Хитросплетения (Сборник рассказов) - Буало-Нарсежак Пьер Том - Страница 42

…На следующий день, в девять часов утра, Бертон входил пустынный Зоологический сад. Скульптура находилась здесь, справа, посреди клумбы. На голову медведя взгромоздился какой-то голубь. Бертон перешагнул через невысокое ограждение, положил пакет между лапами зверя, а затем с колотящимся сердцем побежал к своему автомобилю.

На углу большой аллеи, спрятавшись в деревянном сарайчике торговца мороженым, Саллерон и Фрилё наблюдали за сценой. Молодой Фрилё с наведенной камерой был готов все заснять на пленку.

— Твоя очередь, — прошептал Саллерон.

Какой-то мужчина только что остановился перед клумбой, осмотрелся вокруг. Камера застрекотала. Он был одет в серый плащ. Серая фетровая шляпа с загнутыми полями. Движения точные. Он перешагнул через ограждение, как и Бертон. Его рука схватила пакет. Взгляд кругом. Все кончено. Он уже выходил из зоопарка.

— Он сейчас ускользнет от нас, — заворчал Саллерон.

Они ринулись вперед. Но нет. Человек удалялся шагом, не торопясь, не оборачиваясь, словно праздно гуляющий. Саллерон удостоверился, что все необходимое на месте. Вот уже машина модели «403», без номеров, отъезжала от тротуара. Далее к преследователям присоединится грузовичок. Было бы подлинным невезением, если бы никому из них не удалось довести слежку до конца. Человек, казалось, просто прогуливался. Он закурил сигарету и шел вдоль Сены все тем же беспечным шагом.

— Черт возьми! — сказал Саллерон. — Он думает, что Бертон нас не предупредил.

— По-моему, — возразил Фрилё, который был более романтического склада, — они знают, что мы ничего не сделаем, покуда женщина у них… Но ты увидишь… Он обязательно что-нибудь предпримет.

Они немного приблизились. После набережной Сен-Бернар человек пошел вдоль набережной Турнель, затем набережной Монтебелло.

— Это, однако, уж слишком! — ворчал Саллерон.

Наконец пришла очередь набережной Сен-Мишель. Напротив была заметна длинная белая стена префектуры полиции. Мужчина пошел по мосту.

— Не приведет же он нас к нам домой! — воскликнул Фрилё.

Тем не менее человек двигался теперь наискосок к набережной Орфевр.

— Он прямо туда идет, — сказал Саллерон.

Перед домом 36 мужчина подал знак. К нему присоединилась какая-то женщина. Они проследовали под арку.

— Идиотская история! — негодовал Фрилё.

Пройдя через двор, они заметили парочку на лестнице, добежали до площадки третьего этажа. Они осведомились у постового:

— Мужчина и женщина?

Постовой указал на дверь.

Теперь и они зашли. Мужчина, который только что поприветствовал комиссара Шармона, отвесил им поклон.

— Мэтр Делтёй, поверенный.

Голос, голос, описанный Бертоном, голос с южным акцентом!

— А вот моя клиентка и друг — госпожа Бертон. Мне как раз нужно ваше свидетельство, господа. Это именно тот пакет, который вы видели и который я взял полчаса назад в Зоологическом саду?.. Он нетронутый. Проверьте!

Он повернулся к Шармону.

— Уже дважды, мсье комиссар, моя клиентка, госпожа Мари-Клод Бертон, сообщала в полицейский комиссариат по месту жительства, что муж пытался ее убить. Всерьез ее не восприняли, так как выдвинутые ею обвинения выглядели такими легковесными!.. Тогда я придумал одну маленькую военную хитрость…

Продолжая разговаривать, он разорвал полоски клейкой ленты и открыл пакет.

— Или я осел, или господин Бертон ухватился за этот шанс… Посмотрите!

Газеты и журналы рассыпались по письменному столу комиссара.

Бюст Бетховена

— Дорогой мой Дюваллон, вот уже двадцать лет, как вы у нас проработали во всех наших отделах. И вы отказываетесь от своего «маршальского жезла»?.. Сент- Этьен — это не маленький филиальчик!.. Ей-богу, подумайте.

— Мне хорошо здесь, мсье директор. Так что зачем менять?.. Мой мальчик готовится к защите по политическим наукам.

— Я знаю… блестящая тема…

— Господи, жена моя — такая же, как и я. Понимаете, мсье директор, мы мало куда выходим… Не так уж стремимся блистать… Спокойная жизнь… наш телевизор… в воскресенье что-нибудь еще… Так вот, мы счастливы.

— Вы не правы, дорогой мой Дюваллон. Надо быть более честолюбивым. И потом… Вы нам все же позволите поздравить вас по-своему с Рождеством… Мы умеем оценить оказанные нам услуги. Но если, если… Вы слишком скромны… Даем вам время на обдумывание.

Дюваллон сунул конверт в свой карман и вышел сильно взволнованный. Переодеваясь в своем маленьком кабинете в полуподвале, аккуратно складывая свои брюки в полоску и заботливо развешивая пиджак, он с пылающими ушами прокручивал предложение дирекции. У него не было никакого желания пересматривать свое решение, но покой он потерял. Он чувствовал, что в некотором смысле его приперли к стене и требовали от него доказать свое право на жизнь.

Думать он не умел. В спорах сразу же терял почву из- под ног. Как им объяснить? Сказать, что он любит покой?.. Слова и те предали его… Может, дело в привычках? Здесь тем более все обстояло не так просто, уходило корнями глубоко в прошлое, и вспоминать было больно… Еще совсем маленьким он мечтал стать деревом. Во дворе фермы рос огромный дуб. Рассказывали, что ему по меньшей мере три века. Он завидовал этому дубу, который не менялся, для себя самого составляя целый мир. Но разве можно сказать об этом какому-нибудь директору, объяснить ему, что имеет значение лишь то, чтобы каждый день походил на предыдущий, и что монотонность и есть жизнь, даже основа реальности?..

Дюваллон запутался в своих мыслях, испугался, что вытащил на белый свет все эти уродливые вещи. Он вскрыл пакет. Десять купюр по сотне. С тремя тысячами двумястами своих секретных сбережений он мог бы…

И еще одна подробность, которую никто не понял бы — ни Симона, ни Жан-Франсуа, ни тем более другие, — потребность в накопительстве, франк за франком увеличивать сумму, известную лишь ему одному, подкармливать свое сокровище… Его маленький секрет, который его согревал, который он холил и лелеял. Скрываясь под торжественной и вышедшей из моды магазинной униформой, Дюваллон чувствовал себя всемогущим волшебником, подобно графу Калиостро, который, поговаривают, обрел бессмертие…

На улицах устроили иллюминацию. Прежде чем подняться на свой пятый этаж, Дюваллон остановился перед витриной маленького магазинчика, располагавшегося внизу. Здесь уже царило Рождество. Дюваллон рассматривал губные гармошки. В один прекрасный день он тоже купит себе такую, когда выйдет на пенсию. Когда-то по дороге из школы он вырезал себе флейты из тростника. Он не забыл, что у него так и не нашлось времени выучиться музыке.

— Госпожа еще не вернулась, — сказала ему Ивонна.

— А Жан-Франсуа?

— Только что ушел.

Конечно! Наступала пора подарков!.. Если бы только не разговор о филиале в Сент-Этьене! Он чувствовал себя так хорошо, таким богатым! Он закрылся в своем кабинете, взял с камина бюст Бетховена, который он купил в маленьком магазинчике на первом этаже, да, да, в тот день, когда он был назначен заведующим отделом…

Он с предосторожностями повернул бюст на его подставке: пустотелый гипс скрывал тайник. Это здесь он хранил свои сбережения. Насвистывая такты Девятой симфонии, он вытащил подставку и резко осекся: полость была пуста.

Ошибка исключается: он видел изнутри череп, с большущими выпуклостями, как бы лишенный мозга, гения, жизни. Ему пришлось присесть. Неожиданно он почувствовал себя таким же пустым, как и обкраденный гипс. Из него вытащили его сущность. Кто? Не иначе как служанка, его сын или жена. Никто другой в его кабинет не входил… Между тем это казалось невозможным. Прежде всего, никто не знал о существовании тайника. И даже если допустить…

Ивонна? Они привезли ее из Бретани пятнадцать месяцев назад. Семнадцать лет! Невинность, сама невинность. И почти фанатичной честности. Жан-Франсуа, так тот думал лишь о своих книжках. Он никогда не просил карманных денег. Что касается Симоны… Само воплощение бережливости, все время что-то подсчитывает…