Большие каникулы - Сынтимбряну Мирча - Страница 5

— Где правил Василе Лупу?

— Пожалуйста, повторите вопрос, я не понял как следует… — просительно тянет Тилика и, после того, как вопрос повторен, начинает уверенно: — Василе Лупу правил в… э-э… — Он тайком толкает в бок соседку. — Не могу вспомнить… на языке вертится…

— В Молдове, — говорит девочка.

— Я это и хотел сказать!

— Когда?

— В тысяча шестьсот тридцать… — начинает та.

— Не ты, пусть Матей скажет.

— Я? Василе Лупу правил в одна тысяча шестьсот тридцать… тридцать… — он тянет себя за челку, поглядывая на класс. Что там подсказывает этот, с последней парты? Кажется… шесть… Или семь?…

— Ну?

— В одна тысяча шестьсот тридцать… — и он добавляет еле слышно: …мом.

— В каком?

— Одна тысяча шестьсот тридцать шесь… мом.

— Войны он вел?

— Не-е… вел.

— Вел или не вел?

— Нннн… вел, — заявляет ученик неопределенным, слегка отрицательным тоном.

— А кто тогда правил в Мунтении?

— В Мунтении тогда правил… — начинает Тилика с подъемом, но тут же останавливается и просительно: — Я не понял вопроса…

Выведенный из себя, учитель повторяет по слогам.

— А, да… В Мунтении правил воевода Мунтении… я знаю, но не могу выговорить. Такое трудное имя.

Он тянет, мнется и снова незаметно толкает в бок девочку; та поднимает руку.

— Его зовут так же, как и тебя, — помогает учитель.

— Я так и хотел сказать, — спешит, воодушевившись, мальчик. — В Мунтении правил… Тилика-воевода!

Учитель опускает ручку в чернильницу.

— Садись. Тройка.

Мальчик упирается. Он явно обижен.

— Спросите меня еще, я ведь учил… только запутался в именах, они такие трудные…

— Трудные имена? Но ведь воеводу Мунтении звали — я сказал тебе — так же, как и тебя, Матеем!

— Я знал, но вы меня запутали, — бубнит мальчик, со слезами на глазах. — Разве я виноват? Вы, может, не знаете, а меня ребята так прозвали. Вместо Матея… кличут… Тилика-а-а!

ЗАМЕТКИ ЧИТАТЕЛЯ

В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ Я ЗАШЕЛ в районную библиотеку, чтобы взять что-нибудь почитать. По этому случаю мне пришлось лишний раз убедиться в том, что, читая библиотечную книгу, вы знакомитесь не только с ее героями, но и с ее читателями… Как это так? Да очень просто. Если вам хочется познакомиться с героями, вы погружаетесь в чтение и наступает момент, когда вокруг вас собираются толпой все эти Вити, Геки, Нику, Гулливеры и Гавроши.

А читатели? Вы встречаете их на последней странице. Их присутствие отмечено там самыми разнообразными чернилами и карандашами, причем не только присутствие, но и размышления, рассуждения и афоризмы, скрепленные самыми замысловатыми подписями.

Вот, например, «читательская страничка» в первом томе «Сочинений» Гайдара, из публичной библиотеки нашего района.

Синими чернилами:

«Прочитана мною сегодня, 15 апреля. Оч. оч. понравилась. Плакала на стр. 1 и др. Свидетельствую личной подписью, Пуйка».

Красным карандашом:

«Я нижеподписавшийся, книгу пролистал,

От корки до корки всю прочитал.»

Снова красным карандашом, смоченным слюной:

«Все, вами написанное, верно,

Что и удостоверяю примерно собственноручной подписью (неразборчиво), Бухарест, район 4, ул. Гвоздичная, д. 3 „А“, налево во дворе, постучать в окно (злая собака).»

Дважды подчеркнуто:

«Уж без книг — что птица без крыльев. Возражаю против вашего поведения: ведь книга — это друг человека, который ходит по рукам. Меняю железную клетку на голубя. Нику.»

Простым карандашом, наискось:

«Какой голубь? Вареный или жареный?»

Расплывшейся черной тушью:

«Прочитана мною сегодня, 1972 года. Книга очень хорошая, но почему ты не оставил своего адреса, который с клеткой?»

Химическим карандашом:

«Со всем согласен. Меняю двух щеглов и одного голубя на чечетку (самца). Звонить по утрам. Не вступать в беседу с отцом. Мишу Г.»

Сломанным пером:

«Книга оч. оч. хорошая. Считаю, что двух щеглов и голубя не стоит. Меняю чечетку в хорошем состоянии на клетку в таком же состоянии. Отвечайте в книге „Пять недель на воздушном шаре“ или „На всех парусах“. Т., VII „В“.»

И наконец — последняя запись, в правом нижнем углу, черной тушью, трижды подчеркнутая:

«Голубь сбежал. Сам осел. Во втором томе узнаешь, как надувать честных читателей, подсовывая им почтовых голубей».

ПРЕДМЕТ НЕИЗВЕСТНОГО ПРОИСХОЖДЕНИЯ

ПРЕДМЕТ БЫЛ ОБНАРУЖЕН НА ШКОЛЬНОМ ДВОРЕ, и — что поразило всех с первой же минуты — оказалось совершенно невозможно определить его происхождение. Это было и в самом деле нечто «невиданное» — единственное, что можно точно сказать о нем даже теперь, после его длительного изучения. Но именно это и вызвало к нему общий интерес, что, впрочем, вполне понятно; ведь известно, что нет ничего увлекательнее загадок. Вот почему с того самого момента, как этот странный предмет был обнаружен, он стал объектом самых невероятных гипотез. Большинство предполагало его космическое происхождение.

— Летающая тарелка? Да, но почему — в пластмассовой обертке? Или — посылка из галактики? Но что это за шифр? Сверток оберточной бумаги, потерянный какими-нибудь марсианами? Но это значит, что марсианам известен мармелад и сало, следы которых заметны на всей его поверхности. Волнующее предположение!

Другие, более осторожные, допуская весьма древнее происхождение предмета, помещали его, однако не в пространстве, а во времени, прибегая к данным археологии и палеонтологии.

— Если предположить, что он пролежал 5 ООО лет под развалинами Вавилона, можно сделать вывод, что это какой-нибудь бытовой предмет древних шумеров. Им-то мармелад был известен!

— Это не исключено, — возражали другие, — только местом его происхождения, намного вероятнее, должна быть Помпея. Предмет, несомненно, долго пролежал под золой и вулканической лавой. Отсюда большое количество на его поверхности угля и графита.

Наконец, многие пытались определить природу предмета, исходя из его возможного употребления. Но именно в этом смысле были высказаны наиболее противоречивые предположения.

— Это шлем из коры какого-то неизвестного дерева, — склонны были считать одни.

— Вот еще, такую штуку можно носить только на ногах, — возражали другие. — Это чулки или портянки Снежного человека. Видите эти слои? Они похожи на листья окаменелого папоротника, наполовину обуглившиеся. Или, может быть, это охотничье оружие особого типа. Не исключено, что им пользовались, чтобы пускать пыль в глаза какому-нибудь неизвестному животному…

Спор был в разгаре и можно с уверенностью утверждать, что охватил уже всех присутствующих, когда вдруг появилась новая версия. Правда, и она не всех убедила, хотя аргументы в ее пользу были довольно-таки вескими. И самый веский из них — то, что соответствующее лицо, приводя свои доводы, ничуть не колебалось и десять раз в минуту повторяло «честное слово»:

— Честное слово, это мое. Это моя черновая тетрадь, честное слово. Это мой черновик, ребята, честное пионерское.

Верить ему? Или не верить?

— Парень говорит правду, — утверждали некоторые. — Не будет же он ни с того ни с сего бросаться своим честным словом?

— Но тогда почему он не может объяснить ни как ни для чего он этот предмет использует? Пусть покажет, да, пусть покажет, как можно пользоваться такой тетрадью?

Правда, показать мальчик не смог. Он только растерянно топтался на месте и по-прежнему бормотал: