В тесном кругу - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 22

Жюли вытягивается на постели, зажав в губах сигарету. Ей нравится сладкий запах «Кэмел» — она их не просто курит, она смакует. Мысленно она снова возвращается к Глории — так кошка на всякий случай проверяет любимую плошку, прекрасно зная, что та давно пуста, но по-прежнему хранит восхитительный аромат. История с Бернстайном не навредила ей. Она сохранила фамилию мужа, а кроме фамилии — добрую часть его состояния и уехала за границу. Да, оставалась еще Жюли, но это был скорее вопрос денег. Бедная девочка слегка тронулась умом, значит, нужно было создать ей подобающие условия жизни. И Глория выполнила свой долг, потому что она как раз была из тех людей, которые всегда выполняют свой долг, чтобы иметь потом возможность сказать: мы квиты. Наверное, она многое согласилась бы отдать, чтобы ее сестра была не калекой, а больной — ведь от болезни либо исцеляются, либо умирают. Во всяком случае, долго это не длится. Не то что с беспомощным инвалидом. Так что ей не оставалось ничего другого, как платить. И она платила. Она создала вокруг сестры защитный кокон, следя, чтобы после очередной клиники Жюли ждал удобный дом с преданными слугами. Все последующие мужья Глории были очень богатыми людьми. Собственно, иначе и быть не могло. И все до единого были настолько любезны, что соглашались терпеть рядом с собой несчастную прокаженную. Разве не была она для них чем-то вроде прокаженной, со своими обезображенными руками? Особенно мил был Жан Поль Галан, который так и сказал Глории: «Мы должны взять твою сестру с собой». И тогда они втроем переехали в Нью-Йорк и поселились неподалеку от Сентрал-парка, чтобы Жюли могла хотя бы в окно видеть деревья и зелень.

И Клеман Дардэль специально купил свой роскошный парижский особняк не где-нибудь, а возле бульвара Монсо. Все они по-своему старались помочь ей забыть, что она перестала быть настоящей женщиной. Они ее жалели. Она же ненавидела жалость. Лучше других она переносила Армана Прадина. Ей понравилось в Алжире. Там она видела море. И именно в Алжире она впервые после стольких лет добровольного заточения рискнула выходить на улицу одна. Глория большую часть времени была на гастролях. Иногда она звонила: как же, любящая и преданная сестра непременно должна звонить. Жюли чаще всего просто не брала трубку, предоставляя это очередной компаньонке или должным образом вымуштрованной служанке. В Алжире у них появилась Кларисса. Позже, когда Глория вышла замуж за торговца бриллиантами Оскара Ван Ламма, Кларисса вслед за хозяйкой переехала в Париж. Кларисса cтала Жюли единственным другом, потому что никогда не задавала ей вопросов. Она понимала все и без слов. Про Армана она догадалась еще в Алжире. Не исключено, что благодаря редким приступам откровенности, иногда посещавшим Жюли, она догадалась и про Клемана Дардэля, и про Жана Поля Галана… Столько смертей, трагических и необъяснимых… Почему Жан Поль покончил с собой? Что касается Клемана, то он был евреем, и его арест в 1944 году в общем-то был почти предсказуем. Точно так же убийство колониалиста Прадина во время алжирской войны не могло вызвать особого удивления. Кларисса не знала всего, до нее доходили только какие-то обрывки информации, но иногда она смотрела на Жюли таким взглядом… Что она могла подозревать? Глория по-прежнему порхала по миру, как всегда, великолепная, прекрасно одетая, окруженная всеобщим обожанием, а Жюли оставалась сторожить дом — вечно в черных перчатках и в черном платье, словно вдова. С Ван Ламмом все было проще. Инсульт. Что тут скажешь? Клариссе не пришлось удивляться. Зато она хорошо видела, как ее хозяйка обхаживала Джину. Она слышала телефонные разговоры и наверняка понимала общий смысл затеянного Жюли. А раз Жюли, которой решительно нечем было занять свое время, смогла разработать такой хитроумный план, что, спрашивается, могло помешать ей когда-то в прошлом придумать что-нибудь похожее против мужей своей сестры?..

На месте своей служанки Жюли рассуждала бы именно так. А может быть, она пошла еще дальше? Может быть, она уже поняла то, что сама Жюли все еще никак не могла для себя определить? В самом деле, для чего ей было вредить всем этим людям, которые всегда относились к ней с самой подчеркнутой любезностью? Да нет, откуда Клариссе знать, что Жюли всегда боялась сестры? И этот страх стал особенно сильным после того рокового поворота руля, когда машина врезалась в столб. Глорию даже не задело. Ее ничто никогда не могло задеть. Даже если бы кто-нибудь попытался как-нибудь исподволь обидеть ее, у него ничего бы не вышло. Удача была с ней всегда. Против нее не могло быть иного оружия, кроме времени, терпения и случая. А годы шли, и злость выдыхалась. Кларисса отметила, что после смерти последнего из мужей Глории сестры понемногу сблизились, а когда после рояля одной навсегда замолчала и скрипка другой, стали терпеть присутствие друг друга. На этот остров их привел случай, и тот же случай сделал так, что в «Приюте отшельника» оказалась Джина. Жюли могла с чистым сердцем заявить: «Я здесь ни при чем. Если я и решила их свести, то исключительно из интереса, как химик, который следит за реакцией двух веществ».

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Она поднимается и идет выпить большой стакан минеральной воды. Да, у нее появился в жизни интерес, и именно благодаря ему у нее слетела корка равнодушия, все годы служившая ей защитным коконом. А Глория впервые испытала сомнение. Ей, никогда не знавшей страдания, приходится впервые мучить себя вопросами, и когда! — за три месяца до своей окончательной победы над временем! Внезапно на Жюли накатывает нечто вроде озарения, словно в ней вдруг проснулся дар ясновидения, и она отчетливо представляет, как будут развиваться события, что и в какой последовательности ей нужно будет делать. Она чувствует в душе сладкую горечь, и тут же, словно отвечая ей, в боку начинает просыпаться знакомая боль. Нет, времени терять никак нельзя. Она принимает таблетку снотворного — паспорт, без которого не добраться до страны рассвета, — и сейчас же спокойно засыпает.

Ее будят крики стрижей. Половина девятого. Спешить вроде бы некуда, можно поваляться в постели, можно не спеша повозиться в ванной комнате, но ей не терпится узнать, как провела ночь Глория. Она окликает Клариссу.

— Как там Глория?

— Выпила немного чаю, — не поднимаясь, отвечает Кларисса.

— Как она тебя встретила?

— Не очень-то. Все ворчит. Спросила у меня, привезли ли мебель мадам Монтано.

— И что ты ей ответила?

— Что должны привезти сегодня утром.

— А ей-то что за дело?

— Она хочет, чтобы я походила вокруг ее дома. То же самое она попросила сделать своих подруг.

— Она просто помешалась, — говорит Жюли. — И что же, ее подружки собираются установить пост наблюдения за «Подсолнухами»? Это же смешно!

— Она и вас попросит о том же.

— Пойду к ней. Сама все узнаю.

Глория сидела на постели, вся какая-то изможденная и съежившаяся, похожая на жертву концлагеря — с такими же огромными пустыми глазами. Впрочем, она уже успела нацепить все свои кольца и браслеты.

— Садись, — тихо пригласила она. — Спасибо, что заходишь. Скоро ты будешь последняя.

— Последняя? С чего это вдруг?

— Потому что все они меня скоро бросят. Вчера вечером я тут повздорила с Памелой и с Мари Поль. Мне показалось несколько неуместным, что они здесь, у меня под носом, принялись обсуждать достоинства этой самой Монтано. Правду сказать, Мари Поль — такая дура… И Джина то, и Джина се… Говорят, у нее собрана целая коллекция мексиканских предметов искусства. Я ее просто выгнала. «Если вам так не терпится, ступайте поглазеть на ее грузчиков. Не стесняйтесь, суньте свой нос в „Подсолнухи“. Только я уверена, что женщина, всю жизнь колесившая по свету, как она, ни за что на свете не сумела бы создать себе уютный дом». Я уж думала, мы с ними разругаемся. Потом, правда, договорились, что все-таки любопытно поглядеть, что там творится. Они, наверно, установят там дежурство. Только я знаю, чем это кончится. Они напросятся на приглашение якобы для того, чтобы получше все рассмотреть. А меня бросят подыхать здесь одну.