Ходи невредимым! - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 110

Через три дня Хосро-мирза дорогой смерти пробился к мухранским полям. Он отказался от намерения одним ударом захватить Гори и, оставив сильный заслон в Самухрано, окружил Гульшари тройным кольцом охраны, повернул к Тбилиси и понесся вскачь. Если заслон и будет перебит, то, иншаллах, не раньше, чем ворота Тбилиси закроются за въехавшим в город Хосро и его свитой.

Ксанское сражение Хосро-мирза представил Иса-хану как внушительную победу, ибо попытка Саакадзе отбить Тбилиси потерпела неудачу. Благодаря ему, Хосро, горцы разъединены с Моурави, иначе неизвестно, какой бы опасный оборот приняла война с азнауром. Сейчас «барс» обескровлен, и сомнительно, чтобы у него хватило пыла для наступательных действий. Укрепив линию Тбилиси – Мцхета, можно будет осадить и Гори. Под воздействием побед меча «льва Ирана» картлийские князья покорно перешли к царю Симону. Кто остался с Саакадзе? Эристави Ксанские и Мухран-батони, но и им для защиты фамильных владений едва ли хватит собственных дружин. На их помощь Саакадзе рассчитывать не приходится. Отпал от него и арагвский владетель Зураб – как медведь в берлоге, засел в Ананури. Велик шах Аббас! Что касается огромной массы убитых сарбазов, то на войне – как на пиру: чем больше красного вина, тем больше под столом сраженных. И еще: разве сарбазы, закончив временную земную жизнь в битве с неверными, не проложили себе путь в рай Мохаммета? А там не гурии ли в прозрачных шальвари их ждут? И что стоят тысячи песчинок, когда добывается жемчужина? Иса-хан поздравил царевича с благоприятным выполнением воли шах-ин-шаха. Пусть хищник не убит, но значит ли это, что он не ранен смертельно?

Как подобает царственному роду Багратидов, Хосро торжественно обставил представление Иса-хану своей родственницы, сестры царя Симона, сиятельной княгини Гульшари, и князя Андукапара.

Андукапар не преминул заверить военного советника Давлет-ханэ, что он, держатель фамильного меча Амилахвари, и княгиня преданы шаху Аббасу, как луна небу, и в знак поклонения «льву Ирана» твердо решили принять магометанство.

Польщенный Иса-хан одарил чету богатыми преподношениями и, тут же вызвав своего муллу, поручил ему направить князя на путь истины.

И началось… Скрежеща зубами, Андукапар проклинал себя: хотя благодаря его опрометчивому поступку теперь он и богоданная супруга под защитой самого могущественного шаха Аббаса, но… И Андукапар под наблюдением муллы приступил в первый раз к омовению перед молитвой: сперва вымыл руки, смачивая их дважды от локтей к кистям, потом правой рукой, тоже дважды, омыл лицо и провел дважды мокрой рукой по голове. Затем, мысленно обращая к Христу жалобу на Мохаммета, он влажным полотном вытер по щиколотку ноги, вычистил указательным пальцем уши, а большим, по указанию муллы, потер мясистые мочки. Свирепо взглянув из-под опущенных бровей на муллу, Андукапар, как послушный ученик, продолжал обряд: потер затылок указательным пальцем и через голову довел его до горла.

Не совсем довольный вялостью движений Андукапара, мулла пообещал ему произвести над ним главное таинство перехода в магометанство, как только он освоит предмолитвенный обряд, и предложил ему завести молитвенный коврик. Затем он повел Андукапара в мечеть, по дороге наставляя князя, чтобы он ежедневно и со всем рвением рано утром, при восходе солнца, в полдень, после обеда, вечером и отходя ко сну проводил этот предмолитвенный обряд.

В мечети Андукапар вслед за муллой покорно опустил руки, потупил глаза в землю и прошептал: «Алла екбер», затем вскинул руки и задержал их возле ушей, а лицо, полное скрытого бешенства, обратил на юго-восток. Потом, до боли напрягая слух, Андукапар старался расслышать слова трех молитв, подсказываемые ему муллой, и то нагибался, опершись руками, на колени, то падал ниц и склонял голову к земле, прикладывая вспотевший лоб к подсунутому муллой священному сероватому камню, добытому возле Неджефа, где Хуссейн пролил свою кровь, то воздевал вновь руки, сжимающиеся в кулаки, к испещренному арабесками своду.

После заключительной молитвы мулла заставил Андукапара поворачиваться направо и налево и потихоньку произносить: «Селям-он алейкюм!» – приветствуя ангела и отгоняя сатану. Но мулла почему-то упорно не отходил. Андукапар почувствовал, что ему не хватает дыхания, и испустил вопль: «А-ах!.. Бисмиллах!»

Вернувшись в свои покои голодный и обозленный, Андукапар решил всерьез отречься от Христа, с такой легкостью отпустившего его, держателя фамильного меча Амилахвари, к Магомету, но тайком, лишь для виду опускаясь на молитвенный коврик, не признавать и Магомета, слишком трудного для него, сиятельного Андукапара. После он уплел пол-ляжки барана, запил двумя тунгами вина и, бросив крест на коран, принял на тахте блаженную позу буддиста и погрузился в нирвану…

Гульшари, освоившись в Метехи, словно витала в розовых облаках и поэтому сначала не обратила внимания на затею Андукапара, но, увидя, с каким остервенением мулла принялся за Андукапара, а Андукапар за ляжку барана, всполошилась. Нашлись тысячи причин отмахнуться от ловчего в чалме. Стоит ли дарить Андукапару молитвенный коврик? Как будто и так шах не возьмет под свое покровительство врагов Саакадзе. И потом, если у Андукапара после чистки ушей такой аппетит, то, при ее любви к чистоте, не придется ли ежедневно резать корову с толком?

И еще женщинам воспрещено посещение мечети, дабы не давать повода мужчинам к неблагочестивым мыслям. Именно это обстоятельство помогло ей охладеть к магометанству. Тогда что делать женщинам, если не путать мужчинам мысли? А что еще запрещено мусульманкам? Ходить с открытым лицом? Но все мужчины Гурджистана ее уже лицезрели, и от их красноречия она ничего не потеряла. А если ей и приходилось ради блага царства самой расточать любезности могущественным князьям, то муж неизменно получал львиную долю ее благосклонности и никогда не ощущал убытка.

И еще решительнее Гульшари заявила мулле, что чадру не наденет, – кто же будет заботиться о блеска Метехи, если она закутается, как мумия, в покрывало? И вообще, пока царь не соизволит сочетаться высоким браком, следует скрыть от всех смертных о ее намерении перейти в магометанство.

Шадиман не только поддержал строптивую, но доказал целесообразность ее решения – на какое-то время отложить перемену веры, примерно, до победы над Саакадзе, – дабы не дать повода церкови возмутиться. Ведь Гульшари дочь царя Багратида! Нелегко удалось Хосро-мирзе добиться от Иса-хана согласия на отсрочку, но довод, что князья могут совсем отказаться приезжать с семьями, а это невыгодно для блеска Метехи, убедил наконец и хана, желавшего похвастать перед шахом еще одной победой пророка. Но женщина уж не такая ценность, чтобы за нее спорить. И Иса-хан весело отправился в покои Шадимана, чтобы предаться кейфу по поводу удачно закончившихся переговоров с прекрасной Гульшари.

Шли дни. Хосро-мирза шутил, любовался соколами, собранными в Метехи для высочайшего смотра; наслаждался серной водой в царской бане, где влажный мрамор и матовый свод погружали в сладостное небытие; оценивал резвость скакунов на дидубийской аспарези, – но все это было лишь пестрой ширмой с веселыми узорами, за которой скрывалась тревога.

Саакадзе с таким искусством использовал свои немногочисленные силы, учтя преимущества пересеченной местности, с такой свирепостью разжигал повстанческую борьбу, что слабость его перерастала в силу. Формы же этой борьбы – внезапность нападения, короткий, но кровопролитный бой, неожиданное исчезновение – доказывали неповоротливость персидских тысяч, неизменно ставя их в невыгодное положение.

В один из дней Хосро-мирза пригласил на совет Шадимана. «Змеиный» князь, слегка проводя пальцами с нашафраненными ногтями по выхоленной бороде, предложил и впредь не щадить кровь сарбазов: волна, беспрерывно набегающая за волной, разрушает самый неприступный утес. Тысячи, беспрестанно посылаемые за тысячами, доберутся и до недосягаемых вершин.