Ходи невредимым! - Антоновская Анна Арнольдовна - Страница 102

Удивленные конюхи, чубукчи, нукери, стольники и множество других слуг толпились на каменном дворе, непривычно бездействуя, а потому покрикивая, не зная на кого.

Скрытые густым плющом, как зеленым занавесом, царь Симон, Хосро-мирза и Шадиман расположились на резном балкончике, наблюдая за караваном.

Колышется легкий шелк пирханы; чуть приоткрыв чадру, сквозь сетчатую вышивку «джерам-ханум» миндалевидными глазами, над которыми в одну линию свелись соболиные брови, с жадным любопытством рассматривают Метехи. Молодые ханы в парчовых кефсах и при саблях, угрюмые евнухи в темных халатах, карлики в обезьяньих шкурах, вереница стражников с высокими копьями, образующими двигающуюся решетку, сопровождают из Тбилисской крепости в Метехский замок гарем Исмаил-хана.

Отдельной группой, на конях, обвешанных побрякушками, следуют за караваном князья, княгини и княжны, «имевшие – по словам Шадимана – неосторожность несколько лет назад впорхнуть в крепость за царем Симоном». Многие поблекли, как цветок в Аравийской пустыне, многие с тоски состарились, как роза без воды. Совсем молодые оплакивали погибшую под чадрой юность… И сейчас, миновав ворота Метехского замка, они ликовали, сбрасывая ненавистное шелковое покрывало. Как воскресшие, они славят солнце, слегка щурясь от слишком яркого света. Снова увидят они родных, друзей, снова поплывут в картули, притворно уклоняясь от преследующего витязя, снова станут воодушевлять охотников чарующей улыбкой. О господи, как ужасен персидский рай!

– О господи, – недоумевающе пожал плечами Шадиман, – почему женщины отвергают спасительное покрывало? Посмотри, мой царь, бутоны превратились в розы, а розы обратно в бутоны, но уже без лепестков. А вот княгиня Натиа! Совсем осенней тхемали стала; ей бы я посоветовал дразнить воображение мужчин, прикрывшись двумя чадрами.

– Я знал одну, – вздохнул Хосро, – ей годы приносили только победы. Она подобно алмазу: чем дольше шлифуешь, тем больше сверкает.

– Как зовется подобное чудо?

– Княгиня Хорешани, дочь князя Газнели.

– Ты, царевич, хочешь сказать, жена азнаура Кавтарадзе?

– Я бы не отказался от радости забыть эту фамилию.

– Почему? Кажется, азнаур оказал тебе своевременную услугу, пустив стрелу в дикого козла. Такая удаль дала тебе возможность преподнести козла удивленному «льву Ирана». – И Шадиман, будто не замечая неудовольствия Хосро, продолжал язвительно отплачивать царевичу за метехские привидения. – Говорят, мой царевич, после случая с козлом шах удвоил свою благосклонность к тебе.

– Вижу, мой Шадиман, твои лазутчики не страшатся отвесных скал, откуда могут свалиться даже слишком зрячие.

Покоробленный намеком, Шадиман подумал: «Пожалуй, не следовало напоминать мстительному Багратиду неприятное ему». Хорошо, радостный крик пожилой княгини Вачнадзе вовремя оборвал разговор.

– …Смотри, Халаси, царевич Хосро! Благородный Хосро! Любитель пиров и состязаний! Царевич, приветствуем и восхищаемся!

– Узнала! – засмеялся Хосро. – Еще при моем отце блистала. От такой даже каменная стена не укроет. А Халаси – дочь?

– Ради дочери и поскакала в крепость, – воспользовался Шадиман случаем изменить разговор, – думала, царь удостоит внимания.

– Напрасно думала, я с шах-ин-шахом породнюсь, – высокомерно произнес Симон.

Сутолока. Суматоха. Галдящим табором жены и наложницы Исмаил-хана и наложницы молодых ханов подымались по лестницам в приготовленные для них помещения.

Одно радовало Шадимана: Исмаил-хан через пятницу выступает в Телави, откуда уже бежал Теймураз, и забирает с собою свое пестрое стадо… «А княгини?.. Как только явится возможность, разбросаю по замкам… родные соскучились… Метехи следует обновить свежими красками и свежими розами. Гульшари поможет. Необходимо и молодых князей знатных фамилий пригласить в свиту царя – пусть учатся придворному притворству, проискам и преданности царю… вернее, мне, Шадиману».

Двухдневный пир в честь «воскресших» княгинь, или, как говорили княжны, в честь снятия чадры, прошел шумно. В гареме тоже пиршество. Персиянки сияли, позванивая золотыми браслетами на ногах, розовеющих из-под чапчура-швльвар: наконец в Телави у них будет свой эндерун – дворец Теймураза, и они вздохнут свободно, зажив привычной жизнью Исфахана.

Еще Метехи спал, изнемогший после плясок, пения и обильного пиршества, как в покои Шадимана ворвался взволнованный чубукчи. Он имел право тревожить князя в часы сна или раздумья.

– Мой светлый князь! – закричал чубукчи. – Скорей! Тбилиси как смола в котле кипит! Посередине площади майдана в землю вбит шест, а на нем голова минбаши Надира, сына советника шаха Аббаса, отважного из отважных Юсуф-хана!

Шадиман вскочил, схватил перстни и, сбегая по лестнице и нанизывая их на пальцы, чуть не столкнулся с взволнованным Хосро. Царевича разбудил Гассан, теперь испуганно выглядывавший из-за мраморного тура.

Взлетев на коней, Хосро-мирза и Шадиман в сопровождении оруженосцев и телохранителей помчались к майдану.

Кажется, в домах ни одной души не осталось. Площадь, прилегающие к ней улочки, громоздящиеся одна на другую крыши были запружены народом. Неумолчный гул до краев наполнял майдан. Сосед не слышал соседа.

Вдруг толпа шарахнулась и смолкла. Блестящие всадники на всем скаку осадили коней. Хосро с ужасом смотрел на торчащую на шесте голову. Красивый Надир был любимым сыном могущественного Юсуф-хана, которому шах Аббас недавно присвоил звание пятого советника. Как мечтал Юсуф о победах своего наследника над грузинами! Как просил Хосро-мирзу содействовать славе Надира!

– Сыновья сожженного отца! Кто? Кто решился на такое злодейство?! Выдать! Иначе половину Тбилиси за хана перережу! – закричал откуда-то вынырнувший на взмыленном коне Исмаил-хан и плетью обжег стоявшего рядом старого амкара. – Хак-бо-сэр-эт!

Горожане, объятые ужасом, молчали. А майдан уже оцепляли кизилбаши, сверкая саблями.

– Советую, люди, исполнить приказание Исмаил-хана. Нельзя допустить, чтобы из-за одного преступника пострадали тысячи! – Шадиман озабоченно оглядывал помертвевших тбилисцев. – Может, боитесь? Обещаю награду тому, кто укажет!

– Награду? Грязные кьяфыры! Если не скажете, через час весь Тбилиси выкупаю в огне!

Толпа словно окаменела. Слегка приподнялись кизилбашские сабли, готовые взвизгнуть.

Вперед выступил старый чеканщик Ясе. Он спокойно приблизился к Хосро-мирзе, снял шапочку, низко поклонился.

Взволнованный гул пронесся над всколыхнувшейся площадью: «Неужели на себя возьмет?!»

– Светлый царевич Хосро, я твоему отцу, царю Дауду, панцирь выковал. Тогда ты красивым мальчиком был, все говорил: «Ясе, а мне почему панциря не принес?» Я обещал: когда царем будешь, непременно принесу… Высокочтимый князь Шадиман, и к тебе мои слова. Кто из грузин такую беду на себя нагонит? Разве мы не знаем, что не только за хана, а даже за коня хана нас всех перережут…

– Замолчи, проклятый старик! – свирепо выкрикнул Исмаил-хан. – Я знаю ваши хитрости! Бисмиллах, меня воспоминаниями о панцирях не обманешь!

– Мне, хан, поздно обманывать, мне скоро сто лет будет! Я за народ тбилисский говорю… Не виновны мы.

Это не грузины, а наш враг злодейство совершил ради грабежа города, – больше некому…

– Что? И ты, педэр сухтэ, смеешь тень набрасывать на моих сарбазов? Алла! Ялла! Зажечь факелами Тбилиси!

– Постой, хан, – сдвинул брови Хосро, и на его скуластом лице отразилась несгибаемая воля. – Люди, да не уменьшится ваша тень на земле, не подвергайте себя смертельной опасности! Скажите – кто, и…

– Я! – неожиданно выкрикнула Циала и, руками, словно крыльями воздух, рассекая толпу, протиснулась вперед.

Вызывающе разодетая в яркие шелка и парчу, с пылающими радостью глазами, яростно стуча серебряными кастаньетами и невероятно изгибаясь, она в дикой пляске закружилась вокруг шеста.

Сам Шадиман не в силах был скрыть растерянность.