Вглядываясь в солнце. Жизнь без страха смерти - Ялом Ирвин - Страница 44

Я с трудом совладал со своим желанием закрыть лицо руками. Мне было интересно, скажетли он, что звонок самому себе на мобильный — тоже всего лишь воспоминание? Но я понял, что ни доводы рассудка, ни обсуждение различий в наших убеждениях ни к чему не приведут. За долгие месяцы нашей работы я привык справляться со своим скептицизмом и вместо этого попытался представить, что наш мир и вправду населен духами, что астральные путешествия реальны. Кроме того, я попробовал осторожно добраться до психологических причин и истории его убеждений.

Затем Джеймс сказал, что стыдится своего пьянства и лености и будет чувствовать себя очень скверно, встретившись на небесах с бабушкой, дедушкой и братом.

Пару минут спустя он отметил:

— Когда я говорил о встрече на небесах с моими дедушкой и бабушкой, я увидел, что вы поморщились…

— Я этого не заметил.

— А я видел! И вы поморщились еще раз, когда я рас сказывал об астральном путешествии. Ирв, скажите мне честно, как вы отреагировали на мою фразу о небесах?

Я мог бы уйти от ответа, как часто делают психотерапевты, переключив внимание на сам вопрос и спросив, почему он его задал. Однако я решил, что для меня сейчас лучше быть абсолютно честным: Джеймс явно заметил некоторые проявления моего скептицизма. Если бы я стал их отрицать, это негативно сказалось бы на терапии, поставив под сомнение его восприятие реальности (а оно было безошибочным).

— Джеймс, я расскажу вам обо всем, что со мной происходило в тот момент. Когда вы сказали, что ваш брат и ваши бабушка с Дедушкой знают все о вашей жизни на земле, я сильно удивился. Сам я так не считаю. Но пока вы говорили, я изо всех сил пытался окунуться в ваши ощущения, представить, каково это — жить в мире духов, в мире, где ваши умершие родственники знают всю вашу жизнь и все ваши мысли.

— Вы что, не верите в жизнь после смерти?

— Нет, не верю. Но я думаю, что мы не можем знать этого наверняка. Я полагаю, что мысль о загробной жизни приносит вам большое утешение, а я приветствую все, что дает вам душевное спокойствие, удовлетворение от жизни и делает ваше существование более эффективным. Однако лично я не могу поверить в эту встречу на небесах. Мне кажется, люди просто хотят так думать.

— А какую же религию вы исповедуете?

— Я не верю в Бога и не принадлежу ни к какой конфессии. Мой взгляд на жизнь целиком и полностью свободен от влияния церкви.

— Но как же можно так жить? Без священных нравственных норм? Как вынести эту жизнь, как найти в ней хоть какой-то смысл, не веря, что следующая наша жизнь будет лучше?

Я начал беспокоиться о том, куда заведет нас эта дискуссия, и пойдут ли мои откровения на пользу Джеймсу. В итоге я решил, что лучше быть прямолинейным до конца.

— Меня интересует эта жизнь и то, как сделать ее лучше — для себя и для других. Позвольте мне разрешить ваше недоумение по поводу того, как мне удается найти смысл, не прибегая к религии. Я не согласен с тем, что религия — источник смысла и нравственности. Не думаю, что между религией, смыслом и нравственно стью существует необходимая связь. Ну, или, по крайней мере, особая связь. Думаю, что живу эффективно и добродетельно. Я полностью посвятил себя тому, что помогаю людям — например вам — получать большее удовлетворение от жизни. Я бы сказал, что смысл моей жизни исходит от людей, но именно в этом мире, именно в этой жизни. Думаю, что смысл моего существования — помогать другим людям находить смысл их существования. Я убежден, что чрезмерное беспокойство о будущей жизни может помешать активно участвовать в этой.

Джеймс был так заинтересован, что я еще несколько минут рассказывал о том, что недавно нашел подтверждения последней мысли у Эпикура и у Ницше. Упомянул и о том, что Ницше восхищался Иисусом Христом, но чувствовал, что Павел и другие более поздние христианские лидеры замутнили истинное послание Христа и отняли смысл у земного существования. «На самом деле, — подчеркнул я, — Ницше очень враждебно относился к Сократу и Платону: они презирали тело, делали акцент на бессмертии души и усердно готовились к будущей жизни. Эти убеждения были подхвачены неоплатониками и в итоге проникли в раннехристианскую эсхатологию».

Я замолчал и посмотрел на Джеймса, ожидая, что он бросит мне вызов. Но, к моему удивлению, он внезапно заплакал. Я подавал ему один бумажный платок за другим, пока он не перестал всхлипывать.

— Джеймс, пожалуйста, давайте продолжим разговор. О чем говорят ваши слезы?

— Они говорят: «Я так долго ждал этого разговора… так долго мечтал о серьезной интеллектуальной беседе о том, что действительно имеет значение». Все, что меня окружает, вся наша культура — телевидение, компьютерные игры, порно, — это же все для тупых! И вся моя работа — все эти мелочные договоры, судебные процессы, разводы… Все это деньги, деньги, все это — такое дерьмо, и в этом нет никакого смысла, абсолютно никакого…

Итак, на Джеймса повлияло не столько содержание нашей беседы, сколько ее характер, а именно то, что я воспринял его всерьез. То, что я поделился с ним собственными мыслями и убеждениями/он принял как дар. Наши серьезные идеологические расхождения, оказалось, не имеют никакого значения. Мы оба согласились не соглашаться друг с другом: на следующий сеанс он принес мне книгу о видении на расстоянии, а я, в свою очередь, предложил ему почитать современного скептика Ричарда Доукинса. Наши взаимоотношения, моя забота и моя способность дать ему то, чего он не получил от отца, — все это вывело нашу терапию на новый уровень. Как я уже говорил в главе 3, после курса психотерапии жизнь Джеймса стала лучше, но его вера в сверхъестественное осталась при нем в полной неприкосновенности.

История Амелии: подталкиваем пациента к самораскрытию

Амелия — медсестра 52 лет, темнокожая, симпатичная, крупная женщина, застенчивая и очень умная. В юности она на протяжении двух лет была бездомной наркоманкой, а деньги на героин зарабатывала проституцией. Думаю, что любой, кто видел ее на улицах Гарлема в те времена, — тощую оборванку, деморализованного бойца обширной армии проституток, сидящих на героине, — побился бы об заклад, что она обречена. Однако принудительная детоксикация организма за полгода, проведенные в тюрьме, а также программа Анонимные Наркоманы, исключительная отвага и страстное желание жить, — все это сотворило настоящее чудо, и Амелия смогла полностью изменить и свою личность, и свою жизнь. Она переехала на западное побережье и устроилась петь в ночной клуб. Амелия была талантлива, и зарабатывала прилично — ей удалось окончить школу, а затем оплатить обучение в Школе медсестер. Последние 25 лет она целиком посвятила работе в хосписах и приютах для бездомных и неимущих.

На первом сеансе Амелия рассказала мне, что страдает жестокой бессонницей. Обычно ее будили кошмары, но она редко помнила их, только какие-то обрывки, в которых она спасалась от погони. Это вызывало такой страх смерти, что Амелии редко удавалось снова заснуть. Устав, она решила обратиться за помощью. Когда Амелия прочла мою новеллу «В поисках сновидца» [56], она решила, что я смогу ей помочь.

Помню, она зашла в мой кабинет, плюхнулась на стул и сказала, что очень надеется, что не заснет прямо здесь, так как большую часть ночи провела без сна, пытаясь прийти в себя после кошмара. Амелия рассказала, что обычно не помнит своих снов, но этот остался в ее памяти.

Я лежу и смотрю на свои занавески. Они красно-розовые, все в складках, и через эти складки проникает желтоватый свет. Но полосы красного шире, чем полосы света. Что странно, эти занавески каким-то образом связаны с музыкой. Я имею в виду, что вместо того, чтобы видеть свет, я почему-то начинаю слышать аккорды старой песни Роберта Флэка «Убей меня нежно». Когда я училась в колледже в Окланде, я частенько пела эту песню в местных клубах. Во сне мне становится очень страшно из-за того, что свет вытесняется музыкой. А потом и музыка прекращается, и я понимаю, что на самом деле она шла из меня. И тут я в ужасе просыпаюсь. Время — около четырех утра. Больше заснуть мне не удалось.