Золотая паутина - Барабашов Валерий Михайлович - Страница 24

Надо идти. Просто потолкаться там, на площади, посмотреть, что к чему, И взглянуть, как его парни будут работать.

Формальным поводом для митинга послужило повое повышение цен на колбасные изделия в магазинах потребительской кооперации. Накануне по местному телевидению выступал представитель этой самой кооперации, упитанный круглолицый человек, и довольно путано объяснял телезрителям, что они вынуждены поднять цены на колбасу, ибо мясо подорожало, а они покупают его у населения, в районах области; население же, в погоне за рублем, увозит мясо в другие области, в ту же Москву, где говядина идет по двадцать пять рублей за килограмм, а где же такие деньги возьмет потребкооперация?!

Так это было или не так — жители Придонска, конечно, не знали, повышение цен встретили в штыки, пригрозили забастовкой на заводах, а анархо-экономисты, Демократический блок, просто анархисты, социал-демократы, Союз молодых предпринимателей и прочие, не поддающиеся уже учету партии дружно подхватили недовольство народа, обвинили в малой прессе — бывший самиздат — потребительскую кооперацию в сговоре с обкомом КПСС: последнему-де срочно нужны деньги, чтобы компенсировать возросшую зарплату аппарата, поправить свое пошатнувшееся финансовое положение. Словом, пропагандистский этот трюк вполне удался, народ вышел на митинг.

…Площадь перед обкомом партии с самого утра забита толпами людей. Дождь, нудно сеющийся с неба, никого не остановил, хотя и мешал, раздражал многих. Площадь укрылась зонтами, разноцветными перевернутыми тюльпанами; в другое время можно было бы сказать, что зрелище было красивым. Сейчас же лучше употребить другие слова, по-другому обрисовать площадь: мокрые, поблекшие от серого, нудного дождя полотнища зонтов, слившись воедино над головами тысяч людей, пришедших на митинг, шевелились недовольно, даже угрожающе — так будет точнее. Зонты мешали их хозяевам и тем, кто рискнул прийти без зонта, — всем было плохо видно. Да и слышно тоже не ахти, что-то не ладилось с усилителем. Но, прислушавшись и приглядевшись, можно было понять следующее: некто молодой, в кургузом пиджачке с университетским значком на лацкане, с университетской же куцей бороденкой, бился в словесном экстазе у микрофона. Слов было много, этот некто языком, вообще словесностью, владел мастерски, но если отбросить беллетристику, то смысл заключался в нескольких фразах-призывах: «Долой КПСС!», «Партаппарат повышает себе зарплату, а нам — цену на жизнь!», «Коммунистов — к ответу!», «Советы — без коммунистов!…»

Гонтарь, который стоял далеко от обкомовского мраморного крыльца, разобрал, как и другие слушатели, не всё, но нисколько этим не огорчился. Говорилось главное, а уж слова пусть каждый придумает для коммунистов какие хочет. Сам факт митинга-судилища перед зданием обкома о многом говорит, а уж на детали можно было махнуть рукой.

Постояв пять-шесть минут, поглазев издали на плачущие, потекшие от дождя транспаранты, Гонтарь стал пробираться через толпу, держась групп молодежи. Скоро он услышал явно нетрезвые голоса парней и девчат, выкрикивающих то же, что было и на лозунгах-транспарантах, а потом увидел Боба, размахивающего каким-то странным флагом. Рядом с ним были Фриновский, Санек с автоцентра, Генка Дюбель, какие-то еще парни и девушки.

Что ж, все шло отлично, не перегнули бы только парни палку: действительно, крайности тут ни к чему. Ринется на толпу ОМОН, попадет правым и неправым. Потом областная партийная газета напишет: мол, беспорядки организовали левые радикалы и сочувствующие им партии. Это совсем ни к чему. «Народ должен бунтовать, народ!» — так совершенно правильно учил Вадим Иннокентьевич.

Боб заметил Гонтаря, незаметно для других поднял палец вверх — все, дескать, идет как надо, Михаил Борисович, не беспокойтесь. Гонтарь и сам это видел, к Басалаеву подходить не стал, а притерся потихоньку к кучке парней, один из которых стоял с самодельным транспарантом: «Кто ответит за наши раны в Афгане?»

— Служил в Афганистане, сынок? — сочувственно спросил Гонтарь у парня, который был гораздо выше его ростом.

— Служил, отец, — в тон Гонтарю ответил парень, а остальные двое-трое прислушивались к их разговору.

— Да вот и мой тоже… — притворно вздохнул Гонтарь: дети у него были, они остались с первой женой, но мальчик только в школу пошел, а девочка в садике еще в куклы играла.

— А ваш-то… что с ним? — спросил парень.

— Да что… — Гонтарь сделал скорбное лицо. — Тебя как зовут?

— Сергей. Студент политехнического. Это мои друзья-«афганцы».

— Очень приятно, ребята. Был бы и мой Сережа жив… эх!

— Где он погиб, отец?

— Да, считай, в самом Кабуле. Там рядом какая-то разведчасть стояла, он в письмах намекал…

— Да, стояла, — подтвердил один из «афганцев». — У меня друг в этой части служил. Потом их БМД на мину наскочила, его контузило сильно, в госпитале долго валялся…

— Вот ты, Сережа, на транспаранте своем спрашиваешь, кто, мол, за Афган ответит, — продолжал Гонтарь. — А чего тут спрашивать? Все давно ясно. Вон они, сидят, боятся к народу выйти. Вот так же втихаря и тебя, и моего сына в Афган сунули. А зачем, спрашивается? Для чего? Как теленочка на веревке на убой повели, сволочи! Был бы я помоложе… Кстати, ребята, я читал где-то: Брежнев с Устиновым эту войну в Афгане и решили. Им, правда, еще Громыко с Андроповым помогали. Когда заварушка в Афгане началась — Тараки этого Амина скинул, или наоборот, я уже сейчас и не помню, — Устинов и говорит Брежневу: надо наши войска послать афганцам на помощь, защитить их революцию, да и наша армия закисла уже в казармах, никакого боевого опыта. Пусть повоюют.

— Да мы про это тоже читали, — сказал один из парней, из-под серенькой цивильной рубашки которого выглядывал полосатый треугольник тельняшки.

— Ну, а чего же вы тогда транспаранты эти носите? Вопросы какие-то задаете? Действовать надо, парни, действовать!

«Афганцы» переглянулись, подумали.

— Ладно, отец, ты иди, — сказал Сергей. — Это все не так просто, разобраться надо.

— Чего тут разбираться! — наигранно психанул Гонтарь. — Такие же, как и эти, коммунисты, за нас с тобой решали. И теперь вот над народом измываются, перестройку затеяли. Чтоб я до перестройки этой когда-нибудь себе носки или лезвия искал?! Или не мог себе колбасы кусок купить?! А?

Гонтарь понял, что нужные семена он посеял, делать тут больше нечего, передвинулся к следующей группе молодежи и им рассказал, как привезли однажды ночью, в восемьдесят седьмом году, цинковый гроб с телом его сына, и про Брежнева с Устиновым рассказал, и про носки.

А дождь все сеялся, сочился с низкого неба, безуспешно гасил голоса, усиленные мегафоном, и страсти, которые заметно накалялись. У памятника Ленину началась какая-то возня, и у Гонтаря радостно екнуло сердце — ну вот, что-то дельное затеялось, существенное, а то все одни разговоры…

Возня и крики перешли в потасовку, в драку вовлекались все новые и новые люди; митингующие потеряли интерес к колбасе и обкомовскому крыльцу, а также к очередному оратору, хлынули к центру другой дискуссии, перешедшей уже в рукопашную — кто помочь, почесать кулаки, а кто просто так, из любопытства.

Пришли в движение и милицейские цепи; омоновцы, тесня людей пластмассовыми щитами, стали пробиваться к центру площади, к дерущимся; им мешали, пошли в ход резиновые дубинки. Мелькали знакомые в незнакомые Гонтарю лица, все смешалось, шум и гам стоял невообразимый. Несколько растерянный, со сломанным транспарантом, выбирался из толпы Сергей, поймал насмешливый, подзуживающий взгляд «отца погибшего», отвернулся.

«Пора смываться, — решил Михаил Борисович. — Дело сделано. А резиновую дубинку пусть дураки попробуют…»

Глава десятая

Уже через час после того, как на площади закончился митинг, улеглись страсти, а милиция увезла в вытрезвители наиболее пьяных манифестантов, Русанова вызвал генерал, и Виктор Иванович пошел по коридору третьего этажа, ярко освещенного лампами дневного света.