Шопенгауэр как лекарство - Ялом Ирвин - Страница 10

Вот такие-то бурные шторма сопровождали внутриутробную жизнь гения: брак без любви, напуганная, возмущенная мать, встревоженный ревностью отец и два тяжелейших переезда через мрачную, неприветливую Европу.

Глава 5

Джулиус вышел от Филипа совершенно разбитым. Держась за перила, он неуверенно спустился по лестнице и, пошатываясь, вышел на солнце. Несколько секунд постоял, соображая, куда повернуть. Свободный вечер сулил больше беспокойств, чем радости. Он привык к тому, что его время расписано до минуты: если не было встреч с клиентами, другие не менее важные дела требовали его внимания — книги, преподавание, теннис, научная работа. Но сегодня ничто не казалось важным. У него даже закралось подозрение, будто на самом деле ничто никогда и не было важным и сознание только ловко обманывало его, заставляя поверить, что он занимается важными вещами. Но сегодня Джулиус видел его насквозь. Нет, сегодня у него не было никаких важных дел, и он бесцельно поплелся по Юнион-стрит.

Когда за Филлмор-стрит деловые кварталы закончились, он заметил впереди старуху, с грохотом толкавшую перед собой ходунки. Боже, что это было за зрелище. Джулиус поспешил отвести взгляд, но любопытство пересилило, и он вновь повернул голову. На старухе было несколько кофт и вдобавок тяжелое зимнее пальто — на улице ослепительно сияло солнце, и весь этот маскарад выглядел до крайности нелепо. Отвисшие бурундучьи щеки лихорадочно дергались — вероятно, старуха пыталась сладить с зубными протезами, никак не желавшими вставать на место. Но отвратительнее всего была огромная уродливая шишка, висевшая под ноздрей, — просвечивающая розоватая бородавка размером с виноградину, из которой торчало несколько длинных щетинок.

«Ну и пугало, — промелькнуло в голове у Джулиуса, но он тут же одернул себя: — Эта старуха не намного старше тебя. Вот что ждет тебя в будущем — бородавки, ходунки, инвалидное кресло». Когда старуха подошла ближе, он услышал ее ворчливый голос:

— Что это за магазины? Чем они здесь торгуют, хотела бы я знать?

— Не знаю, я здесь просто гуляю, — громко ответил Джулиус.

— А вас никто не спрашивал.

— С кем же вы говорите? Кроме нас, здесь, кажется, никого нет.

— Какая разница, что нет? Вас не спрашивают, я вам говорю.

— А кого же? — Джулиус приставил обе руки ко лбу и сделал вид, что осматривает пустынную улицу.

— Тебе-то какое дело? Бродят тут всякие, — пробурчала старуха и забряцала своими ходунками дальше.

Джулиус застыл на месте. На всякий случай осмотрелся, чтобы убедиться, что никто не видел этой сцены. Боже мой, подумал он, я совсем свихнулся — какого черта я вытворяю? Хорошо еще, что сегодня нет клиентов. Нет, беседы с Филипом Слейтом явно не идут мне на пользу.

В этот момент на него пахнуло упоительным ароматом кофе из распахнутых дверей «Старбакса». Один час с Филипом, решил он, стоит хорошей чашки двойного эспрессо. Внутри он устроился у окна и принялся рассматривать прохожих. Ни одной седой головы — ни в кафе, ни на улице. В свои шестьдесят пять он был здесь самым старым, старше других стариков, и, если принять во внимание его меланому, стремительно старел каждую минуту.

За стойкой две смазливые барменши флиртовали с посетителями. Такие девицы никогда не глядели в его сторону — ни раньше, в молодости, ни потом, когда он стал взрослее. Теперь уже его время никогда не наступит, и эти соблазнительные красотки с пышными бюстами никогда не взглянут на него и не спросят с застенчиво-кокетливой улыбкой: «Что-то давно тебя не видно. Как поживаешь?» Этого уже никогда не случится. Жизнь удивительно прямолинейна и всегда движется только в одну сторону.

Все, перестань, хватит себя жалеть. Не ты ли всегда поучал нытиков: не замыкайтесь в себе, учитесь видеть дальше собственного носа. Другого выхода нет — прав тот, кто умеет превращать дерьмо в конфетку. Может, стоит об этом написать? Завести личный дневник или блог? Или, чем черт не шутит — толкнуть статью в «Журнал Американской психиатрической ассоциации»: «Психиатр в борьбе со смертью». Или что-нибудь глубокомысленное — в «Санди Таймз». Он вполне мог бы это сделать. А может, даже замахнуться на книгу. «История одной кончины». Неплохая идея. Иногда достаточно взрывного названия, чтобы вещь пошла сама собой. Джулиус заказал эспрессо, вынул ручку и, подняв с пола бумажный пакет, аккуратно расправил его и нацарапал первые строчки, усмехаясь над скромными обстоятельствами рождения своей будущей великой книги.

Пятница,2ноября1990г. ДДД(День-ДелоДрянь)+16

КакогочертаяоткопалФилипаСлейта?Нашелзакемгоняться.Какбудтоонможетмне помочь.Этожебылоясноссамогоначала.Все, хватит.Какойизнеготерапевт?Курамнасмех. Бесчувственный,самовлюбленныйэгоист.Ведья сказалемупотелефону,чтоуменяпроблемысо здоровьемипоэтомуяхочувстретиться-и чтоже?Ондажениразунеспросил,какуменя дела.Дажерукинепротянул.Холодный,бесчеловечныйдикарь.Держитсяотменянарасстоянии. Ая-тотригодавыкладывалсярадиэтоготипа.

Отдавал ему все, что мог. Все свои знания. Неблагодарный ублюдок.

Да, я знаю, что он ответит на это. Я даже слышу его занудный голос: «Это была сделка, доктор Хертцфельд: я платил деньги - вы предоставляли услуги. Я платил вам за каждую консультацию. Сделка закрыта, мы квиты, и я вам ничего не должен».

И потом прибавит: «Даже меньше, чем ничего, доктор Хертцфельд. Ведь вы остались в выигрыше — вы получили свои денежки, тогда как я не получил ничего».

Хуже всего то, что он прав. Он действительно не должен мне ничего. Я сам кричу на всех перекрестках, что психотерапия - это образ жизни, любовь, сострадание. Какое право я имею требовать от него чего-то, на что-то надеяться? Он все равно не способен дать мне то, что нужно.

«Человек не может дать то, чего у него нет» — сколько раз я сам твердил это своим клиентам. И все же этот мерзкий, бессердечный тип не идет у меня из головы. Может, стоит сочинить оду про вечный долг пациентов перед их бывшими психотерапевтами?

С чего это я так разошелся? И почему связался именно с Филипом? Сам не знаю. Может быть, дело во мне - я как будто разговариваю с самим собой, только моложе. Может быть, Филип - это и есть я, тот я, который в пятнадцать, и в двадцать, и в тридцать лет жил точнотакже,повинуясьгормонам?Ая-тодумал, будтознаювсе,чтоончувствует,обладаюкаким-тотайныммеханизмом,способнымегоисцелить.Может,поэтомуятакстарался?Этот типотнялуменябольшесиливнимания,чем всеостальныепациенты,вместевзятые.Впрактикекаждоговрачаобязательнонайдетсятот, ктовытянетизнеговсюдушу,-дляменятакимчеловекомсталФилип.