В тесном кругу - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 2

— Не пугайтесь, это совсем не противно.

Он шутил, стараясь казаться заботливым и милым, словно она была его бабушкой. Ему, наверное, лет сорок… Блондин, из тех, что рано лысеют… Он явно не торопился закончить прием.

— Когда наступает июль, мне спешить некуда. В этом месяце люди отказываются болеть.

И все расспрашивал ее, не прекращая что-то строчить. Он сразу понял, что она не зря прячет руки за сумкой. Очевидно, это какое-то неосознанное стремление защитить их. Что там может быть? Ожог? Экзема? Врожденный дефект? И когда она подробно перечисляла все пустяковые болезни, какими переболела с самого детства, он резко прервал ее:

— Что у вас с руками?

Захваченная врасплох, она перевела взгляд к двери, ведущей в кабинет секретарши.

— Вы думаете, что…

Но тут же, сложив губы в горькую складку, принялась снимать перчатки, по очереди выворачивая их наизнанку, как будто сдирала шкуру с какого-то животного. И перед изумленным взглядом доктора предстали красноватые обрубленные культи, испещренные синевато-белыми шрамами, над которыми пеньком торчала половинка большого пальца. Изуродованные руки медленно сжимались в кулак, словно в эту минуту умирали еще раз.

— Что же за негодяй вас отделал!..

Доктор сдвинул очки высоко на лоб и все разглядывал открывшийся ему ужас, протестующе покачивая головой. Исполненная безмолвного достоинства, она принялась снова натягивать перчатки. Он бросился ей помогать.

— Не надо, — сказала она. — Я умею…

Тогда он встал и вышел в соседнюю смотровую, как будто что-то там забыл. Наверное, решил, что лучше оставить ее одну, пока она, с невероятной ловкостью пользуясь здоровыми большим и указательным пальцами, обтягивала матерчатой перчаткой свои обрубки. Когда он вернулся, то нашел ее спокойной и даже почти довольной впечатлением, которое ей удалось произвести.

— Я вам сейчас объясню…

И она рассказала ему всю свою жизнь. Рассказала о своих триумфальных гастролях, о переполненных залах, стоя аплодировавших ей, — до того вечера, когда в окрестностях Флоренции у нее не стало больше рук. В общем-то, можно считать, что в тот вечер она умерла.

Он слушал ее со смешанным выражением ужаса и жалости на лице. Наконец она произнесла:

— Я хотела умереть. Даже пыталась это сделать…

Он ничего не ответил, но про себя подумал, что на ее месте, наверное, довел бы дело до конца. Он проводил ее до конца аллеи, до входной решетки, а прощаясь, сердечно пожал ей плечо — словно боевому товарищу перед битвой.

И вот теперь она идет по кварталу Казино, разыскивая глазами бар, в котором торгуют сигаретами, — она заметила его, когда шла в больницу. Жара стоит невыносимая. Как бы ей хотелось присесть сейчас прямо на край тротуара, словно какой-нибудь побирушке, но она знает, что подобные мысли всегда одолевают ее, когда от усталости у нее мутится разум. Вот он, этот бар. Называется «Зеленый лук». Когда она бросила курить — больше двадцати лет назад, еще в Париже, — возле «Пале-Руаяль» тоже была лавочка под названием «Зеленый лук». Врач тогда сказал ей: «Ни капли спиртного, никакого курения. Вы знаете, что будет в противном случае». Ну а теперь-то какой смысл лишать себя удовольствия? Хватит с нее борьбы. Нет, она не боится. Просто все это больше не имеет никакого значения.

Отодвинув портьеру из крупных жемчужных бусин, которые при этом издают какой-то погребальный звон, она входит и спрашивает две пачки «Голуаз». Спрятав руки за край прилавка, она вынимает из сумочки портмоне и протягивает его хозяину бистро.

— Возьмите деньги сами. Извините, но у меня правую руку скрутил артроз.

— О-хо-хо! Знаю, что это за штука! — отзывается тот. — У самого, бывает, так скрутит, что…

Он отсчитывает монеты, а потом вскрывает одну из пачек, щелчком заставляет выскочить сигарету и протягивает ей:

— Прошу!

Она зажимает сигарету большим и указательным пальцами и подносит к губам. Хозяин любезно подносит ей свою зажигалку.

— Добавьте еще коробочку спичек, — говорит она.

И, храбрясь, делает первую глубокую затяжку.

Никакого удовольствия. Наверное, точно так чувствует себя мальчишка, впервые закурив и искренне недоумевая, как можно получать удовольствие от табака. Когда она идет к выходу, ее слегка мутит. Вот еще одна трудность: что делать с сигаретой, чтобы удобнее было курить? То ли держать ее во рту, то ли двумя нормальными пальцами правой руки, то ли зажать в «вилке» из указательного и среднего пальцев левой руки — именно так она делала раньше, когда еще не носила перчаток?

А почему в один прекрасный день она стала носить перчатки? Этого она не забудет никогда. Так потребовала сестра. «Ты будешь выглядеть менее вызывающе», — сказала она.

Стоянка такси на другой стороне площади. Переход напротив Казино. Как точно сказала Глория? «Ты будешь выглядеть менее вызывающе» или «Ты будешь выглядеть чище»? Так или иначе, но это было отвратительно. Слова сестры обожгли ее тогда, как крапива. Впрочем, теперь Жюли не проймешь. Голубой дымок, который она для забавы выпускает через нос, кажется ей успокоительным. «Я сама себе хозяйка», — думает она, забираясь на сиденье «мерседеса», водитель которого погружен в чтение «Ле Пти Провансаль».

— В порт.

Она вздрагивает. Шофер что-то сказал? В самом деле, обернувшись к пассажирке, он с грубоватой веселостью наставляет ее:

— В такси не курят, бабуся!

Еще вчера она точно поставила бы его на место. Но сейчас просто опускает стекло и выбрасывает окурок.

Такси подвозит ее к пристани. Катер здесь, сияющий полировкой, как игрушка. Вокруг бродят туристы. Кто-то фотографирует, кто-то изучает в бинокль остров. Он так близко, что отсюда хорошо видны и утопающие в зелени виллы, и теннисные корты, и бассейны, голубизной воды соперничающие с небесами.

— Мы вас ждали, мадемуазель, — обращается к ней водитель катера и с готовностью протягивает ей руку, чтобы помочь зайти. На корме уже сидит сосед — тот самый, чью фамилию она никак не может запомнить и болтливый до ужаса. Сейчас он оживленно беседует с каким-то незнакомым ей человеком в шортах и белом пуловере. Моряк подводит ее к обоим мужчинам, которые сейчас же встают и здороваются, а затем предлагают ей место рядом с собой.

— Хорошо погуляли? — начинает господин… господин… Как же его зовут? То ли Менетрель, то ли Мессаже… Что может быть неприятнее, чем вот так обмениваться любезностями с человеком, чье имя даже не помнишь? — Мадемуазель Жюли Майоль, — между тем продолжает ее сосед, — живет как раз напротив. Если вы поселитесь в «Приюте отшельника», мы будем часто видеться. Ах да, извините! Я ведь вас не представил! Господин Марк Блеро. Мадемуазель Майоль.

Сверху, с парапета пристани, за ними с ленивым любопытством наблюдают зеваки, которым интересно увидеть, как будут запускать катер. Поодаль слышится рокот вертолета. Лето раскинуто вокруг, словно рекламный проспект туристической фирмы. О, вспомнила! Местраль. Его зовут Местраль. Президент и генеральный директор какой-то международной компании на пенсии. У Глории, несмотря на возраст, в голове хранится целый «Who’s who». Она может рассказать биографию каждого из обитателей пансиона. А вот Жюли они нисколько не интересуют. Катер проходит мимо целой флотилии яхт и, покачиваясь, пристраивается в кильватер моторной лодке.

— Да ничего подобного! — восклицает Местраль. — Не правда ли, мадемуазель?

— Простите? — Оказывается, она задремала. — Я не расслышала, что вы сказали.

— Я объясняю господину Блеро, что «Приют отшельника» не имеет ничего общего с домом престарелых. Представьте себе… Впрочем, вы сейчас все это сами увидите! Но тем не менее представьте себе нечто вроде государства в миниатюре: о, совсем крохотного, на четыре десятка жителей, не больше. Но обратите внимание: никакого общественного устройства! Каждый строит себе дом по собственному вкусу и живет так, как ему нравится. Самое главное — это то, что мы чувствуем себя отгороженными от остального мира и наслаждаемся абсолютным покоем.