Маски Черного Арлекина - Яковлев Олег - Страница 2

Почти сразу же появилась возможность оценить ее по достоинству. Как же сильно отличалось это угрюмое провинциальное местечко от столицы королевства Ронстрад! И если чужаку и Гортен показался грязным, заполненным множеством удушающих запахов и звуков болотом, то данный городок даже на его фоне выглядел, мягко говоря, невзрачно.

Сар-Итиад был темен и сыр. Ноги коня по колени тонули в тумане, ветра не было, но холод проникал даже через одежду. Ни в одном окне не горел свет, и кругом стояла такая тишина, что сперва даже могло показаться, будто город и вовсе покинут. И если во всех других закоулках Срединных равнин, да в том же Гортене, комнаты с наступлением темноты дышали теплом и горели жизнью, то здесь они определенно были задушены и попросту убиты.

Странник пустил коня небыстрым шагом, подобравшись и нахохлившись в седле, как ворон на ветке. Под плащом он сжимал рукоять меча, вглядываясь во тьму и улавливая каждое движение возле домов. Где-то одинокий бродячий пес поднялся на ноги и лениво пролаял вслед чужаку. Из какой-то узкой дыры на самом уровне земли показалось бледное лицо в слабом отсвете тусклого фонаря. Задержавшись на миг в проеме, лицо исчезло и больше не показывалось.

У первого же фонаря всадник понял, отчего город так темен. Вдоль фасадов домов, выходящих на улицу Трех Корсарских Серег, шло несколько рядов окон, но на каждом ставни были закрыты так плотно, что между ними не просунешь и лезвия ножа – откуда же здесь взяться хотя бы худой полоске света! Кроме того, окна первых этажей забирали еще и кованые прутья решеток, отчего большинство зданий скорее походило на угрюмые казематы, чем на жилые дома. Все это настораживало. Слежки за собой чужак пока не заметил, но ощущение сотен скользких глаз, вперившихся в спину, напоминало назойливый пот, стекающий по пояснице, который, казалось, не смыть с себя даже добрым чаном воды. Опасность и выжидание. Кругом затаилось нечто и, не моргая, глядело из своих незримых нор на одинокого ночного всадника в темно-зеленом, но сейчас казавшемся черном плаще. Острым, как пыточный крюк, взглядом оно пыталось вцепиться в его дорожный мешок, пристегнутый ремнями к крупу коня, следило за каждым его движением, за каждым, даже самым легким, поворотом головы в капюшоне. Это самое нечто пыталось заглянуть за края ткани в надежде рассмотреть черты лица незнакомца, будто бы даже вытягивало шею, вглядываясь... И тут, при приближении к очередному фонарю, оно увидело... даже не так – скорее успело заметить кое-что. И замеченное ему совсем не понравилось, отчего оно поспешило спрятаться, убежать, забиваясь в свои темные норы поглубже.

Именно таким предстал позднему страннику ночной Сар-Итиад. Всех тех, кто заприметил его, он мысленно объединил в одно общее «нечто», кое-где лишь испуганное, часто – завистливое и злое, порой – угрожающее, но непременно – настроенное по отношению к нему враждебно. А путь во тьме и тумане стал для него не более чем переходом от одного фонаря к другому. Каждые две сотни ярдов тьмы всадник был напряжен, как заготовленная для своего грязного дела удавка, лишь рядом с тусклым источником света над чьей-нибудь дверью позволяя себе коротко вздохнуть, расслабиться на миг, чтобы вскоре вновь затаить дыхание и, сжав до хруста в суставах рукоять меча, в очередной раз нырнуть во тьму. Нет, он не боялся – страх за свою жизнь странник изжил еще в те времена, когда был юным, наивным и гордым. Но чувство опасности, чувство... войны, он слишком привык жить с этим, излишняя настороженность и готовность ответить ударом на удар, можно сказать, смешиваясь с кровью, текли в его жилах.

Так, подозрительно озираясь, чужак и продвигался по казавшейся бесконечной улице Трех Корсарских Серег. Но то, что он увидел у очередного фонаря некоторое время спустя, заставило даже его, всегда хладнокровного и невозмутимого, вздрогнуть, а его лицо – побелеть. Фонарь обреченно свисал над обшарпанной дверью, слегка покачиваясь, точно петля. Дверь ничем не отличалась от сотен своих сестер, если бы не косой крест, начертанный на ней алой краской. У порога, словно страж, сидел большой облезлый пес и глядел прямо на всадника. Он не шевелился, не водил ушами и не шевелил хвостом. Не рычал и не издавал вообще ни звука. В общем, если бы он еще и не отбрасывал тени, то можно было бы решить, что его там и вовсе нет. На приближение чужака пес никак не отреагировал, глазея теперь куда-то мимо.

Уже в двадцати футах всадник смог рассмотреть зверя в мельчайших подробностях и в первый миг даже натянул вожжи от неожиданности. Конь взбрыкнул и встал, а его хозяин еще некоторое время просто смотрел, не в силах отвести взгляда и не зная, как поступить: то ли развернуться, то ли, наоборот, не тратя ни секунды, погнать скакуна дальше. Проходило мгновение за мгновением, а всадник так и оставался на месте, застыв, подобно этому самому псу. Нечего было удивляться тому, что зверь у перечеркнутой алым двери так и не пошевелился. Еще бы! Трудновато же было бы ему это сделать, учитывая то, что он был мертв. Чужак понял это сразу, как только всмотрелся в глаза пса. В этих цветных стекляшках не было жизни, они не расширялись, не исходили слезой, попросту не видели. А все потому, что их на причитающееся место поставил человек. Все верно. Всадник глядел не более чем на чучело. Искусно выполненную, нужно признать и отдать дань уважения чучельнику, но тем не менее всего лишь мертвую оболочку. Благодаря искусству мастера, творение выглядело настолько живым, что если бы не глаза, то набитое тряпьем чучело можно было бы принять за дышащее существо. И все же... было еще нечто. Кое-что жуткое, зловещее и неправильное, но при этом придающее некоторый смысл и логичность всей картине. У пса была зашита пасть. Меж усов проходили толстые нити, соединяющие верхнюю часть морды с нижней так крепко, что даже нос собаки был немного оттянут книзу. Что же это? Всадник в темно-зеленом плаще за свою длинную жизнь был свидетелем множества необычного и пугающего, но даже не думал, что ему доведется увидеть нечто подобное. Забегая вперед, признаемся, что предстоящая ночь сулила ему еще добрую толику удивления. Опыт подсказывал чужаку, что он стал свидетелем некоего ритуала или даже традиции, подразумевающей намного более жестокое наказание, чем смерть для любого из горожан. Основной ее особенностью было демонстративно дать понять не только виновнику, но и окружающим, что его проступок суть преступление. Воля человека ломалась – отчужденность всех, кто его знает, объявление его самого вне закона и клеймо позора в виде того же мертвого пса. И это помимо заключения в собственном доме, где при подобных обстоятельствах и условиях – один только выбор: либо сгнить, не видя света, либо утратить рассудок. И первое из представленного – явно не наихудший вариант. Судя по всему, хозяин этого дома слишком много болтал, а его обвинитель отнюдь не отличался снисходительным нравом и не желал подарить ему легкое наказание, подобно веревке и иже с ней. Никуда не сбежать, кругом одни злорадные лица, никто не протянет руку помощи, постоянно все те же четыре стены со всех сторон, в которых не найти покоя ни на мгновение, – чем такая тюрьма хуже прочих? Еще и дохлый пес – эта зловещая кричащая вывеска перед домом.

Сказать по правде, всадник в темно-зеленом плаще не понимал всей сути наказания. Оно казалось ему не вполне оправданным, в его родном краю порой карали и более жестко – вряд ли кто-то посчитает таким уж горем оставаться у себя дома вместо обречения на холодную смерть в ледяных пустошах или, например, вечного заточения в магическом кристалле. Конечно же, чужак не мог знать некоторых особенностей этой традиции. В этот самый момент в запертую на замок ставню обломанными ногтями царапался изнутри человек, уже ступивший с пути рассудка в пропасть безумия. В крохотной комнатушке за его спиной лежало холодное тело убитой женщины, его жены, а в колыбели – от яда зеленый, точно орочий выродок, ребенок. Вот она, суть тьмы, при которой ты даже кричать не в силах из-за того, что у тебя отрезан язык, а мечущийся взгляд упирается лишь в то, что ты любил, чем дорожил и что у тебя отняли. На самом деле мало кто придает значение тому обстоятельству, что в Северной Пристани нет ни одной тюрьмы, но при этом за городом, на холмах, на многие мили простирается огромное кладбище. Вот он, достойный пример правосудия Ночного Короля. «Свободный город для свободных людей...»