Песнь о Гайавате - Лонгфелло Генри - Страница 21

В воду сонную свалился,

А пирога, кверху килем,

Поплыла одна, блуждая

По теченью Таквамино.

Так погиб могучий Квазинд.

Но хранилось долго-долго

Имя Квазинда в народе,

И когда в лесах зимою

Бушевали, выли бури,

С треском гнули и ломали

Ветви стонущих деревьев, -

"Квазинд! — люди говорили. -

Это Квазинд собирает

На костер себе валежник!"

ПРИВИДЕНИЯ

Никогда хохлатый коршун

Не спускается в пустыне

Над пораненным бизоном

Без того, чтоб на добычу

И второй не опустился;

За вторым же в синем небе

Тотчас явится и третий,

Так что вскорости от крыльев

Собирающейся стаи

Даже воздух потемнеет.

И беда одна не ходит;

Сторожат друг друга беды;

Чуть одна из них нагрянет, -

Вслед за ней спешат другие

И, как птицы, вьются, вьются

Черной стаей над добычей,

Так что белый свет померкнет

От отчаянья и скорби.

Вот опять на хмурый север

Мощный Пибоан вернулся!

Ледяным своим дыханьем

Превратил он воды в камень

На реках и на озерах,

С кос стряхнул он хлопья снега,

И поля покрылись белой,

Ровной снежной пеленою,

Будто сам Владыка Жизни

Сгладил их рукой своею.

По лесам, под песни вьюги,

Зверолов бродил на лыжах;

В деревнях, в вигвамах теплых,

Мирно женщины трудились,

Молотили кукурузу

И выделывали кожи;

Молодежь же проводила

Время в играх и забавах,

В танцах, в беганье на лыжах.

Темным вечером однажды

Престарелая Нокомис

С Миннегагою сидела

За работою в вигваме,

Чутко слушая в молчанье,

Не идет ли Гайавата,

Запоздавший на охоте.

Свет костра багряной краской

Разрисовывал их лица,

Трепетал в глазах Нокомис

Серебристым лунным блеском,

А в глазах у Миннегаги -

Блеском солнца над водою;

Дым, клубами собираясь,

Уходил в трубу над ними,

По углам вигвама тени

Изгибалися за ними.

И открылась тихо-тихо

Занавеска над порогом;

Ярче пламя запылало,

Дым сильней заволновался -

И две женщины безмолвно,

Без привета и без зова,

Чрез порог переступили,

Проскользнули по вигваму

В самый дальний, темный угол,

Сели там и притаились.

По обличью, по одежде

Это были чужеземки;

Бледны, мрачны были обе,

И с безмолвною тоскою,

Содрогаясь, как от стужи,

Из угла они глядели.

То не ветер ли полночный

Загудел в трубе вигвама?

Не сова ли, Куку-кугу,

Застонала в мрачных соснах?

Голос вдруг изрек в молчанье:

"Это мертвые восстали,

Это души погребенных

К вам пришли из Стран Понима,

Из страны Загробной Жизни!"

Скоро из лесу, с охоты,

Возвратился Гайавата,

Весь осыпан белым снегом

И с оленем за плечами.

Перед милой Миннегагой

Он сложил свою добычу

И теперь еще прекрасней

Показался Миннегаге,

Чем в тот день, когда за нею

Он пришел в страну Дакотов,

Положил пред ней оленя,

В знак своих желаний тайных,

В знак своей любви сердечной.

Положив, он обернулся,

Увидал в углу двух женщин

И сказал себе: "Кто это?

Странны гостьи Миннегаги!"

Но расспрашивать не стал их,

Только с ласковым приветом

Попросил их разделить с ним

Кров его, очаг и пищу.

Гостьи бледные ни слова

Не сказали Гайавате;

Но когда готов был ужин

И олень уже разрезан,

Из угла они вскочили,

Завладели лучшей долей,

Долей милой Миннегаги,

Не спросясь, схватили дерзко

Нежный, белый жир оленя,

Съели с жадностью, как звери,

И опять забились в угол,

В самый дальний, темный угол.

Промолчала Миннегага,

Промолчал и Гайавата,

Промолчала и Нокомис;

Лица их спокойны были.

Только Миннегага тихо

Прошептала с состраданьем,

Говоря: "Их мучит голод;

Пусть берут, что им по вкусу,

Пусть едят, — их мучит голод".

Много зорь зажглось, погасло,

Много дней стряхнули ночи,

Как стряхают хлопья снега

Сосны темные на землю;

День за днем сидели молча

Гостьи бледные в вигваме;

Ночью, даже в непогоду,

В ближний лес они ходили,

Чтоб набрать сосновых шишек,

Чтоб набрать ветвей для топки,

Но едва светало, снова

Появлялися в вигваме.

И всегда, когда с охоты

Возвращался Гайавата,

В час, когда готов был ужин

И олень уже разрезан,

Гостьи бледные бесшумно

Из угла к нему кидались,

Не спросясь, хватали жадно

Нежный, белый жир оленя, -

Долю милой Миннегаги, -

И скрывались в темный угол.

Никогда не упрекнул их

Даже взглядом Гайавата,

Никогда не возмутилась

Престарелая Нокомис,

Никогда не показала

Недовольства Миннегага;

Все они терпели молча,

Чтоб права святые гостя

Не нарушить грубым взглядом,

Не нарушить грубым словом.

В полночь раз, когда печально

Догорал костер, краснея,

И мерцал дрожащим светом

В полусумраке вигвама,

Бодрый, чуткий Гайавата

Вдруг услышал чьи-то вздохи,

Чьи-то горькие рыданья.

С ложа встал он осторожно,

Встал с косматых шкур бизона

И, отдернувши над ложем

Из оленьей кожи полог,

Увидал, что это Тени,

Гостьи бледные, вздыхают,

Плачут в тишине полночной.

И промолвил он: "О гостьи!

Что так мучит ваше сердце?

Что рыдать вас заставляет?

Не Нокомис ли вас, гостьи,

Ненароком оскорбила?

Иль пред вами Миннегага

Позабыла долг хозяйки?"

Тени смолкли, перестали

Горько сетовать и плакать

И сказали тихо-тихо:

"Мы усопших, мертвых души,

Души тех, что жили с вами;

Мы пришли из Стран Понима,

С островов Загробной Жизни,

Испытать вас и наставить.

Вопли скорби достигают

К нам, в Селения Блаженных:

То живые погребенных

Призывают вновь на землю,

Мучат нас бесплодной скорбью;

И вернулись мы на землю,

Но узнали скоро, скоро,

Что везде мы только в тягость,

Что для всех мы стали чужды:

Нет нам места, — нет возврата

Мертвецам из-за могилы!

Помни это, Гайавата,

И скажи всему народу,

Чтоб отныне и вовеки

Вопли их не огорчали

Отошедших в мир Понима,

К нам, в Селения Блаженных.

Не кладите тяжкой ноши

С мертвецами в их могилы -

Ни мехов, ни украшений,

Ни котлов, ни чаш из глины, -

Эта ноша мучит духов.

Дайте лишь немного пищи,

Дайте лишь огня в дорогу.

Дух четыре грустных ночи

И четыре дня проводит

На пути в страну Понима;

Потому-то и должны вы

Над могилами усопших

С первой ночи до последней

Жечь костры неугасимо,

Освещать дорогу духам,

Озарять веселым светом

Их печальные ночлеги.