Тайна Высокого Замка - Каменкович Златослава Борисовна - Страница 16

Открывается дверь, и входит мама.

— Прибежал? — в голосе её Петрик не улавливает обычных добрых ноток. — А это что за объедки?

— Спроси у своего блудного сына, — отворачивается тётя Марина, чтобы положить в люльку уснувшего Тымошика.

— Попрошайкой стал? Нищие мы, что ли? Родителей позоришь? — как снег на голову, обрушивается на Петрика материнский гнев. — Опять бегал в бар? Я тебя сейчас отучу побираться…

— Это не я просил… это дед-яга… — пытается объяснить Петрик.

— Ты ещё выкручиваться? Да?

Однако ответить на этот вопрос уже нет никакой возможности. Немилосердные удары обжигают Петрику руки, щёки.

— Я тебя отучу, отучу… — задыхаясь от слёз, кричит мама. И что обиднее всего, она со злостью сметает со стола на пол все «дары», которыми Петрик так мечтал порадовать её и тётю Марину. Но этого маме мало, она ещё нарочно топчет бутерброды ногами, как это делают капризные дети.

— У-у, горе ты моё горькое! Поглядел бы на тебя татусь, — мама снова ударила Петрика по спине.

— Хватит тебе, — заслоняя рукой Петрика, слегка оттолкнула маму тётя Марина. — Да разве ребёнок виноват, что голодает?

А Петрик с обидой думает:

«Не дядя ли Тарас говорил, если ты честным трудом себе заработал кусок хлеба, ешь его хоть посреди улицы, никто тебя не осудит…»

Чувство беспомощности перед жестокой несправедливостью мамы тяжёлым грузом навалилось на слабенькие плечи Петрика. Сгорбившись, сидит он на маленькой скамеечке, украдкой утирая рукавом рубашки слёзы, никому ненужный в этом доме, разве только тёте Марине, которая в тазике моет Петрику ноги…

Глава десятая. В логовище хищников

Голубоглазая с ямочками на щеках Ганнуся понравилась коммерсанту Стожевскому.

— Это приятно, что ваша дочь так хорошо говорит по-польски. Сколько ей лет?

— Четырнадцатый, прошу пана, — учтиво отвечает Дарина.

— Мм-да-а, выглядит она гораздо старше, — ещё раз оценивающе взглянул на девочку коммерсант. — Будем надеяться, ты не упадёшь в кипяток и не сваришься? — беря Ганнусю за подбородок, ласково улыбается Стожевский, раздувая свои пышные с проседью усы.

Застенчивая Ганнуся краснеет и в молчаливом смущении опускает глаза.

Коммерсант высок и сух. От его мохнатого халата, надетого поверх розовой шёлковой пижамы в тон атласных домашних туфель, сильно пахнет фиалками и табаком.

Ганнусе неловко и боязно в этом полном солнца кабинете, уставленном всевозможными редкостными вазами и статуэтками под стеклянными колпаками. Девочке кажется, что она непременно поскользнётся на пушистом во всю комнату голубом ковре с краями, обрамлёнными гирляндами белых роз. Ох, только бы что-нибудь не задеть, не опрокинуть…

— Погодите, — вдруг останавливает коммерсант подошедших уже к двери мать и дочь, — мм-да-а, я поговорю с женой, возможно… Мм-да-а, очень возможно, моя жена согласится взять девочку к себе в горничные. У вашей дочери будет своя комната, понятно, соответствующий гардероб…

Вполне естественно, к сказанному он не добавляет, что молоденькие, хорошенькие горничные долго в этом доме не задерживаются.

Компаньон пана Стожевского, тот самый брюнет, с которым Петрику было суждено впервыё встретится в баре «Тибор», чтобы потом уже их пути скрещивались не один раз, является частым гостем Стожевского. Но даже пройдоха-кухарка пани Рузя и та не могла помыслить, что такой с виду благородный пан Войцек сманивает молодых горничных.

А всё происходит так: у пани Стожевской внезапно «пропадает» какая-нибудь драгоценность. Пани Ядвига закатывает истерику, крича на весь дом, что она немедленно вызовет полицию, если брошь или перстень, или низка жемчуга не будут ей немедленно возвращены наглой воровкой. Напрасно очередная несчастная жертва божится и клянётся, что она ни в чём не виновна. Кто её желает слушать?!

Ядвига Стожевская подходит к телефону, «чтобы позвать полицию». Перепуганная насмерть девушка бросается ей в ноги, умоляет пощадить, не делать этого.

Хорошо, пани Стожевская не такая уж жестокая. Пусть девка уезжает к себе в село, а паспорт ей туда пришлют по почте. Здесь, в городе, воровке не будет работы ни в одном доме!

И вот недалеко от виллы Стожевских несчастную девушку «случайно» встречает пан Казимеж Войцек. Разумеется, он в фаэтоне не один. С ним его «мать», роскошно одетая пани с добрым лицом, которую девушка до этого встречала в доме своих бывших хозяев.

О, пани с добрым лицом возмущена поведением Ядвиги Стожевской! Как можно выгнать такую честную, хорошую девушку! Пани с добрым лицом заверят «своего сына», что ноги её больше не будет у Стожевских!

Затем изгнаннице предлагается (о, это совсем не так важно, что у Вероники, Марты, Зоси или там Анели — нет при себе паспорта) поехать в Варшаву, Краков, но за последнее время чаще всего в Белосток. Девушке тут же пишется адрес и рекомендательная записка в один «весьма богатый, порядочный дом».

Нет, нет, зачем так благодарить? Разве не долг каждого католика помогать своему ближнему?..

Так обманутые жертвы, юные, чистые девушки, запутывались в расставленных сетях работорговцев двадцатого века, содержащих публичные дома под безобидными вывесками «казино» или «пансион».

Но как случилось, что Ядвига Стожевская, в жилах которой течёт кровь старинной шляхетской фамилии (чьи предки садились за один стол с королями!), как теперь часто напоминала она мужу, вдруг породнилась с бывшим торговцем старых поношенных вещей, впрочем, очень скоро ставшим владельцем одного из крупнейших комиссионных магазинов, а затем содержателем «пансионов» и «казино»?

После смерти жены кутила и развратник полковник Лисевич отдал свою единственную восьмилетнюю дочь Ядзю на воспитание тёте — сестре покойной жены, которая жила в Кракове.

Детство и юность Ядзи ничем не отличались от жизни всех богатых панночек, убеждённых, что весь мир создан для их удовольствия. И именно тогда, когда Ядвига Лисевич во всём блеске юности и красоты, окружённая (увы, как ей тогда казалось!) толпой влюблённых в неё до безумия богатых женихов, привередливо выбирала себе будущего мужа, стало известно, что полковник Лисевич просадил в карты всё, даже приданое дочери, и пустил себе пулю в лоб.

Вполне естественно, перед Ядвигой Лисевич сразу захлопнулись двери всех знатных домов, куда её так настоятельно прежде приглашали. «Влюблённые женихи», случайно встречаясь с панной Ядвигой на улице или в кондитерской, делали вид, что не замечают былую «принцессу балов». Но хуже всего было то, что некоторые подруги при её появлении в костёле демонстративно отворачивались, давая ясно понять, кто «она» и кто «они».

Ядвига покорно, без слёз выслушала тётку, решившую вместе с ксёндзом её судьбу: Ядвига должна навсегда укрыться от мирской суеты за высокими стёпами монастыря и молиться за спасение души её грешного отца.

Ядвига кротко опустила глаза и ушла в свою комнату.

А на другое утро, под предлогом пойти в костёл помолиться, Ядвига достала из копилки всё своё скромное сбережение, а заодно захватила драгоценную брошь — единственную память о покойной матери — и ушла, чтобы больше никогда не переступить порог тёткиного дома.

Вскоре Ядвига уже сидела в поезде, увозившем её в незнакомый, чужой Львов. Там она надеялась поступить хотя бы хористкой в городской театр, не рискуя встретиться с кем-нибудь из знакомых. Да и тёте никогда не придёт в голову искать её на сцене театра.

У Ядвиги был небольшой, но довольно приятный голос, вызывавший столько восторженных похвал на балах.

Во Львов беглянка приехала в дождливое, прохладное осеннее утро.

Прежде всего надо было найти какого-нибудь ростовщика, чтобы заложить брошь, а ещё лучше — продать.

На улице Легионов дождь загнал Ядвигу в роскошный комиссионный магазин, где она сразу уловила на себе восхищённый взгляд незнакомого пожилого человека с траурной повязкой на рукаве. Это и был пая Стожевский.

Знаток и ценитель драгоценностей, он поразился не столько редкостной агатовой брошью, сделанной в виде ананаса с лучащейся на его бугристой поверхности алмазной россыпью, сколько ослепительной красотой самой обладательницы этой броши.