Последний князь удела(СИ) - "Димыч" - Страница 17

  -Эх, ладно, раз обещался - возьмём, княжича моли, чтоб не снял мне голову за таку растрату казны пустую - переключил на меня внимание Бакшеев, сам сделав рукой жест конвою, чтобы вязали буйного мальца.

  -Княже, сделай милость, забери ирода, я за твоё здравие свечу в две гривенки весу в церкви поставлю, век бога молить буду - надрывался торговец ясырём.

  Мало чего понимая, я промямлил что заберу, откуда взять на оплату пленного денег мне было неизвестно. Погрузив покупку животом на круп заводного коня, Афанасий сообщил вяземцу:

  -За платой завтрева поутру приходи ко двору царского слуги, конюшего, боярина Бориса Федоровича Годунова. Его казначей расчёт даст-

  - А батогами меня с того двора не сгонят?- заволновался продавец.

  -Тебе, дурню, царёв брат слово дал, а ты смеешь сомнения являть? - опять начал делать суровое лицо старый пройдоха - Аможе ты третьяго татарчонка из ихней ватажки девал?

  -Отдал купцу Фёдору, что с Астраханью торг ведет, тот-то был смирен и разумен, и русский разумел, и татарский, и наречья разные ногайские, что улу-ногай и кичи-ногай именуются, больно он купчине понравился, в прикащики его возьмёт, быстро выкупится, я за него всяго двенадцать рублёв получил-

  -Нам же бедностию жалился, хитрован- попенял дворянину Бакшеев.

  Связанный татарчонок, слыша такую лестную характеристику своему компаньону, прошипел:

  - Шура, огул шур -

  Так мы и выехали к воротам, у молодого черкеса при виде упеленатого молочного брата сжались кулаки, но вступивший с ним в беседу Афанасий разрядил обстановку.

  Выбравшись на улицу, рязанец сообщил мне, что надо бы кого послать поискать купца и забрать у него прикупленного приказчика.

  -Зачем он нам Афанасий? Да и зачем нам два его дружка по разбою?- удивился я.

  -Вишь метку на груди и плече татарчонка?-

  Присмотревшись, я заметил под лохмотьями знак в виде перевернутой на бок двузубой вилки:

  -Вилку какую-то вижу-

  -То-то, знак се не простой, бийский, тамга рода Барын. Из ближних родичей бия полоняник наш, можа и сынок. Вот посему и третьего нам схватить надобно, штоб не поведал кому не след о птичке такой редкой-

  -Дак как же, ты ж говорил знатных надо царю отдавать. На них обратно пленных выменяют?-

  -А, пустое - махнул рукой ветеран - привезут за него татары три десятка нашего люда, что и так выработался, обычаем их отпускать таковских рабов надобно. В посольство по эдакому делу сотню крымчаков пришлют, те нажрут, напьют, да и даров стребуют многих. Дело богоугодное, а казне вред один, да хищничеству пособление -

  По возвращению к хоромам рязанец распорядился, чтобы полон заперли отдельно, и вступил в диспут с управляющим годуновским хозяйством на предмет выделения денег. Тот послал гонца к боярину и по возвращении того, кряхтя и причитая, стал отсчитывать принесённое из домовой казны серебро. На торжища и гостиные дворы были посланы угличские люди с наказом найти купца с его купленным холопом.

  -А не восхощет отдать за сребро возместное, так грозите ему судом, поостережётся, чай, с царёвым братом тяжбу тянуть - поучал их на дорожку Бакшеев.

  Глава 16.

  К вечеру Иван Лошаков привез хнычущего мальчугана годами чуть старше моего одолженного тела. Порасспросив его, Афанасий Бакшеев остался очень доволен. Из рассказа мальчишки мы узнали, что зовут его Габсамит, он сводный брат буйного по имени Байкильде, а кунака его брата кличут вообще малопроизносимо - Гушчепсе. Отец их не был карач-бием, но приходился тому двоюродным братом, и являлся знатным и богатым землевладельцем-мурзой. Байкильде был его младшим и любимым сыном от законной жены, а Габсамит - меньшим от наложницы, русской девушки с Волыни. Рязанский служивый разъяснил, что самый молодой из татарчат - чага, неполноправный член семьи, рожденный от невольницы.

  -Ништо, окрестим, выкормим - подьячим посольского приказа станет, с сицим умением толмачить, а можа и до думных чинов дорастёт - размышлял Афанасий - зело великая польза от него будет-

  Уже было затемно, когда на двор приехал Годунов. В выделенную мне опочивальню были присланы слуги, передавшие настойчивую просьбу боярина прибыть в его палаты для беседы.

  Происходивший в большой трапезной, за огромным тяжелым столом, при свете небольших масляных лампадок наш разговор со стороны должна была выглядеть точь-в-точь, как тайная встреча заговорщиков. Сообщил царский шурин решение боярского суда - всех братьев моей матери и деда отправляли в малые северные городки с приставами, их семьям разрешили остаться в небольших вотчинах казанских и нижегородских уездов, остальное имущество изымалось и передавалось мне. Этим же судом к смерти приговорили всех непосредственных участников убийства государевых людей, а основные участники событий ссылались в Сибирь. Большинство имен осужденных принадлежало холопам Нагих, но посадские тоже присутствовали, общее количество наказанных составляло примерно тридцать человек, но никого из близко знакомых мне людей там не было.

   Участь моей матери была решена советом высших иерархов церкви во главе с патриархом Иовом, ей было указано принять пострижение в старицы. Обителью назначили будущей монахине владимирский Княгинин монастырь, место почётное, но удалённое от Москвы, там уже пребывала одна бывшая царица, разведённая жена Ивана Иоановича - Прасковья. В кормление Марье Фёдоровне были пожалованы Холопий городок, да по половине слободы Рыбной и Мологи. Так же Борис Фёдорович передал кучу грамот, жалованных и тарханных на князя Дмитрия Иоанновича Углицкого, так теперь звучало моё официальное имя. Помимо угличского уезда с городом, мне даровались и отошедшие в казну по смерти последней жены покойного старшего брата, царевича Иоанна, городок Устюжна со всеми волостями и станами, да несколько крупных вотчин, самой ценной из которых было село Черкизово в Горетовом стане Московского уезда. Однако для контроля за финансами посылался дьяк из приказа четверти Петелина, да в столицу удела направлялся стрелецкий голова, которому поручалось набрать полк городовых служивых. Обязанность финансировать этот отряд, подчиняющийся центральному правительству, лежала полностью на удельной казне, она же должна была содержать и ямские дворы на дорогах. Эту пилюлю мне подсластили жалованьем из царской казны и от Годунова лично, переводить цену мехов и дорогих сукон в денежную стоимость я не умел, но только монетой мне причиталось почти полторы тысячи рублей. Большая это сумма или не очень было не ясно, но казначей, которому передали приказ хозяина поутру готовить денежное серебро, казалось, потерял дар речи.

  Поутру, проснувшись, я опять саботировал поход в церковь, уговорив Ждана посетить главную торговую площадь, раскинувшуюся у стен кремля. Афанасий же направился в приказ большой казны хлопотать о получении подаренных денег. Торжиче было большим, с сотнями лавок, наполненными различными товарами. Покупок я не совершал, больше меня интересовали представленные товары и цены на них. Поскольку каждый купец старался торговать своей, ему одному лишь ведомой мерой, понять, у кого что дешевле или дороже было непросто. Походным калькулятором служил Ждан Тучков приводивший все меры и стоимости к известным мне значениям. Соотношение цен на некоторые товары с точки зрения гостя из будущего казалось поразительным. Фунт не самого качественного сахара стоил как пуд мёда или полпуда чёрной икры, а бочка сельди стоила как восемь огромных осетров, или около трёх пудов отборной паюсной икры. Собственно любой привозной товар ценился в разы дороже отечественного, иностранное сукно было в десять раз дороже грубой русской сермяги. Хлопковые или, как их называли купцы, бумазейные ткани, а так же шелковые превышали стоимость льняного холста от 50 до 1000 раз. Что ж у торговли в это время явно был большой потенциал.