Золотая чаша - Стейнбек Джон Эрнст - Страница 7

Он поглядел на жену, скорчившуюся в темном углу.

– Мать, а ужинать мы сегодня не будем?

Она как будто не услышала, и Роберт сам поставил еду на стол.

Страшно терять сына, ради которого ты только и жила. Почему – то она никогда не сомневалась, что он всегда будет подле нее – маленький мальчик, и всегда подле нее. Она старалась нарисовать себе будущее без Генри, но эта мысль разбилась о серую стену худосочного воображения. Какая неблагодарность – бежать от нее, внушала она себе, как жестоко он поступил с ней… Но сразу же ее сознание мячиком отлетало назад. Генри – ее малютка сынок и потому не может быть ни бесчувственным, ни подлым. Неизвестно как, но эти пустые слова, эта боль обязательно исчезнут, и он по – прежнему будет подле нее, восхитительно бестолковый и послушный.

Ее рассудок всегда был бритвой реальности, ее воображение всегда ограничивалось переносом настоящего в ближайшее будущее, но теперь они блаженно унеслись к малютке, который учился ползать, учился ходить, учился лепетать первые слова. И она уже забыла, что он решил уйти, так заворожили ее эти грезы о серебряном прошлом.

Крестили его в длинной батистовой рубашечке. Вся святая вода, которой его окропили, собралась в одну каплю и скатилась по курносому носишке, а она в своей страсти к порядку тотчас вытерла ее носовым платком и тут же подумала, не придется ли теперь окрестить его еще раз. Молодой священник потел и давился словами молитвы. Но что с него было взять? Совсем зеленый, да к тому же из местных. Да, слишком зелен для столь важного обряда. Вдруг таинство не свершится? Перепутает слова или допустит еще какие – нибудь нарушения… Но тут она обнаружила, что Роберт опять застегнул камзол кое – как. Хоть кол ему на голове теши, никогда не вденет пуговицу в нужную петлю. Вот и кажется кривобоким! Надо подойти к Роберту и шепнуть ему про камзол, пока люди в церкви ничего не заметили. Такие мелочи и рождают всякие сплетни! Но если она отойдет, глупый недотепа – священник того и гляди уронит младенца…

Они кончили ужинать, и дряхлая Гвенлиана, с трудом поднявшись из – за стола, прошаркала к своему креслу у огня, чтобы потихоньку вновь ускользнуть в приветливое будущее.

– Когда ты думаешь отправиться? Утром? – спросил Роберт.

– Пожалуй, часов в семь, отец. – Генри попытался придать своему тону будничность.

Старуха остановилась и внимательно на него поглядела.

– Куда это Генри отправляется? – спросила она.

– Как? Разве ты не знаешь? Генри утром покинет нас. Он отправляется в Индии.

– И не вернется? – Голос ее стал тревожным.

– Во всяком случае, не скоро. Путь туда долгий.

– Ну, так я должна открыть ему будущее. Да – да, открыть, как чистые страницы книги! – воскликнула она в приятном предвкушении. – Я должна рассказать ему про будущее, про то, что оно таит в себе. Дай – ка я погляжу на тебя, мальчик!

Генри подошел и сел у ее ног, и она начала свою речь. Поистине, древний кумрийский язык таит в себе волшебство. Он был создан для пророчеств.

– Знай я об этом раньше, – сказала Гвенлиана, – так приготовила бы лопатку свежезарезанной овцы. Гадание по ней куда древнее и куда надежнее простых предсказаний. Но с тех пор, как я состарилась, согнулась и обезножела, мне уже не под силу выходить на дорогу к духам, что скитаются там. А много ли узнаешь, если не можешь ходить среди духов и подслушивать их мысли? Но я расскажу тебе всю твою жизнь, внучек, и открою будущее, лучше которого еще не предсказывала.

Она откинулась в кресле и закрыла глаза. Но внимательный взгляд обнаружил бы, что они поблескивают между сощуренными веками и не отрываются от окаменевшего лица юноши. Долгое время сидела она в трансе, словно ее старый мозг расчесывал колтуны прошлого, чтобы грядущее легло прямыми прядями, доступными для воплощения в слова. Наконец она снова заговорила, но голосом хриплым, напевным, предназначенным для грозных тайн:

– Это сказанье Абреда тех времен, когда земля и вода сошлись в поединке. И от их столкновения родилась крохотная слабенькая жизнь и устремилась вверх по кругам туда, где пребывает Гвинфид, блистающая Чистота. В этой первой слепо блуждающей плоти запечатлена история мира, его странствований в бездонной Пустоте. И ты… сколько раз Аннун разевал зубастую пасть, чтобы схватить щепотку жизни, которую ты хранишь в себе, но тебе удавалось избегать его ловушек. Тысячу веков прожил ты с тех пор, как земля и море схватились, сотворяя тебя, и тысячу тысяч веков суждено тебе хранить дарованную тебе щепотку жизни, которую лишь ты оберегаешь от Аннуна, извечного Хаоса.

Этим зачином она предваряла все свои пророчества, с тех самых пор, когда переняла его от странствующего барда, который в свой черед получил его от длинной вереницы бардов, восходящей к белым друидам. Гвенлиана помолчала, давая своим словам время утвердиться в мозгу юноши, а затем продолжала:

– А это сказание о нынешних твоих скитаниях. Ты станешь великим светочем Божественного, будешь учить божьим веленьям… – Ее прищуренные глаза разглядели, как разочарованно вытянулось лицо юноши, и она торопливо воскликнула:

– Но погоди! Я заглянула слишком далеко вперед. Раньше будут битвы, кровопролития, и первой твоей невестой станет меч! (Генри вспыхнул от радости.) Один лишь звук твоего имени будет боевым зовом, на который соберутся лучшие воины мира. Ты будешь сокрушать города неверных, отнимать у них награбленную добычу. Ужас будет лететь впереди тебя, точно клекочущий орел над боевыми щитами.

Она убедилась, что эти ее предсказания падают на благодарную почву, но поспешила перейти к еще более славным свершениям;

– Твоей будет власть над островами и материками, и ты принесешь им мир и закон. И вот, когда наконец окружат тебя почести и слава, ты сочетаешься браком с голубицей великой знатности, с дочерью достойных и богатых родителей, – заключила она, открыла глаза и обвела всех взглядом в ожидании похвал.

– Будь у меня овечья лопатка, – добавила она жалобно, – я сказала бы куда больше. И если бы нашлись у меня силы выйти на дорогу… Но старость отнимает у нас малые радости и оставляет одно лишь холодное тихое ожидание.

– Нет, матушка, это было чудесное пророчество, – сказал Старый Роберт. – Самое лучшее, какое я от тебя слышал. Ты ведь только – только достигла вершин своей тайной силы. И ты рассеяла мой страх за Генри, успокоила мое сердце. Теперь я испытываю только гордость при мысли, кем станет мой сын. Хотя и предпочел бы, чтобы он не убивал людей.

– Ну, что же… Если, по – твоему, пророчество и вправду было хорошим… – радостно сказала Гвенлиана. – Да, мне чудилось, что воздух нынче благоприятен, и глаза мои видят ясно. Только с овечьей лопаткой было бы еще лучше! – Она удовлетворенно сомкнула веки и погрузилась в дремоту.

Всю ночь Старый Роберт беспокойно ворочался с боку на бок, а его жена лежала рядом в каменной неподвижности; когда мрак за окном начал сменяться посеребренной мглой, она осторожно встала с постели.

– Как? Ты не спала, мать? Но куда ты идешь?

– К Генри. Я должна поговорить с ним. Может, меня он послушается.

Но через мгновение она вернулась и припала лицом к плечу Роберта.

– Генри ушел, – сказала она, и по ее телу пробежала судорога.

– Ушел? Но как он мог? Вот первый его трусливый поступок, мать. Ему стало страшно попрощаться с нами. Но я не сожалею о его страхе, ведь это верный знак его печали. Он не выдержал бы, если бы его чувства облеклись в слова.

Он был поражен ее холодным молчанием.

– Пойми же, мать, это значит, что он вернется к нам. Немного погодя, но обязательно. Клянусь тебе. Неужели ты сомневаешься? Он ушел на несколько дней, от силы – на несколько недель. Поверь мне, милая! Просто годы повернули вспять, и мы с тобой теперь – как тогда. Ты помнишь? Но только ближе, гораздо ближе из – за всего, что с тех пор произошло. Мы с тобой ведь очень богаты безыскусными картинками прошлого, нам осталось все то, чем он играл. И лишиться этого мы не можем, пока живы.