кто-нибудь осмелился пересечь этот рубеж. Магиди, однако, предупредил своего сайята, чтобы тот не пытался обогнуть чудовищный волнолом — у его копьевидного конца вода кипела и бурлила, словно в котле. Блейд собирался ночью перетащить флаер по суше на другую сторону мыса — по совету того же Магиди, утверждавшего, что его ширина кое-где не превосходит пятисот ярдов. Нелегкая работа, но он был уверен, что справится с ней.

Сейчас он брел по колено в теплой воде, буксируя свою легкую машину у самого пляжа в едва заметных волнах прибоя. Он был только в набедренной повязке и легких сандалиях; грудь и спину через подмышки перехватывало многократно сложенное полотнище ткани — чтобы петля каната с зацепленным на конце аппаратом не резала кожу. Впрочем, флаер шел легко; вес его был невелик, а осадка не превышала десяти дюймов. Тут, у берега, течение практически не чувствовалось; Зеленый Поток гнал свои струи на север в полумиле от Щита Уйда, за цепью рифов, скрытых облаками брызг и белой кипящей пеной. Пожалуй, это было единственное место на планете, где человек мог вести свое судно против могучего экваториального течения.

Ночь кончалась, небо над иззубренным краем Щита постепенно светлело, гасли звезды, и тихое жаркое утро вступало в свои права. Через час Блейд собирался поискать какую-нибудь подходящую для дневки пещеру, в которой он мог бы расположиться с большими удобствами, чем в тесной кабине флаера, и позавтракать. Особых проблем с завтраком не возникало — по дороге часто попадались большие раковины каких-то моллюсков с нежным и сочным мясом. Для их приготовления огонь был не нужен; двадцать минут на солнце, и жаркое готово.

Механически переставляя ноги, странник смотрел на далекий, затянутый белесой дымкой горизонт. Со вчерашнего вечера он прошел уже миль пятнадцать, но не чувствовал усталости — под сенью исполинского Щита ночью было на редкость прохладно, градусов тридцать, не больше. Мерно поскрипывала галька под подошвами сандалий, тихо рокотали набегающие на берег волны, и в такт этим звукам неторопливо текли мысли.

Нажать четыре раза, подождать, нажать еще два — так сказала Найла. Нет, он не хотел подавать этот сигнал бедствия. Он не нуждался ни в помощи, ни в спасении и давно перестал лелеять мечту, что в небе над ним вдруг возникнет летающий корабль. Все, что он знал о южанах, говорило о том, что они придерживаются политики строгой изоляции; в частности, на «Катрейе» не было ни передатчика, ни навигационных приборов, ни настоящего мощного оружия. Впрочем, к чему Найле оружие? Она ведь не могла убивать…

Этот факт представлялся Блейду весьма многозначительным. Все ли сородичи Найлы питали такое же инстинктивное, вероятно — врожденное, заложенное в генах, отвращение к убийству! Если так, то это объясняло многое. Например, изоляцию, на которую было добровольно обречено их общество, технологически развитое и, несомненно, обладавшее мощными средствами уничтожения себе подобных.

Он припомнил все, что знал по этому поводу. Ему доводилось читать книжку-другую на подобные темы — естественно, книги были фантастическими, ибо его современники, на любом континенте и в любой стране Земли, отнюдь не страдали идиосинкразией к убийству. Да и сама проблема явно не пользовалась популярностью среди романистов — не каждый мог сотворить нечто занимательное, описывая цивилизацию, которая не ведала насилия. Ведь насилие — в том или ином виде — всегда являлось спутником тайны, приключения и детектива.

Кажется, был один поляк… Да, поляк, изумительный писатель; Блейд не помнил его имени, но не сомневался, что читал перевод с польского. В его романе люди тоже не могли убивать (правда, не возбранялось отдать соответствующий приказ роботам), и постепенно раса человеческая стала вырождаться. Вместе с войнами, преступлениями и кровавыми конфликтами исчезли героизм, самопожертвование, отвага… Та крепкая закваска, что, перебродив, превращалась раньше в жгучий огненный джин — или, на худой конец, в пиво, — давала теперь только приторно-сладкий манговый сок.

Но Найла не была такой! Смелая маленькая женщина… Смелая и в мыслях, и в поступках, и в любви. Да, она не могла послать стрелу в человека, но руки ее крепко держали руль у того проклятого гарторского берега… Она не сошла с ума, когда его меч и фран залили кровью палубу «Катрейи»… А как она вела себя в Доме Пыток в Ристе!

Теперь Блейд понимал, что Найла вовсе не упала в обморок. Вероятно, южане многого достигли в психологии и умели управлять и своими чувствами, и телом — даже вызвать по желанию смерть. Когда ситуация стала безнадежной, Найла искусственно пришла в коматозное состояние или впала в транс, от которого до небытия оставался только один шаг. Она не выключила полностью зрение и слух — наверно, собиралась покончить с собой в тот миг, когда Канто изуродует или убьет ее возлюбленного, — и кое-что разглядела во время столь неожиданного визита Хейджа. Но вряд ли что-нибудь поняла… Впрочем, теперь это было не важно.

Странник опустил голову, уставившись на свои загорелые, покрытые ссадинами колени. Пожалуй, одну проблему он решил. Найла и этот ее сказочный корабль не были даром, бескорыстной помощью попавшему в беду путнику. И весь эпизод не являлся неким испытанием, в результате коего он мог получить -или не получить — индульгенцию на отпущение грехов вкупе с пропуском в южный рай. Его проверяли! Элементарная проверка с помощью хорошенькой женщины, заманившей его в постель! Сколько раз с ним уже случалось такое -и на Земле, и в мирах иных! И сколько раз он сам использовал этот вечный, как небеса, способ! Подсадной уткой — вот кем была его чернокудрая красавица!

Но почему же так щемит сердце? Почему перед глазами вьются, трепещут огненные языки, из которых, словно феникс, взмывает вверх чешуйчатый дракон с розово-смуглой наядой, прильнувшей к его шее? Почему щеки его стали влажными, а в ушах все звучит и звучит тихий прерывистый шепот: «Эльс, мой милый… Ты все уже сделал… Ты любил меня…»

Он припомнил наконец ту песню, что слышал когда-то в припортовом лондонском пабе. Да, там говорилось о девушке и о разлуке…

В такт шагам он начал чеканить про себя слова:

Все же логика — это упрямая вещь,

И мне кажется, я не смогу переспорить ее,

Если в днище дыра — то вода будет течь,

Мой усталый корабль постепенно уходит под лед,

И порою мне хочется просто брести наугад…

Но зачем в мою спину так пристально смотрит твой взгляд?

Твой синий взгляд…

Нет спасенья в обмане бушующих волн,

И, склоняясь под ветром, я крепче сжимаю весло,

Но кто скажет, куда мне нести свою боль?

Здесь чужая земля и другое склонение слов,

И в пустом переулке, рукой прикрывая глаза,

Ты напрасно стремишься увидеть мои паруса…

Ты прислушайся лучше — это поет моя свирель, это плачет моя свирель…

И мне больше не важно, что станет со мной,

Мир не бросился в пропасть, я вижу, что все обошлось,

И на сумрачном небе, пробитом луной,

Кто-то пишет нам новую сказку без горя и слез,

Где в сиянии света с тобой мы похожи точь-в-точь — Ты прекрасна, как солнечный день, а я черен, как ночь…

Блейд упрямо закусил губу. Да, теперь существовала еще одна причина, по которой стоило стремиться на Юг! Он жаждал взглянуть на тех, кто послал к нему Найлу — милую маленькую беззащитную Найлу, которая даже не умела убивать… Он хотел посмотреть в глаза этим пацифистам, этим вонючим кроликам, этим слизнякам, которые не жгли, не резали, не стреляли — только послали ее на смерть.