В тесном кругу - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 32

— Спасибо вам. В конце концов, они ведь хотели интервью — вот они его и получат. Тем хуже для вашей сестры и для Джины. Пусть обижаются на самих себя. Знаете, то, что вы сейчас рассказали, — это действительно потрясающе. Сколько страданий пришлось вам пережить! А для телевидения это просто настоящая сенсация! Да и для нашего «Приюта» тоже…

Жюли сидела в своей гостиной в клубах сигаретного дыма и говорила, говорила… Слова лились из нее рекой, и вместе с ними выплескивалось все, что годами ненужным грузом лежало в душе. Она чувствовала себя опустошенной и отмщенной… Она так никогда и не узнала, что именно в эти минуты Джина и Глория орали друг на друга по телефону, изощряясь во взаимных оскорблениях типа «интриганки» и «потаскухи, продавшейся ради рекламы»…

Когда Монтано перешла на неаполитанский диалект, Глория бросила трубку. Кларисса обнаружила ее лежащей без чувств. А Жюли, наконец выпроводившая пятерых своих мучителей, в первый раз почувствовала, как спину ей грызет новая, еще незнакомая боль.

Статья появилась в местной газете. Поместили и снимок Жюли. Особенно запоминался заголовок — «Мертвые руки пианистки». И к острову началось нашествие лодок, битком набитых туристами. Они щелкали фотоаппаратами и жужжали кинокамерами. Вокруг катера роем вились любители виндсерфинга, а водные лыжники едва не врезались в него, и при этом все дружески махали Марселю, который сердился и кричал самым неосторожным, чтобы убирались подальше. Обитатели «Приюта отшельника» разозлились не на шутку.

— Мы купили здесь дом, чтобы жить в покое, — говорили все вокруг.

Председательша на это отвечала:

— Наши старушки здесь у себя дома. И вообще, если бы кто-то из наших не выдумал эту глупость с телевидением, ничего бы и не было.

Но люди не унимались.

— Сделайте же что-нибудь, — кисло говорили они. — Хотя бы официально сообщите им, что нам не нравится, когда вокруг острова устраивают общественные манифестации. В конце концов, в мире есть и другие заведения подобного типа.

— Не забывайте, что они плохо себя чувствуют.

— Как это так? Еще вчера мы видели мадам Монтано в саду.

— Я говорю не о ней, а о госпоже Бернстайн и о ее сестре.

— Так они серьезно больны?

— В их возрасте любая болезнь серьезна.

Что касается доктора Приера, то он наотрез отказался от любых заявлений. Он подолгу осматривал Глорию и вынужден был признать, что она слабела на глазах, хотя ни одного определенного симптома, который указал бы ему на ту или иную болезнь, не замечал. Она почти перестала есть и очень плохо спала, хотя у нее нигде ничего не болело. Куда девалась та брызжущая энергией столетняя дама, которая с живостью и молодым энтузиазмом делилась с подругами своими воспоминаниями? Теперь глаза ее казались подернутыми каким-то туманом. Руки истончились.

— Ее привязывает к жизни только обида, — говорил доктор. — Само собой разумеется, при ней ни в коем случае не следует упоминать имени мадам Монтано. Не стоит говорить ей и о ее сестре. Похоже, она вбила себе в голову, что виновата во всем Жюли, которая замыслила украсть у нее ее первое место. Она ее больше не пускает к себе. А ведь бедная Жюли сама…

А Жюли подолгу сидела теперь в своей комнате и все думала, думала… Она совсем было собралась пойти к доктору Муану и рассказать ему все, когда боль внезапно отпустила ее. Поэтому она ограничилась очередным телефонным звонком. Доктор был уже в курсе данного ею интервью и разговаривал довольно сурово.

— Чтобы больше ничего подобного! Видите, к чему это привело? Советую вам также хотя бы несколько дней не разговаривать с вашей сестрой, а особенно — с мадам Монтано. Я могу говорить с вами откровенно? Так вот, мне не дает покоя одна мысль: интересно, кто из вас троих наиболее сумасшедшая? Будь вам десять лет, вас бы стоило хорошенько отшлепать. Потому что кому-то из вас — неизвестно только, кому именно, — придется заплатить жизнью за все эти игры…

— Ах, доктор, неужели…

— Поймите, милая моя, вы — самая разумная из троих. Вы думаете, это было умно с вашей стороны — рассказать журналистам, что вся ваша жизнь была сплошным страданием, что окружающие никогда не обращали на вас внимания и т. д. и т. п.? Поверьте мне, пройдет совсем немного времени, и вы помиритесь с сестрой. Постарайтесь тогда сделать так, чтобы она тоже помирилась наконец со своей соперницей. Неужели в вашем возрасте еще можно думать о каком-то соперничестве? Все, что вам нужно, всем троим, — это покой. Обещайте мне это.

— Обещаю, доктор.

— Если боли возобновятся, немедленно звоните. Может быть, мне придется взять вас к себе в клинику. Но… пока еще до этого далеко.

На этой успокаивающей ноте он и закончил разговор, а Жюли с того самого дня принялась размышлять, что бы такое придумать, чтобы видимое примирение с сестрой превратить в последний решающий ход. Задачка была не из легких, но в каких-то тайниках ее мозга, видимо не без влияния болезни, скопилось столько яда, что в конце концов она нашла решение, показавшееся ей достаточно хитроумным. Теперь идее нужно было дать созреть, и она принялась терпеливо ждать, выкуривая сигарету за сигаретой. Ей не было скучно, потому что Кларисса подробно пересказывала ей все последние сплетни. Именно от нее Жюли узнала о том, что председательша прислала подобные письма госпоже Бернстайн и госпоже Монтано.

— Можешь мне его достать?

— Попробую, — отвечала Кларисса.

На следующий день она принесла измятое письмо.

— Мадам Глория сама его скомкала. Она сильно рассердилась.

И Жюли не без удовольствия прочитала:

— Однако… — сказала Жюли. — Не слишком ли сурово? Они что, решились обвинить нас в… Нет, не понимаю! И потом, что за тон? А как реагировала Глория?

— Именно так и реагировала. Я как раз хотела с вами о ней поговорить. Это письмо ее доконало. Не должна была председательша так писать.

— Ее заставили это сделать, — с отвращением проговорила Жюли. — И заставили как раз так называемые подруги Глории. Я часто думаю: а есть ли разница между самыми темными нищими в какой-нибудь Индии и этими богатыми кумушками? Им все равно, на что глазеть: на петушиный бой или на схватку двух старух. Все интересно. Не удивлюсь, если окажется, что Кейт и Симона заключают между собой пари. Постой, ты сказала, что письмо доконало Глорию? Что это значит?

— Это значит, что она выглядит хуже некуда. Конечно, не мое это дело, но только вам обеим надо бы уехать отсюда в настоящий дом отдыха. И через две недели, ну пусть через три все опять станет хорошо и спокойно.

— А с ней ты об этом говорила?

— Нет.

— Ну ладно. Иди. Я сама ею займусь.

Итак, момент настал. Жюли набрала номер сестры.

— Впусти меня, — сказала она. — Мне нужно поговорить с тобой о чем-то очень важном. Впустишь?

— Ладно, иди. Только ненадолго.

Жюли с трудом узнала голос Глории. Может быть, уже не стоит торопить события? «Стоит, — сказала она себе. — Только не из-за нее, а из-за меня».

Комнату скудно освещал свет одного-единственного бра, и лицо лежащей в постели Глории едва виднелось в полумраке. Это когда-то свежее, гладкое лицо, так долго сиявшее счастьем, теперь сморщилось и напоминало усохший за зиму плод. В глазах застыли подозрительность и страх. Жюли протянула было руку, но Глория вздрогнула, словно желая отодвинуться.