Верный друг (сборник) - Карякин Петр Петрович - Страница 10

И мы с Витей пошли из сада. Пройдя шагов двадцать, я свернул к себе в дом.

— Дядя Антон! — окликнул меня Витёк. — У меня к вам просьба, не так, чтобы большая… — он нерешительно потоптался босыми ногами по траве и выпалил: — Я перешёл в четвертый класс. У меня всё четыре и пять. Вот. И я скоро уезжаю в пионерский лагерь. Не можете ли вы, дядя Антон, покараулить гнёзда от кошек? Это нетрудно: только на ночь капканы ставить около кустов, я покажу где. А на день их убирать. Вы же рано встаёте?

— Рано, — кивнул я.

— Ну вот. А днём мама будет Зяблика пускать в сад.

— А долго ты в лагере будешь? — спросил я.

— Да нет же. Всего месяц. Вам только тридцать раз поставить да тридцать раз убрать капканы.

Видимо, заметив на моём лице грустное выражение, он горячо добавил, размахивая руками:

— Да вы не бойтесь, дядя Антон! С Зябликом я вас познакомлю. Он умный. Хороших людей он не трогает. Я вам и рогатку оставлю. Она мне всё равно в лагере ни к чему. Даже совсем подарю, если хотите. И стрелять выучу. Знаете, как я из неё метров на двадцать копчика в лёт саданул. Чуть не попал! Ух, и здорово же он напугался. Теперь больше не прилетит за птенцами… Дядя Антон! — и Витёк с надеждой посмотрел мне в глаза.

— Идёт! — немного подумав, ответил я.

Обрадованный мальчуган протянул мне руку:

— Ну вот. И вы теперь будете защитником птиц.

А город уже просыпался, шумел, гудел, начинался трудовой день.

Солнце поднялось высоко, трава обсохла. Соловей давно молчал. Я подумал: «Ну, теперь, наверное, уже самые сони просыпаются». Пожалел их. И заспешил домой завтракать.

Хорошо вставать рано!

Дозор

Это было в начале 1944 года. Рота лейтенанта Смирнова вела бой на подступах к небольшой белорусской деревеньке. Фашисты в ней сильно укрепились, на чердаках домов наставили пулемётов, а за деревней в оврагах спрятали миномёты. Они вели непрерывный огонь, не давая нашим бойцам подняться в атаку. Темноту ночи прорезали во всех направлениях светящиеся пули. Они летели разноцветными огнями: то красными — трассирующие, то изумрудно-зелёными — зажигательные. На горизонте справа и слева полыхали пожары. Это фашисты, отступая, жгли наши сёла и деревни. А рота лейтенанта Смирнова никак не могла подняться. Но вот подвезли нашу артиллерию — бога войны. После первых же её залпов огонь врага ослабел. Наши бойцы ворвались в деревушку. Фашисты, убегая, всё же успели поджечь некоторые дома.

Из одного дома нёсся страшный крик. Там кто-то горел. Высокий сержант с крупным обветренным лицом, в прожжённой на спине шинели, остановился, услышав этот крик. Он прислонил к забору длинное противотанковое ружьё и, подняв с земли небольшое бревно, стал колотить им в закрытую дверь. Дверь вылетела, и он скрылся в дыму. Весь дом был охвачен пламенем. Казалось, вот-вот рухнет крыша.

Около горящего дома остановилось ещё несколько солдат. Лейтенант, увидев их, спросил:

— В чём дело?

— Крик донёсся, товарищ лейтенант, — пояснил молоденький солдат с белёсыми усиками, — гитлеровцы кого-то закрыли: живьём жгут. Сержант Яшин проник в дом на выручку.

— Правильно, — кивнул лейтенант и, приказав белоусому солдату остаться и помочь сержанту, скрылся с остальными в темноте, где трещали удаляющиеся выстрелы.

А Яшин в это время был в самом пекле пожара. Вскочив в сени, он никого не увидел. Распахнул дверь, ведущую в дом. Но оттуда понесло таким жаром, что сержант невольно попятился. В густом дыму ничего нельзя было разобрать. Закрыв лицо рукавом, он пошёл ощупью. Дым ел глаза, набивался в нос, в рот, Яшин кашлял, но всё шёл вперёд, вытянув перед собой свободную руку и время от времени спрашивая:

— Кто тут живой? Эй, кто тут есть?

Но никто не отзывался. У сержанта от жары начала лопаться кожа на губах, лице.

— Эй! Кто тут? — закричал он громче, глотая едкую гарь. Никакого ответа. «Сгорели, видимо, — решил сержант. — Нужно выбираться, а то крыша обвалится, задавит…» — и повернул к выходу. Но тут где-то сбоку он услышал жалобные стоны.

Белоусый солдат, которого оставил командир роты в помощь сержанту, видя, что тот долго не выходит из дому, забеспокоился и тоже кинулся в дом. Но навстречу ему, окутанный клубами дыма, выскочил Яшин. В руках он держал небольшую собачонку. Волосы и брови у него обгорели. На лице краснели пятна ожогов. Глаза, изъеденные дымом, слезились. Белоусый кинулся к нему и стал тушить тлеющую шинель. В это время стропила крыши подгорели, и она рухнула, подняв в тёмное небо тучи искр и багрового дыма.

— Как раз успели! — крикнул Яшин, глядя на догорающий дом и поглаживая спасённую собачонку.

Прижав её к груди, он взвалил на плечо своё длинное ружьё и направился крупным шагом догонять подразделение. Рота в это время окопалась около хутора, где засели фашисты. Солдаты, увидев Яшина, окружили его, разглядывая собаку.

Это была обыкновенная чёрненькая дворняжка с белыми пятнами на груди и на правом боку. Во многих местах шерсть подпалилась. А пушистый хвост обгорел. Из глаз непрерывно текли слёзы. Скуля и повизгивая, она тыкалась холодным носом в широкую ладонь сержанта.

— Ну, ну! — ласково говорил он. — Поджарили было тебя фашисты. Ладно, мы с ними рассчитаемся. Всё припомним.

— А что мы с собакой будем делать? — спросил кто-то.

— Лечить надо, — ответил Яшин. — Не бросать же теперь животное. Тем более от наших врагов пострадало.

Все согласились:

— Правильно, бросать собаку нельзя.

И стали придумывать ей кличку. В несколько минут придумали их не менее десятка. Но Яшину всё не нравилось.

— Да-а, — пробасил низкорослый пулемётчик Огурцов, собачке имя надо особенное, так как она много пережила. Хозяев, наверно, угнали в плен, а её вот чуть не сожгли. Тут надо особенное имя, — подумав, опять добавил он.

Белоусый солдат глядел куда-то вдаль, что-то шептал губами. Он вспоминал свою далёкую деревню, вечерний лай собак и где-то далеко-далеко еле слышную, радующую сердце, гармонь. Он — семнадцатилетний парень — шагает ночью по деревенской улице навстречу весёлой песне. А рядом с ним бежит вот такая же чёрная собачонка. И от него и от собачонки на снегу длинные голубые тени.

— Придумал! — крикнул он, улыбаясь и потерев кулаком глаза. — Дозор! Назовём пёсика Дозором. У меня дома такая собачка, ох и умница!

Обожжённое лицо Яшина осветила улыбка.

— А и верно, — кивнул он, — пусть будет Дозор!

— Он у нас дозорную службу будет нести, — не унимался солдат, теребя белёсый ус, обрадованный тем, что с ним согласились.

И все бойцы тоже заулыбались:

— Правильно. Имя самое подходящее, — и разошлись по своим окопам.

С тех пор прошло немало времени. Снег на полях стаял. Наступили тёплые дни. Рота провела не один десяток боёв, продвигаясь на запад. Дозор обжился у солдат. Когда они находились на марше, растянувшись по дорого колонной, Дозор бежал впереди. Он поправился. На опалённых мостах отросла новая шерсть. Пушистый хвост завернулся калачиком и лежал на спине. Солдаты, глядя на шуструю собачонку, улыбались. Они любили её. И собака были со всеми ласкова. Но особенно крепкая дружба была у неё с сержантом Яшиным. Он напоминал Дозору его прежнего хозяина, так же от него пахло хлебом и махоркой, и руки у него были такие же мозолистые, грубые и ласковые — руки крестьянина. Когда большая рука Яшина гладила Дозора, собака закрывала глаза и начинала тихо скулить, вспоминая, наверное, прежнего хозяина и те дни, когда было так хорошо и спокойно — нигде не стреляло, не гремело, не горело…

Как-то на рассвете подразделение поспешно заняло оборону на опушке леса. Гитлеровцы по ней вели беглый огонь из миномётов. Яшин лежал в неглубоком окопчике со своим ПТР. Рядом сидел Дозор. Он не боялся обстрела» и только когда мина завывала совсем близко, повизгивал и смотрел на своего друга, как бы предупреждая об опасности. Вскоре пошли в атаку чёрные фашистские танки. По ним открыли артиллерийский огонь. Три танка вспыхнули после первых же выстрелов. Но несколько машин прорвались к самым окопам. Из окопов полетели гранаты, гулко забили противотанковые ружья. На Яшина шёл огромный танк. Он был совсем близко. Уже отчётливо виднелись белые кресты. Сержант, тщательно прицеливаясь, стрелял. Но танк не останавливался.